В себя он приходит, неудобно завалившись в кресле, с затекшей шеей, в сумерках позднего вечера и с не утихнувшей мигренью. Со стоном он поднимается на ноги и снова чуть не падает от резкого громкого щелчка лезвия, выскакивающего из рукояти – автоматический нож – одна из любимых игрушек Фарфарелло.

– Бог тебя задери, – ругается Кен в сердцах и тяжело выдыхает, а Фарфарелло следом за ним поднимается на ноги.

– Убийство – это лучшее, чем можно… – дальше Кен уже не слушает – там снова будет восхваление грехов, которыми можно попирать Господа. И он даже не удивлен, что Фарфарелло уже в курсе – наверняка слухи в их фирме распространяются быстро. Особенно, о таком, как Шульдих.

Но Кен и не хочет знать мнение Фарфарелло на этот счет – снова будет что-нибудь невразумительное или такое же сумасшедшее, как его желание вырезать из себя куски плоти. Он ничем не сможет помочь Кену. Никто не сможет. Только Шульдих мог попытаться сделать хоть что-то. Если бы он хоть раз… хоть раз… И Кен снова обрывает сам себя. Нет, он не может даже сожалеть о том, что случилось. И больше не верит в то, что однажды все изменится к лучшему.

Расследование заканчивается достаточно быстро, а судебное заседание назначают через месяц – это Кен узнает от Кроуфорда, когда все-таки немного успокаивается и берет себя в руки. Он не хочет ни видеть Шульдиха, ни говорить с ним, но должен знать, сколько времени продлится это «затишье». Как долго он сможет наконец не вздрагивать от стука в дверь, не видеть кошмаров по ночам и не обливаться кровью, когда его соулмейт уходит на променад.

Шульдиху дают два с половиной года. С возможностью подать апелляцию или надеяться на досрочное освобождение. Вот этого времени Кену точно будет достаточно, чтобы смириться, заново научиться жить и снова перестать бояться боли.

Он все так же по вечерам ходит в кондитерскую, готовит ужины для себя или для Оми, Наги и Фарфарелло, работает в мастерской и гоняет на треке. Он игнорирует Кудо и его периодические оргии – тему соулмейтов с Фарфарелло они больше не поднимают. А еще Кен довольно часто встречает Кроуфорда в кондитерской – если тот и «присматривает» за ним, то никогда не пытается завязать разговор – и Кен смиряется и с этим. Его жизнь наконец возвращается к тому, чем она была несколько месяцев назад, и это не может не радовать.

***

Он постепенно успокаивается, выдыхает, перестает думать о произошедшем. Как и обещал сам себе, он твердо намерен вернуть свою жизнь. И это даже почти получается – кошмары постепенно сходят на нет, мигрени прекращаются, а отсутствие ран на руках и вовсе не может не воодушевлять. Незаметно проходят новогодние праздники, и через три месяца Кен почти уверен, что у него получилось забыть – все это было кошмарным сном, не более. Он не просто уговаривает сам себя, он почти верит в это. Особенно тогда, когда окружающие не пытаются напоминать о его соулмейте тем или иным способом.

Он все еще умиляется тесной, бескорыстной и невинной дружбе Оми и Наги, а Кроуфорда подозревает в том, что тот может посещать кондитерскую не только ради него – за сэндвичи с яйцом или шоколадное брауни можно продать душу хоть тому же Фудзимие. И только Фарфарелло продолжает его расстраивать – жажда скорости и адреналина делает того невыносимым на треке. Доходит до того, что Кен снова боится с ним соревноваться – в последней гонке финишную черту он пересек на левом боку вместе с мотоциклом, отчаянно пытаясь затормозить после крутого поворота и не улететь в ограждение. Закончилось все, хвала неизвестно кому, только вывихом запястья, ссадинами на ребрах, царапинами на самом мотоцикле и хмурым взглядом Фарфарелло. Который, конечно же, извиняться не стал, но снова зачастил к Кену в гости.

Он кажется ему подавленным, и Кен бы решил, что знает причину чужих сомнений, но это же Фарфарелло. Чертов псих, которого собственный соулмейт волнует только как предмет боли и грехопадения. Задумавшись, Кен понимает, что недалек от правды, но и Фарфарелло эта ситуация волнует гораздо больше, чем тот хочет показать. И особенно тогда, когда Кудо продолжает свои встречи с девушками.

