После чего-то подобного Кен не может не порадоваться тому, что чужая жизнь наконец-то входит в привычное русло. И даже относительно улучшается. И он, конечно же, рассказывает об этом Цукиено. Тот по-прежнему расстроен разлукой, но теперь и у него появляется мотивация не падать духом. Он частенько спрашивает о Наги, и Кен с удовольствием рассказывает, преследуя лишь одну цель – дать понять, что тот справился, что ждет новой встречи и не забывает о нем. Даже если все еще не может найти в себе силы позвонить самому.

Меняются и Фарфарелло с Кудо. После разговора в мастерской, они еще пару раз устраивали Кену веселые ночи, но с каждым разом те становятся все реже и реже, пока окончательно не сходят на нет. И Кен подозревает, что Фарфарелло своего все-таки добился. Или Кудо снова уступил, или трахается где-то еще. Так или иначе, Кен думает об этом без злорадства. Едзи при встрече теперь только молчаливо кивает, как добропорядочный сосед, давая понять, что не будет смущаться, даже если Кен с Фарфарелло обсуждают их отношения. А сам Фарфарелло как будто успокаивается – разговоров об оргиях становится меньше, о крови и Боге – тоже. Он даже на треке становится покладистее, хоть и не снижает скорости. Кен отказывается верить в «чудесное излечение», но тешит себя надеждой, что это может быть первым шагом на долгом пути. Пусть они заменили один грех другим, но тот, пожалуй, имел весомую разницу, раз оказал подобное терапевтическое воздействие.

Только о себе Кен не может и не хочет думать. Слова Кудо тогда всколыхнули в нем очень многое, но не развеяли никаких сомнений. Он смог снова успокоиться и обо всем забыть. Он все еще хочет жить относительно нормальной жизнью без потрясений и однажды должен быть готов поставить вопрос ребром. Однажды Шульдих вернется, и у Кена должен быть четкий ответ на вопрос: чего он от него хочет. Все это время он думал, что уже прошел все эти стадии принятия горя, но чем дольше смотрит на отношения Фарфарелло и Кудо, чем сильнее изменяется Наоэ, тем больше ему кажется, что он все еще застрял на отрицании. Тогда, когда неистово хочет двигаться дальше. Он уже пережил это, перестал себя жалеть, и даже для злости больше не осталось ни сил, ни желания. Он чувствует, что больше не может никого ненавидеть. Это ли не смирение? Ведь теперь он может рассудить здраво: злого умысла в действиях Шульдиха не было. Тот, действительно, был пьян и не против развлечься. Он не заметил состояние Кена и не воспринял его протест, как страх и нежелание секса. Вот и все. Хоть это и не значит, что он сможет простить. Понять – да, но до прощения еще далеко.

С первыми холодами он успокаивается окончательно и принимает решение, которое будет наименее болезненным для них обоих. В сути оно не изменилось еще с тех пор, как они в последний раз поскандалили, но теперь оно включает в себя разговор. Кен согласен поговорить с Шульдихом открыто, честно, пусть и снова с ультиматумом. Он согласен отпустить его, забыть, дать мораторий на секс с другими, но теперь все это будет происходить осознанно: они – соулмейты друг друга. Им лучше разойтись в разные стороны и забыть, что между ними произошло. Это снова решение Кена, но ему даже гадать не нужно – Шульдих наверняка все еще может быть против этого. Но он больше не знает, как тот поступит дальше. Продолжит ли преследовать его и добиваться или смирится наконец и отпустит. И вот к чему Кен должен быть готов на самом деле. Он должен определиться, как реагировать, если Шульдих все еще хочет быть рядом, а также должен вспомнить о боли и шрамах, которые возобновятся, если они разойдутся и забудут друг о друге.

Кен вспоминает яростные глаза напротив и жадные губы, впивающиеся в рот. Вспоминает, как они сидели в кинотеатре, периодически сталкиваясь ладонями над одним ведерком с попкорном. Как однажды ехали вместе на мотоцикле и как кричали друг на друга в бешенстве. Как ловили чужие взгляды и оборачивались вслед. Где-то среди этих воспоминаний мелькает и то, где Шульдих был притягательно красив – поздним вечером, на набережной, с растрепанными ветром волосами и легким румянцем на щеках. Он мог быть искренним, но Кен не жалеет о том, что обвинил его – стечение обстоятельств не изменит того, как именно Шульдих реагировал на них. Однако, по прошествии времени Кен начинает понимать и осознавать больше в тех самых «обстоятельствах». Рассматривая их со стороны, он больше не может иметь одного мнения о случившемся. У него возникают сомнения, и Кен хочет думать, что именно их появление и приведет его к окончательному решению всех вопросов. Они, а еще Брэд Кроуфорд.

