Он всерьез подозревает у Наоэ не столько боязнь и отторжение социума, сколько страх остаться вообще одному. Наги нужен хоть кто-то, кто связывал бы его с этим миром, не позволяя окончательно провалиться в виртуальную реальность. Оми был именно таким человеком – не просто показал удовольствие от дружбы вне монитора компьютера, но еще и оказался его соулмейтом, который априори был несовместим с понятием одиночества. С отъездом Цукиено случился не просто «синдром отмены», Наоэ уже не видел смысла ни в реальности, ни в виртуальном мире. И если в больнице, какой-либо, это состояние купировали, то с остальным Наги должен был справиться сам. А Кен должен был помочь. Нет, он истово хотел этого. Просто потому что верил, что однажды эти двое снова смогут встретиться. И вот тогда их уже навряд ли что-то разлучит.
***
Наги, конечно же не может не узнать, что происходит между Фарфарелло и Кудо. Не может не услышать их и не сделать определенных выводов. В первый раз, когда он стал слушателем очередного «концерта по заявкам», Кен зачем-то залился краской мучительного стыда. Он ведь тут ни при чем, а Наги давно не ребенок – понимает про «тычинки и пестики». Но Кен все равно скрипит зубами от досады, устраивает парня на диване, а сам отправляется за горячим чаем. Он не собирается извиняться или попусту материть своих соседей, но и не высказаться не может, сокрушаясь о своей нелегкой доле.
Кен рассказывает вкратце основные моменты, жалуясь, что понять логику этих психов, он отчаялся. Наоэ только хмыкает в ответ и пожимает плечами, но внимательно смотрит на Кена. Может быть, хочет сказать, что больше тут не недовольства, а переживаний самого Кена о Фарфарелло, которого он все еще считает своим условным другом. А может, хочет спросить о Шульдихе и о том, что у Кена с его соулмейтом. Но он молчит, и тот бросает гадать. Как и не собирается вываливать свое дерьмо на паренька, которому и так уже хватило за глаза и за уши. Вот только когда Фарфарелло заходит к ним на ужин, Наоэ вдруг вмешивается в начинающуюся перепалку: Фарфарелло опять рассказывает о том, как прошла оргия, а Кен всеми силами умоляет его заткнуться. Наги неопределенно хмыкает, а потом замечает, как будто невпопад, но достаточно весомо, чтобы оба его оппонента задумались над сказанным.
– Содомия тоже оскорбляет Бога, – замечает Наоэ, медленно, но упорно расправляясь со своей порцией карри, а Кен и Фарфарелло изумленно притихают. На несколько долгих секунд – но когда у Фарфарелло зажигается глаз новой идеей, Кен успевает отреагировать первым.
– Нет! Нет-нет-нет, вы не будете водить сюда еще и парней! Тут и так уже чертов притон!
– Он предпочитает женщин, но я смогу его переубедить, – Фарфарелло уверен в этом абсолютно, и Кен тут же пугается, что вот теперь-то точно может дойти до драки.
– Я говорил о другом, – с тяжелым вздохом Наги отставляет полупустую тарелку и хватается за чашку с чаем. – Если вы будете спать вместе, тебе не придется себя резать, так как метки не появятся. Но это все еще будет грехом.
Кен ошарашенно открывает рот – как он сам не додумался? И тут же готов расцеловать Наги. Если эти двое будут спать только друг с другом, то уровень шума уменьшится в разы! И увеличится, если участников оргии станет только больше. Но Кен готов делать ставки на то, что гомофобия Кудо если и даст осечку, то только на Фарфарелло – раз тот – соулмейт, и не позволит водить к нему еще кого-то. Вполне вероятно, что они распробуют эти отношения заново и не захотят видеть в своей постели посторонних. Кен очень, очень хочет на это надеяться. Лишь бы только Фарфарелло принял это, а Кудо, в нужный момент, сильно не упрямился. Может быть, если они наконец переспят друг с другом как соулмейты, они поймут, насколько фальшивы, болезненны и неприятны были их предыдущие отношения.
После этого разговора блаженная тишина длится почти две недели. Фарфарелло появляется на треке лишь раз, а на ужин и вовсе не заходит. Не видит Кен и Едзи – что не может не волновать: тот не мог свалить в какую-нибудь командировку, оставив их разбираться со своим неуравновешенным «бойфрендом». Две недели тишины, после которых Кудо заявляется к Кену в мастерскую.
