– Только если заставишь его еще больше трахаться с другими. Его похоть – лучшее, чем можно досадить Богу, – Фарфарелло склоняет голову чуть в бок и смотрит на Кена внимательно и с интересом. Так, что тот вздрагивает.

– Как пожелаешь, – слабо кивает он, и еле удерживается от того, чтобы схватиться за виски.

Как при такой схожести положений можно быть такими разными? Как этим можно наслаждаться? Как это можно терпеть и не сойти с ума окончательно? Кен не знает, но ни за что не будет сбрасывать со счетов ту версию, где метки Фарфарелло могли быть одним из триггеров, что заставил того разочароваться в жизни, судьбе и Боге.

И он не шутит насчет того, что пойдет к Кудо – уже через пару дней ему представляется такая возможность – Фарфарелло остался на ночную смену в фирме, а от Шульдиха никаких вестей. Кен истово надеется, что тот все-таки оставит его в покое, поэтому рад каждой минуте передышки. Он гонит от себя любую крамольную мысль, закрывает эти чувства на замок и дистанцируется, предпочитая думать лишь о «насущном» – сумасшествии своих друзей и соседей.

– Это правда? – первое, что спрашивает Кен, стоя на пороге квартиры Кудо. Тот затягивается сигаретой, молчит, пристально разглядывая его, а потом делает шаг в сторону, пропуская в прихожую.

В комнатах Кудо организованный бардак: стильная обстановка утопает под пледами, скинутыми на пол рубашками, изящными бокалами и вычурными подсвечниками. Тяжелые шторы наглухо закрывают окна даже в кухне с барной стойкой, поэтому все пространство вокруг залито интимным электрическим светом. Из гостиной доносится тихая музыка – кажется, блюз, а в воздухе – сплошной сигаретный дым и отголоски женского парфюма. Кен откашливается, трет глаза и отрицательно мотает головой, когда Кудо жестом указывает на бутылку.

– Что именно «правда»? – спрашивает Едзи, наливая себе порцию виски, и больше на Кена не смотрит – тот ему почти сочувствует в этот момент – на него это тоже свалилось как снег на голову.

– Ты и правда продолжишь спать с женщинами, а ему позволишь срезать с себя твои метки? – Кен обличает чувства в слова и щедро делится ими с этим любвеобильным ублюдком. – Он – мой друг, так что не думай, что я здесь из праздного любопытства.

– Кем бы ни был, это – не твое дело, – Кудо усмехается, но не грубит, лишь напоминает. – Но вообще, да, я предпочитаю женщин и не горю желанием делать исключения. Даже соулмейту. И такому соулмейту.

– Какому? – цепляется Кен и снова чувствует агонию, наступающую на пятки. – Сумасшедшему? Одноглазому? Режущему себя? Или контуженному солдату с ПТСР, не получившему достаточной медицинской помощи?

– Все вместе, я полагаю, – теперь ухмылка Кудо гадкая, и Кен что есть силы сжимает кулаки. – И я не собираюсь менять свои убеждения из-за него. Как и он никогда не расстанется со своим ножом.

И даже зная, что Едзи может быть прав, что даже соулмейтство не изменит этих двоих в одночасье, он все равно хочет понять, почему они готовы мучить себя и друг друга абсолютно добровольно. Только ли из-за предпочтений в постели или ненависти к Богу? Или их связь соулмейтов никак не дала о себе знать – никак не изменила их отношение друг к другу? У него нет ответа на эти вопросы, и все, что он может сейчас сделать, лишь довольствоваться тем, что и Фарфарелло, и Кудо на данный момент все устраивает.

– Ты такой же псих, как и он, – со вздохом Кен направляется на выход, а Едзи только фыркает.

– Может быть, но прежде чем думать о других, позаботился бы сначала о себе.

– Не твое дело, – Кен возвращает «любезность» и закрывает за собой дверь.

Ему паршиво до тошноты, но он не может с точностью определить источник – его тошнит от ублюдков, ни во что не ставящих своих соулмейтов, или от тех, кто предпочитает их игнорировать – от Шульдиха и Кудо или от себя и Фарфарелло?

***

– Ты жалок, ты знаешь это? – с тяжелым вздохом оповещает Кроуфорд.

