– Спроси у своего дружка, – отмахивается Едзи, но выходя из подъезда не может не оглянуться и не съехидничать. Снова фальшиво. – И не ревнуй так сильно.
– Вот еще! – кричит Кен вдогонку, а потом пытается расспросить Фарфарелло. Даже несмотря на то, что все еще боится услышать ответ.
Оказывается, боится не зря. Фарфарелло говорит долго, со вкусом, с фанатичным блеском в глазу и с бинтами – тоже под самое горло. В сухом остатке, что Кен получил, отсеяв всю «божественную шелуху», вышло то, что он и предполагал: Фарфарелло понял все буквально. Пошел к Кудо и сказал, что хочет посмотреть – и Едзи, естественно, был против, но зато против не была его очередная пассия. Та охотно приняла удобную для зрителя позу, наверняка ожидая, что гость залезет к себе в штаны, наблюдая за ней. А Фарфарелло залез, но в карман за ножом, а смотрел сугубо на Кудо. И резал себя под их томные вздохи в полумраке чужой спальни.
Кен больше ничему и никогда не сможет удивиться в этой жизни. Нечто подобное не просто не укладывается у него в голове, это знание что-то внутри него безвозвратно сломало, и теперь он ни за что не поверит, что связь соулмейтов – это что-то чистое, возвышенное и божественное. Эта связь грязная, болезненно-садистская и дьявольская. Точнее, она может быть и такой. Или она разная для разных пар? Для Фарфарелло и Кудо – это кровь и вуайеризм, а для Кена и Шульдиха – боль и отчаяние. В этом заключается смысл «второй половинки одного целого»? Если так, то он не хочет быть ни чьей половиной. Он хочет быть полностью «самодостаточным», без оглядки на кого-то, кого нужно ждать, искать и однажды встретить.
Теперь он знает, что связь соулмейтов может работать как угодно, и отношения между этими соулмейтами не ограничены только сильной симпатией. В конце концов, даже у тех пар, что смогли быть счастливы в привычном смысле этого слова тоже бывали тяжелые деньки. Ничто не оказывалось «добрым и вечным», не пройдя перед этим какой-либо проверки. Ведь жизнь – не беззаботное путешествие от рождения до могилы по парку аттракционов.
Спустя почти полгода после того, как к Кену приходил Кроуфорд, внезапно уезжает Цукиено. Они почти не видятся несколько недель, и Кен уже начинает волноваться, пока однажды вечером не обнаруживает Оми у себя под дверью. Осунувшегося, погрустневшего и вымотанного. Он пугается, но Цукиено лишь дергает плечом и быстро поясняет, что бояться тут нечего. Да и не за него стоит бояться. Все тривиальнее некуда – обострение тяжелой хронической болезни матери и требование отца отправиться вместе с ними в Англию, где есть нужные специалисты и передовое лечение. Хорошие колледжи там тоже есть, а Оми – не глупый мальчик, справится с разницей и часовых поясов, и менталитетов, и программ обучения. Как будто дело только в этом.
Весь привычный мир этого доброго, общительного и неунывающего паренька вдруг начинает рушиться, и Кен не может не понимать, каково тому сейчас приходится. Он сам был таким. Он сам прошел через подобное. Волнение о здоровье матери, новое место жительства, разлука с друзьями и знакомыми – колоссальный стресс, который ему придется вытерпеть. И вряд ли рядом окажется кто-то, кто сможет поддержать в нужной степени.
Кен крепко обнимает Оми, пытается приободрить и хоть как-то утешить, даже зная, что это не очень-то и поможет, но это единственное, что он может ему дать. Дружеское плечо и обещание быть на связи в любое время суток. Прощаться всегда тяжело, находиться в разлуке – еще гаже. Кен боится думать о том, как все это воспринял Наги, с которым те были так близки. Будет ли тот скучать так сильно, что не сможет его забыть, или, как и большинство интернет-знакомых, легко расстанется с тем, кто был всего лишь одним из многих? И совершенно другое дело, если они – соулмейты друг друга. Кен довольно часто представлял, что это – близость, дружба, понимание с полуслова – и есть та самая связь, что крепче всяких цепей. Правильная, красивая, здоровая и естественная. Такая, как и должна быть. Но Кен не может спросить об этом, глядя на чужие припухшие от слез веки. Если эта связь есть, то это еще один кошмар, который проживает не только пара, но и ее окружение, что не может не сочувствовать.
