И опять Кен потрясенно молчит, раздумывая над тем, зачем кому-то постороннему копаться в его прошлом. А еще – делать такие неправдоподобные выводы.

– Что, если я не захочу этого знать? – Кен убирает руки под стол и сжимает пальцами колени. Он изо всех сил гонит прочь воспоминания, но нервная дрожь внутри постепенно усиливается, поднимаясь к горлу.

– Ваше право. Но в таком случае, должен буду предупредить: я отдам ее Шульдиху, когда он вернется, и тот использует этот аргумент против вас, – Кроуфорд говорит со знанием дела, и Кен вздрагивает. Его опять шантажируют, предупреждают или пытаются им манипулировать? Так или иначе, выбора у него снова нет.

– Зачем вам это? – Кен делает вид, что смиряется, и берет в руки папку, а Кроуфорд отводит взгляд и возвращается к своему кофе.

– Он – мой друг, а еще я знаю, каково это, – тихо отвечает он, и Кен тут же поднимается на ноги.

– Я тоже, – еле выдавливает он из себя, разворачивается и уходит домой.

Очень велик соблазн выкинуть папку в первую попавшуюся урну, а потом вернуться и поджечь ее, но Кен не будет так опрометчив. Если бы Кроуфорд предполагал, что Кен выкинет ее, не ознакомившись с содержимым, он бы никогда ее не отдал. Это значит, что там действительно что-то такое, что заслуживает внимания.

Кен бросает папку на кухонный стол и несколько вечеров подряд делает вид, что ее там нет. Ходит вокруг да около, отворачивается и кусает губы, обзывая себя жалким трусом. Он знает, что уже ничего не изменится, но страшится того, что может найти в этой папке. Он совершенно справедливо боится новой боли, но бояться узнать правду через столько лет почти унизительно. Поэтому он собирается с духом и все-таки открывает этот ящик Пандоры.

В папке оказывается список юниоров, претендовавших на места в Лиге почти 7 лет назад – Кен находит свое имя среди многих знакомых. Потом находит результаты медицинских анализов перед финальным отбором, а в конце – выписки о суммах контрактов, заключенных с молодыми футболистами. Большинство из них не превышают средних значений и только те, кто претендовали в основной состав или место в сборной имеют дополнительные нули. В их потоке самыми сильными футболистами были Кен и Казе, и именно последний получает не только «золотой билет», но и внушительный расчетный счет.

Кен не сразу понимает, почему ровные строчки на страницах плывут перед глазами. почему на бумагу падают капли, а его сердце сбивается с ритма и гулко стучит в ушах. Он отказывается верить в то ужасное предположение, что кроется в этих бумагах. Но он горько плачет над ними, сам того не осознавая, а это значит, что уже принимает то самое предположение за правду. Они были с Казе лучшими друзьями. Они были сильными соперниками. Но они верили друг другу, понимали и всегда поддерживали, а теперь Кену говорят, что все это было ложью. Что все это…

Из болезненного ступора его выталкивает стук в дверь. Кен вздрагивает, реагируя на звук, но не сразу вспоминает, что должен сделать. Когда стук повторяется громче и настойчивей, он все же поднимает на ноги, утирает щеки и на автомате шагает к двери, за которой неожиданно оказывается Кудо.

– Мне нужна веревка или шпагат… – произносит тот как ни в чем ни бывало, а потом вдруг щурится и фыркает, очевидно, оценив состояние Кена. – И не надо рыдать при виде меня. Ты – не моя фанатка.

Кен никак не реагирует на подколку, все еще находясь глубоко в своих мыслях, но шагает в сторону, позволяя Кудо войти. Тот ничуть не церемонясь, коротко осматривает прихожую и, не найдя необходимого, направляется на кухню. Деловито открывает и закрывает шкафчики, заглядывает за оконную штору и роется в нижних ящиках. Кен возвращается следом за ним, замечает разложенные листы на столе и тут же принимается их собирать, спохватившись. Но Едзи демонстративно не обращает внимания на беспорядок, находит моток бечевки на антресоли за просроченной банкойпикулей и собирается уйти не поблагодарив, но останавливается на полпути и бросает через плечо отнюдь не «спасибо».

– Жадность его и сгубила,– Кен резко оборачивается к Кудо и тут же натыкается на внимательный взгляд. – А еще – зависть. У него были способности, но никак не талант.

– Ты-то откуда знаешь? – Кен неосознанно сжимает кулаки, но не берется даже предполагать, какое Кудо до всего этого дело.

