– Мне упасть в обморок от счастья, что у меня есть такой заботливый друг? – Шульдих вскидывает голову, без страха смотря в лицо напротив, но папка в руках жжется нетерпением и загадкой. А еще сомнениями – как давно Кроуфорд об этом догадывался, как давно нанял детектива, как долго продолжал бы скрывать это?

– Тебе стоит это прочесть, – давит Кроуфорд, и большего от него не добиться. Он же говорил, что верил в соулмейтов, значит, уже относится ко всей этой ситуации предвзято.

Теперь Шульдих больше не хочет открывать эту папку и знакомиться с ее содержимым, но Брэд, пожалуй, будет очень и очень убедителен, раз уж выслушал все его гневные крики. Шульдих с трудом проглатывает все свои протесты, одергивает себя, пытаясь расслышать голос разума, и вдруг понимает, что злость уже отошла на второй план, и вот теперь он действительно готов разбираться во всем этом дерьме.

Анкетные данные не приносят новой информации: рост, вес, дата и место рождения – все это он уже знает со слов Кена. Но вот о школьных годах тот отзывался без восторга – все было, как у всех, а на деле оказалось, что тогда у него было серьезное увлечение. Талант, сила, возможности, предполагаемая успешная карьера и будущее, о котором мечтает каждый спортсмен. И вот об этом он умолчал.

Шульдих разглядывает фото школьной футбольной команды – открытую, радостную улыбку Кена, страсть в его глазах, его живое лицо без оттенка неуверенности и грусти. Он почти его не узнает – на фото – смелый мальчишка, собирающийся покорить любую вершину. В реальности же – сутулые плечи, вялая походка и тьма, что заставила склонить голову – тот Кен, которого он видел у больницы. И Шульдих отказывается, он категорически против брать на себя вину за то, что именно он стал причиной этой разительной перемены. Он не способен на что-то такое. Он бы не смог сломать его так, под корень. Должно быть что-то еще. И он находит это.

Лига юниоров, отличный шанс и неожиданное заявление об уходе, а под ним – результаты анализов на наркотики. Наркотики?

– Я согласен с детективом в том, что парень с этих фотографий не стал бы рисковать футбольной карьерой ради одной дозы, – комментирует Кроуфорд, когда у Шульдиха, в который раз за этот день брови взлетают на лоб. – Но через какое-то время после этого он впервые оказался в больнице с ранами, которые себе не наносил, и это его добило.

– Это всего лишь совпадение, – Шульдих мнет бумаги в руках, а потом и вовсе швыряет папку на стол. – Он был пьян и сам свалился мне в руки. Буквально. Если он был под дозой…

И вот тут он замолкает, снова холодея. Если… если он был под дозой, он действительно мог себя не контролировать – не хотел, но не мог дать более уверенный отпор. А вот если он еще и не знал, что он под дозой… То это делает ситуацию еще на порядок хуже, чем уже есть. Этот правильный, честный добряк с фото наверняка никогда не принимал ничего, крепче пива и круче, чем аспирин – он не знает, каково это. Однако в какой-то момент их ночи он понял, что происходит, и сказал «нет» – вот откуда эти метки. А потом на этих метках… стали появляться открытые раны. Сочащиеся кровью, приносящие жуткую боль и безусловно доказывающие наличие у носителя соулмейта. Соулмейта… весьма разнузданных взглядов на секс и не подозревающего, что он однажды совершил. Что он совершал как минимум трижды в неделю на протяжении этих пяти лет.

Шульдих чувствует нервный ком тошноты в горле, как его руки стремительно холодеют, а на висках выступает лихорадочный пот. Сейчас он готов сорваться с места и бегом отправиться обратно к Кену, но красноречивый взгляд Кроуфорда, как и собственный потрясенный рассудок заставляют его остаться. Говорят ему о том, что нужно успокоиться, нужно хорошенько все обдумать, нужно выработать план действий и подобрать правильные слова. Сегодня он к Кену не вернется. Как и в ближайшие дни.

***

Кудо отмирает уже через три секунды. Технично бьет Фарфарелло под дых, и Кен отшатывается, когда тот сгибается пополам, пытаясь вдохнуть.

– Я не из вашей «лиги», голубки, – улыбка Кудо не сулит ничего хорошего, как бы ни была безмятежна. Он хищно щурится, а в глазах полыхает злость.