Шульдих пытался скрыться от него в кафетерии за чашкой кофе, но не преуспел. У него – похмельное утро, и начальство, продолжающее бить лежачего, отнюдь его не облегчает. Даже при том, что Шульдих уже готов выслушать чужую точку зрения. И даже – попросить совет. Потому что после последнего разговора с Кеном он не переставая злится и не может придумать ни одного способа успокоиться. Ни одного слова, которым бы он мог переубедить Кена. Кроуфорд сейчас как никогда кстати – или усилит боль до полноценной мигрени и обморока, и Шульдих сможет наконец-то поспать, или скажет что-то такое, что сдвинет с мертвой точки чужую зацикленную агонию. Черт возьми, Шульдих готов потерпеть.

– Знаю, – огрызается он. – Ты на моем месте выглядел бы так же.

– Я никогда не буду на твоем месте, – весомо и абсолютно уверенно заявляет Брэд, чем злит еще больше.

– Ты – не святой, можешь не притворяться! – шипит Шульдих и резко отставляет от себя чашку, расплескав уже остывший кофе. Кроуфорд приподнимает бровь, косит взглядом на сотрудников за соседними столами и снова вздыхает.

– Может быть, – напыщенно соглашается он. – Точно так же, как и Хидака. Вместо того, чтобы жрать себя поедом, тебе бы стоило напомнить ему об этом. А также о том, что ваша проблема в его виктимности, а не в том, кто с кем спит. Вам обоим стоит перестать прятать голову в песок.

– Снова предсказываешь мне, хренов ясновидец? – Шульдих больше не повышает голоса – Брэд дает тот самый совет. А еще –его терпение к панибратству «делового партнера» отнюдь не безгранично. Он не поскупится отправить его в нокаут, желая вправить мозги.

– Делаю тебе последнее предупреждение, – Кроуфорд сверкает стеклами очков, элегантно поправляя оправу. – Иначе отправишься работать в наш филиал на Филиппинах.

– Я подумаю, – бурчит Шульдих себе под нос и именно так и сделает. Он не собирается сдаваться.

Он снова терпит несколько дней, давая Кену возможность подумать и успокоиться, но подкараулив того у дома, снова ничего не добивается. Кен лишь молча выслушивает все его доводы о том, что никто не виноват, а потом предупреждает, что свалит из этого дома, города и страны к чертям собачьим, если рыжий ублюдок не прекратит шляться к нему и доставать. Шульдих стискивает зубы и кулаки, но верит, что тот может так поступить – он ведь уже поменял номер телефона. Переехать, взять отпуск или вообще уволиться – Кен готов бежать от него на край света. А Шульдих готов дневать и ночевать под его окнами, чтобы этого не допустить. Чтобы не потерять его снова.

Он выжидает почти десять дней прежде чем снова собирается с духом. Он терпел столько, сколько мог, но он должен его увидеть. Должен не переставать бороться. Должен убедить его дать им обоим шанс. Он приходит в мастерскую в конце рабочего дня, говорит четко, бескомпромиссно, с одним единственным чувством, и вот теперь Кен в ответ злится и даже угрожает, срываясь на угрозы: он готов отправиться в полицию с заявлением о насилии. Предъявить доказательства на собственном теле и сдать Шульдиха – тот лишь фыркает в ответ, еще больше распаляя Кена. Он ничего не докажет – прошло пять лет, а ситуация, когда следы появляются по вине соулмейта слишком редка, чтобы в нее быстро поверить. Как бы там ни было, Кен просто отказывается это признать. Признать то, что Шульдих тоже заложник обстоятельств. Лицемер, эгоист и виктимный сученыш – все, как Кроуфорд и говорил.

Развернувшись, Шульдих уходит ни с чем и снова принимается ждать – он готов преследовать Кена до конца жизни, но рано или поздно его терпение лопнет. Он не может контролировать злость, как и не может заставить Кена пойти на уступки. Даже к концу месяца тот не собирается этого делать, – и Шульдих снова в наглую заваливается на чужой порог, а Кен собирается сломать ему пальцы, прищемив по глупости открытой дверью.

Шульдих грубо толкает его в прихожую, рычит и больше не выбирает выражений. Нависнув над ублюдком, приперев того к стенке, он выкладывает все, что думает: о его эгоизме, о лицемерии, о стремлении выставить себя жертвой, а его – жестоким мучителем. О том, что «бедный сиротка» так привык страдать, что больше ничего не умеет делать в этой жизни. Что со своими комплексами он просто не позволит быть счастливым ни себе, ни другим. Что он упивается своими страданиями и жаждет, чтобы его жалели все кому не попадя. Что сам Шульдих уже жалеет, что встретил его, что он оказался именно таким, что должен чувствовать все это и просить прощения за то, в чем не виноват…