***

Он все еще встречает того в кондитерской. Столик в углу у окна непременно занят фигурой в дорогом костюме каждые среду, пятницу или понедельник. Поначалу Кен демонстративно отворачивался и игнорировал нового человека, появившегося в его окружении. Но Кроуфорд приходит в течении месяца, двух, полгода, года, и его присутствие неизменно выбивает из колеи. Кен не хочет думать о том, что Кроуфорд упрям не меньше Шульдиха, или предан тому – присматривает за Кеном. Но он и не знает, какие были между теми отношения, чтобы и спустя полтора года Кроуфорд все еще находился в поле зрения.

Кен не собирается обольщаться, но эта деталь не дает ему покоя, и он, в конце концов, признает, что какими бы ни были чужие мотивы, а он должен о них знать. В один из вечеров Кен подходит к его столику, и Кроуфорд только кивает в качестве приветствия, делая приглашающий жест рукой.

– Зачем вы здесь? – спрашивает Кен, усаживаясь напротив, а Кроуфорд внимательно смотрит на него поверх очков.

– Я здесь уже давно не ради вас,– спокойно отвечает тот, а Кену отчетливо кажется, что у этой фразы гораздо более глубокий смысл, чем первостепенный. – Но признаюсь, ждал, когда вы смиритесь и придете за ответами.

К ним подходит Фудзимия, подает две чашки кофе, а Кроуфорду протягивает кожаную папку. Кен замечает соприкосновение чужих пальцев, и ему кажется этот жест весьма интимным – пальцы оглаживают мимолетной лаской, и озарение приходит вспышкой, а потом тут же отнимает дыхание. Он не дышит и не сводит глаз с руки Кроуфорда, забыв тактично сделать вид, что ничего не заметил, и тот понимает правильно.

– Да, – просто отвечает он на чужие вскинутые брови и дает Кену несколько минут, чтобы осознать полученную информацию.

– Это… – Кен с трудом сглатывает и откашливается, когда Фудзимия возвращается за прилавок. Кену сложно в это поверить – он вспоминает все свои прошлые посещения кондитерской, и только теперь замечает, что все это время взгляд ее хмурого хозяина был уже не так уж и холоден. Что Фудзимия все еще частенько угрюм, но по большей части спокоен и расслаблен. Он теперь гораздо реже злится на покупателей и гораздо чаще смиряется, когда кондитерскую посещают Кудо или собственный «фан-клуб». Теперь Кен понимает, зачем здесь Кроуфорд, но не может не удивляться. – Это неожиданно…

– Я бы сказал: не так неожиданно, как в вашем случае, – Кроуфорд не улыбается, но в его глазах отчетливо виден азарт, а не желание поюродствовать. – Я всего лишь… инвестирую в бизнес Фудзимии-сана, а не строю коварные планы по его соблазнению, если вы об этом подумали.

Кен закашливается и торопливо отпивает кофе, качая головой – соулмейты они или нет, или всего лишь бизнес-партнеры, хорошо, что Фудзимия не слышал этой реплики – они бы оба за нее огребли.

– Но вы ведь подошли ко мне не за этим, – между тем продолжает Кроуфорд, и Кену приходится быстро возвращаться в суровую действительность. – Вы наконец готовы к конструктивному диалогу. Вот только я не собираюсь принуждать вас к нему, приводить доводы или на чем-либо настаивать. Но я хочу попросить вас еще раз все обдумать после того, как вы ознакомитесь с содержимым этой папки.

Он кладет ее на стол перед Кеном и снова вынуждает удивляться.

– Здесь информация о том, что именно случилось с вами в юношеской Лиге и кто за это ответственен. Подозреваю, что для вас будет непросто снова к этому вернуться, но прошу поверить: это для вашего же блага. И смею надеяться, в будущем – для блага Шульдиха.