– А ты никогда не спрашивал, чем я занимаюсь, помимо того, что мешаю тебе спать, – Едзи фыркает, переиначивает, но дает, пусть и весьма расплывчатый, ответ наверняка только потому, что видит, насколько Кен сейчас уязвим.

– Кем бы ты ни был, ты ничерта об этом не знаешь! – а еще Кен очень быстро заводится. – Казе – мой друг, и он бы никогда…

– Может, и так, – Едзи обрывает его жестко, давя тоном и взглядом. – У любого из них мог быть мотив, но только вы двое претендовали…

– Замолчи! – обрывает его Кен. От злости он дышит с присвистом, перед глазами снова все плывет, и он уже готов швырнуть что-нибудь в стену. Если Кудо сейчас не заткнется, весь внутренний мир Кена, только-только справившийся с последствиями одного предательства, снова разрушится в пыль.

Едзи уходит, больше не говоря ни слова, а Кен снова хватается за голову и без сил опускается на стул. Он не хочет в это верить и не будет, но на одном из последних листов написано, что Казе ушел из Лиги после первого же сезона, а потом его неоднократно ловили на нелегальном тотализаторе. Что это? Неужели это были всего лишь деньги? Неужели Казе тренировался, играл вместе со всеми, дружил с Кеном только для того, чтобы получить прибыльный контракт? Не место в Лиге – честь играть на национальном уровне, а только деньги? Неужели ради них он был готов на что-то подобное: опоить своих друзей наркотиком, чтобы получить их место? Кена тошнит от этих предположений.

Вернувшись домой в то злополучное утро, заново рассмотрев свою черную кожу, пережив новую истерику, он не успел подумать о том, чтобы обратиться за помощью или хоть кому-то об этом рассказать – Казе был бы первым в этом списке. Но совсем скоро в их крови обнаружили наркотик, и Кен не успел даже оправдаться или хоть что-то объяснить, как уже получил от Коичиро сочувствующий взгляд. Тот, который означал, что друг ничуть не сомневался в том, что Кен сам сглупил, и не предполагал, что мог быть виновен кто-то другой. Кена тогда обидел этот взгляд, но у него не было времени на оправдания – его уже попросили уйти во избежание скандала. Казе приходил к нему после всего несколько раз, пытался поддержать и как-то утешить, но Кен не видел, не слышал, не осознавал ничего, кроме того, что его жизнь рухнула и это уже не исправить. Он замкнулся в себе, звонки Коичиро становились все реже и реже, а в последствии Кен корил себя за то, что оттолкнул его, не дав никаких объяснений. Что позже не попытался наладить отношения, что игнорировал любое упоминание футбольного мира и не знал, что происходит с бывшими сокомандниками.

Теперь же, поняв, что все действительно было подстроено, уже ничуть не удивительно, почему Казе и сам не зашел дальше нескольких попыток связаться с Кеном. Если за всем этим стоял именно он, то ему не было никакой нужды и дальше притворяться чьим-то другом. Он воспользовался им, всегда держался в лучах его славы подающей надежды футбольной звезды, а потом сбросил с этого пьедестала, заняв его место. Так жестоко и отвратительно. Вот, кто на самом деле виновен в том, что жизнь Кена пошла под откос. Шульдих и метки оказались всего лишь сопутствующим ущербом.

***

Два года назад, протрезвев в полицейском участке, Шульдих поначалу был неимоверно зол. Конечно же, на Кена – это он вынудил его, ослабил и заставил страдать, ища утешение в алкоголе и драке. Только он был виноват в том, что Шульдиху попался руку какой-то хиляк с хрупкой шеей. Что теперь он в полном дерьме и скорее всего не отделается условным сроком. Что он все-таки сядет за то, чего не совершал. Кен своего добился – избавился от него на ближайшие несколько лет.

Первое время Шульдиху помогает только эта мысль и злость, что она вызывает. Бессильная всепоглощающая ярость от осознания того, что он снова становится заложником судьбы и поступков одного единственного человека. Он уже его ненавидит, и ненависть эта только сильнее, когда он слышит приговор и осознает, что следующие два года Кен будет вне досягаемости. Что Кен будет в прямом смысле вне досягаемости его рук, что с удовольствием бы придушили этого жалкого, никчемного, трусливого дурака. Первое время только мысль о мести помогает Шульдиху оставаться в относительно здравом рассудке. Только мысль о том, что однажды он выйдет на свободу, вернется к Кену и заставит его тело почернеть еще раз. Покрыться несмываемой грязью с головы до ног, потонуть в боли и крови от новых глубоких ран, трястись от страха и умолять остановиться. Шульдих всерьез намерен это сделать.