Оми уезжает, и у Кена становится на одну отдушину меньше. Маленький жизнерадостный лучик света пропадает из его жизни, наполненной тьмой, и только потеряв его, он понимает, насколько тот был ценен – еще одна прописная и крайне жестокая истина. От которой все только больней – ведь вместе с Оми из его жизни пропадает и Наги. Небольшая, невзрачная, молчаливая деталь, отсутствие которой неожиданно усиливает и так невыносимый дисбаланс. Жизнь Кена все еще продолжает рушиться.
***
Душное лето постепенно сменяется прохладой и частыми кратковременными дождями. Кен натыкается на Кроуфорда в кондитерской как минимум раз в неделю, но все еще делает вид, что не замечает его. Он все чаще обгоняет Фарфарелло на треке и по-прежнему отказывается слушать того, когда речь заходит о Кудо. Кудо он, кстати, тоже встречает чаще, но зато шумные оргии медленно, но верно начинают уменьшаться в своем числе. Или может быть, становятся тише – когда одна или несколько партнерш Едзи падают в обморок от вида крови. Кену все равно – главное – блаженная тишина. Он периодически созванивается с Оми по видеосвязи и все еще не собирается навязываться Наги даже в качестве шапочного знакомого. Все идет своим чередом. Все успокаивается. И Кена не может не радовать хотя бы эта размеренность.
Он не вспоминает о Шульдихе, а шрамы на его руках становятся бледно-розовыми. Заканчиваются кошмары и мигрени, что крайне способствует его самочувствию. Затяжная депрессия наконец ослабляет удавку на шее, и Кен возвращается к той своей безмятежной жизни, что была до роковой встречи. Еще и без кровопусканий через день – Кен почти счастлив. И вот теперь, успокоившись окончательно, освободившись от довлеющих обстоятельств он наконец может взглянуть на себя и Шульдиха сугубо объективно. И определиться с тем, чего хочет. Но с этим просто – он хочет этих спокойствия и размеренности, а значит, Шульдиху, как основному источнику проблем, нечего делать в его жизни. Поэтому, когда тот выйдет из тюрьмы, Кен пошлет его далеко и надолго еще раз. Окончательно и бесповоротно. В конце концов, Кен уверен, пройдет еще немного времени и однажды он наверное даже сможет завести отношения. Предварительно разрешив все последние вопросы с Шульдихом и пройдя курс лечения у психотерапевта. Кен все-таки хочет надеяться, что у него получится.
Кивнув сам себе, он продолжает готовить ужины – иногда, забывшись, на троих – гонять на треке или собирать и разбирать чужие мотоциклы. Покупает лимонные пироги у по-прежнему хмурого и молчаливого Фудзимии и иногда ходит в кинотеатры на штампованные блокбастеры. Все вокруг него как будто застывает в обыденности, но Кен не спешит обольщаться – от его жизни все еще дурно попахивает, а любое затишье перед бурей никогда не длится вечно. И как он и предполагал, всегда найдутся те, кто, пусть и ненамеренно, будут привносить в его жизнь то, что смердит, разлагается и стремится вымазать Кена в своей грязи.
Конечно же, в первую очередь это Фарфарелло и Кудо – они никогда не дадут надолго забыть о том кошмаре, в который превратили свои отношения. Поздней осенью Фарфарелло приходит на ужин, а в середине трапезы как ни в чем ни бывало заявляет о том, что Кудо предложил ему не только наблюдать, но и участвовать. От этой новости содержимое желудка Кена тут же просится наружу, и он торопливо откладывает палочки в сторону и тянется к стакану с водой. Лучше бы в нем было виски. Или серная кислота. Он просто не переживет, если Фарфарелло начнет рассказывать ему не только о том, как режет себя, но и об их оргиях. А он станет!
Теперь после ужина у Кена, «набравшись сил» для предстоящей ночи, Фарфарелло идет к Кудо, а бедные соседи становятся невольными слушателями незримого садомазо представления. Громкого, как в старые добрые времена. Кен снова спит в берушах, наушниках и засунув голову под подушку. Очень скоро он захочет воткнуть любимый нож Фарфарелло себе в ухо, чтобы больше никогда не слышать от того ни слова. Ведь после таких ночей он опять не применит поделиться впечатлениями – лениво рассуждая на треке, вываливая пикантные подробности в мастерской, дожидаясь Кена со смены, или разглагольствуя в кондитерской, покупая при этом баллончик со взбитыми сливками.