– Чья это была идея? – он полыхает праведным гневом, догадавшись, что садомазохиста все устраивало и так, а вот для нормальных людей подобное было дикостью.
Кен, конечно же, не собирается оправдываться или в чем-то убеждать, но снова не может не говорить о том, как видит эту ситуацию со стороны.
– А что в ней такого плохого? Или ты принципиально не терпишь моногамию? – Кудо это настолько вывело из себя, что он даже не стал поджидать Кена дома – Фарфарелло отрезает ему пути к бегству? И Кен намеренно делает упор на моногамию, а не на гомофобию – дело не в ней, а в том, что Кудо не просто отказывается от соулмейта, он не признает даже его наличие. Тогда как для Фарфарелло эта связь имеет колоссальное значение.
– Я не сплю с мужчинами, ты это знаешь, – Едзи опасно прищуривается, а Кен складывает руки на груди и собирается стоять на своем до победного конца.
– Уверен, он тебе уже напомнил, что трахая кого-то в задницу, не имеет значения: мужчина или женщина.
– Для меня – имеет.
– Наличие у партнера груди или тяжелого психологического расстройства… хм-м, что же важнее? – Кен показушно задумывается, а Едзи предсказуемо злится.
– Тебя это не касается! – он шипит и делает шаг вперед, а Кен тут же бросает кривляться.
– Касается, потому что он – мой друг. Если ты даже не хочешь попытаться его понять, если только и делаешь, что усугубляешь его проблемы с головой, если собственные фобии на него вешаешь, то как я могу остаться в стороне? Ведь ты же сам не остановил его в самом начале, а теперь ноешь! – Кена это тоже неимоверно злит. Сколько бы он ни уговаривал себя смириться с чужими патологиями, но он не может смотреть, да еще и слушать, как чья-то жизнь идет ко дну. Не чья-то – Фарфарелло – чокнутого ублюдка, который одним своим существованием сделал жизнь Кена не такой беспросветной.
– И это говорит мне тот, кто точно так же поступил со своим соулмейтом? – Кудо успокаивается, но шагает еще ближе, становясь вплотную, и теперь его голос звучит как никогда обвиняюще и зло.
Кен осекается и тут же вспоминает собственную истерику под чужими дверями, свои черные руки и руки Фарфарелло, покрытые шрамами. Он готов врезать Кудо за то, что тот смеет сравнивать.
– Ты будешь трахать его, зная, что он – твой соулмейт, – твердо, с расстановкой произносит он, впиваясь взглядом в чужие солнечные очки на носу. – И причинишь ему боль, только если он попросит. Ты сделаешь так не потому, что он – мужчина, а потому что он тебе не чужой. Потому что ты сам – не какой-то пьяный ублюдок из толпы, которому плевать, с кем трахаться. Потому что…
Его начинает трясти от холода посреди теплого весеннего вечера. От воспоминаний, что накатывают с силой, с подробностями и деталями, как будто все случилось буквально вчера. И он не может справиться с этим шквалом.
– Если ты сам ничего не хочешь сделать с этой ситуацией, то не заставляй меня. Или не обвиняй его, когда он принимает решение за вас обоих, – Кен с трудом заканчивает свою мысль, разворачивается и уходит, не дожидаясь ответа. Он все сказал, дальше будет только переливание из пустого в порожнее.
Дальше будет только ненависть Кудо, если он так и не найдет компромисс с самим собой или с Фарфарелло. Или ненависть самого Фарфарелло – боль, кровь, шрамы, когда он будет «убеждать» Кудо в том, чего от него хочет. Не будет только спокойствия, любви и понимания, о которых каждый из них уже, кажется, даже забыл, как жалеть.
***
Окончательно Наги «оттаивает» к лету. Как будто между прочим информирует, что дополнительные курсы и репетитор помогли с учебой. Что он договорился с соседом по общежитию, и тот не приводит своих друзей на общую жилплощадь по будням. Что у Наги родилась сестра, и по воскресеньям он ездит домой к родителям. Они все еще не упоминают Оми в разговорах, но однажды Наоэ приносит с собой не только учебники и тетради, но и консоль, и теперь тратит почти час на игры.