В один из поздних вечеров после ужина, Кен позволяет Фарфарелло вымыть тарелки, но с верхнего этажа начинают доноситься привычные стоны и крики, и тот моментально замирает над раковиной. А секундой позже нож-«бабочка» уже утыкается в кожу над закатанным рукавом тонкого свитера. Кен выпадает из ступора через несколько секунд – даже если все, что он мог делать, это крутить пальцем у виска, он не может, не хочет и не будет смотреть на то, как его друг причиняет себе боль. Даже если она в радость.

– Твою мать! Не здесь! – он хватает Фарфарелло за руки, пытаясь отвести нож и от него, и от себя, но чертов псих брыкается и отталкивает его ощутимым ударом под ребра.

Кен мгновенно задыхается болью и гневом и снова лезет под руки, а потом сам не понимает, как находит единственный, но глупый способ его остановить – хватается за нож. На ладони тут же появляется глубокий порез, но он намерен стоять на своем до самого конца, хоть до смерти.

– Хватит!! – вопит он, умудрившись вырвать и отшвырнуть нож. Фарфарелло раздувает ноздри и уже готов кинуться в драку, но Кен успевает раньше – толкает его что есть силы и продолжает кричать. – Это ему плевать на твою боль, а мне – нет! Поэтому, хватит! Хочешь резать себя – режь при нем! Чтобы он видел, что вы, придурки, делаете!

Кен отходит, подставляет ладонь под струю холодной воды, а Фарфарелло за его спиной несколько минут не шевелится, очевидно, осмысливая чужие слова. А потом шагает ближе, подает полотенце и вдруг улыбается – хищно и воодушевленно.

– А это идея…

Что за идея, Кен не хочет знать, но уже догадывается: его восприняли как никогда буквально. И если Фарфарелло действительно однажды пойдет на это, то Кудо придется весьма несладко. Нет, он пойдет на это не однажды, а прямо сейчас! Кен и глазом не успевает моргнуть, как Фарфарелло оказывается за дверью… Но он ни за что не кинется следом – нет! Это только их дело и их проблемы. Он уже нашел подход к этому психу и даже подружился с ним, но влезать во все это дальше? Увольте! Это Кудо должен решать их проблему. Это он должен остановить Фарфарелло – как бы к нему ни относился. Ведь это он его соулмейт – ему и карты в руки.

Через несколько минут шум наверху утихает, но Кен не слышит и звуков драки, когда Едзи наверняка не понравилось то, что их прервали. Тишина длится почти 15 минут, и Кен нервно сглатывает – лишь бы не дошло до убийства… И вздрагивает снова, когда раздается новый приглушенный стон. Когда фоном возникает музыка и легкие поскрипывания мебели. Он хватается за голову и снова собирается падать, где стоит. Что же творят эти идиоты?! Неужели они и правда будут добровольно калечить самих себя на глазах друг у друга? Неужели это – та пресловутая, превозносимая, невероятная связь родственных душ? Как такое вообще возможно?!

Но ведь он уже знает: как и почему. Любые вопросы излишни, когда сам оказываешься исключением из этой «счастливой системы». Кену остается только надеяться, что больше никто не умрет – о любви в ее первоначальном смысле он даже не заикается. В их жизни нет места любви – только страданиям.

***

То, что происходит дальше, напоминает ему какую-то фантасмагорию. Сюрреалистичную картину, на которую он смотрит, раскрыв рот и забыв, как дышать. То ли от шока, то ли уже от ужаса. Раз за разом, неделя за неделей Фарфарелло приходит к нему – довольный, как кот, объевшийся сливок, бледный как полотно и все такой же сумасшедший. Счастливого воссоединения не будет. Или оно уже случилось, но обошло Кудо стороной, потому что Кен встречает его теперь извечно застегнутым на все пуговицы под самое горло. И конечно же, он не может не вопрошать.

– Какого черта вы оба творите?! – шокировано, испуганно и опять, и опять зло.

Кудо же только кутается в шарф и делает вид, что ничего не происходит. Что его все устраивает. Что его ничего не страшит. Он – отвратительный лжец – Кен на собственной шкуре знает, что Фарфарелло нельзя не опасаться.