Но это ничуть не трогает Фарфарелло – этого безжалостного психа, садиста, бывшего «коммандос» с ПТСР – еще через пару секунд он выпрямляется, а Кудо оказывается на полу, уткнувшись носом в кафельную плитку. С заломленной болевым приемом рукой, с коленом Фарфарелло на спине и рычащим ругательства себе под нос. Позади него уже не человек – берсерк. Который склоняется к его уху, продолжая удерживать, скалится, обнажая зубы, намереваясь откусить то самое ухо или щеку, и шепчущий не обещающим ничего хорошего голосом.

– Только я здесь причиняю боль…

А потом Фарфарелло вдруг замирает, глядя на свою левую руку, которой оперся об пол рядом с лицом Кудо. Руку, на которой как по волшебству исчезают появившиеся буквально пару минут назад метки. Фарфарелло хмурится, подносит руку к лицу, разглядывая кожу, а потом отодвигается и выворачивает руку Едзи еще больше, наблюдает, как и на ней исчезают метки – его собственные немногочисленные бледно-розовые, как будто присыпанные пеплом – чистая физиология – ни одного другого чувства Фарфарелло наверняка не испытывал в процессе соития.

Кен наблюдает за этой картиной отрешенно, но и с интересом. Все его эмоции как будто потухают на миг, а потом поднимаются волной и прорываются наружу.

– Поздравляю?.. – его рот кривится в несмелой улыбке.

Фарфарелло вскидывает бровь, а Кен уже хихикает, не в силах справиться с парадоксальностью происходящего. Он смеется и смеется – все громче, от души, быстро сдается под шквалом эмоций, шатается, опирается на стену, а потом и вовсе сползает по ней на пол, захваченный полноценной истерикой. Истерикой пополам со смехом и слезами.

Фарфарелло отпускает Кудо и подходит к Кену, хлопает его по щекам, но тот и не думает успокаиваться. Внутри него сейчас самый настоящий Бедлам, и его чертов так называемый друг по несчастью сейчас вытащил последнюю опору, что держала плотину чувств в его подсознании.

– Эй… – Кудо неловко поднимается с пола, тоже ошарашенно разглядывает свою руку, а потом переключает внимание на своих гостей. О, Кен прекрасно понимает то удивление, что сейчас испытывает Кудо – он сам испытал даже больше, и теперь прекрасно представляет, как эти изменившиеся факты могут легко свести с ума. Он уже – сумасшедший, похлеще Фарфарелло.

Фарфарелло, что продолжает бить его по щекам, а потом хватает за локти и тянет на себя, заставляя встать. Прижимает к себе мертвой хваткой, в которой невозможно вдохнуть, и коротко оглядывается на Кудо.

– Ну, здравствуй, соулмейт, – а потом чуть ли не волоком тащит Кена обратно в его квартиру.

Едзи чертыхается и дергается с места – нельзя вот так просто прийти, вылизать ему гланды, а потом свалить обратно. Он накидывает на плечи рубашку, засовывает ноги в тапочки, а красотке, что все еще ждет его в постели, обещает скоро вернуться. В квартире Кена он находит своего соседа и своего соулмейта в ванной – Фарфарелло держит чужую голову под струей холодной воды и не думает отпускать, пока Кен хотя бы немного не придет в себя.

А Кен не придет – ни сейчас, ни завтра и уже наверное никогда. Неужели все это так просто? Так просто встретить своего соулмейта? Так просто выяснить, он ли это? Так просто понять, что все твои страдания – это лишь прихоть обезумевших от похоти ублюдков, таких, как Шульдих или Кудо? Остановите этот гребанный мир, Кен в нем ничерта не понимает!

Но понемногу холодная вода делает свое дело – нервная дрожь сменяется ознобом, слезы – на икоту и всхлипы, а кавардак в голове наконец прекращает вращаться вокруг своей оси. Кен еле уговаривает Фарфарелло разжать пальцы на его загривке и берется за полотенце, растирая макушку. Вдвоем они чуть не устроили здесь потоп. Но совсем скоро в дверях показывается Кудо, и Кен снова не может сдержаться –он все еще не успевает за этой стремительно меняющейся реальностью – закрывается полотенцем от них обоих и бредет в спальню. Пусть эти двое сами решают свои проблемы – Кену достаточно тех, что уже существуют.