Кен фыркает так скептично, что сразу понятно – он не просто не поверит ни одному слову – он не делал этого с самого начала и не сделает никогда. Он ни минуты не был серьезен с Шульдихом. Он лишь потакал его прихоти. Он пытался избавиться от него, как от надоевшего бельма на глазу. Но Шульдих был серьезен! Он флиртовал, шутил, делал комплименты искренне! С одной единственной целью, о которой он тоже сказал Кену! А тот, вместо того, чтобы оценить чужие усилия, всего лишь пренебрег им! Он что, все это время издевался над ним? Давился смехом за чужой спиной, мысленно потешался, блефовал и подыгрывал, желая посмотреть, насколько хватит его «ухажера»? Он игрушка для него?!
И моментально его страх трансформируется в гнев. В такую ярость, какой он еще никогда не испытывал. Она тут же толкает его под локоть, и Шульдих срывается с места – делает широкий шаг навстречу и хватает Кена за грудки.
– Я ни разу не соврал тебе! Ты мне нравишься, и я тебя хочу – я сказал это с самого начала! А теперь ты говоришь, что наигрался со мной?! Что, по-твоему, мы делали все это время?!
Кен сжимает его запястья крепкими пальцами, давит, пытаясь отцепить от себя, но по-прежнему смотрит в глаза без страха и без сомнений.
– А я с самого начала говорил, что не заинтересован в тебе – ты сам предпочел обманываться. Поэтому, давай остановимся.
Шульдих нервно хихикает, позволяя панике перерасти в полноценную истерику. Он отпускает Кена, делает шаг назад, но продолжает посмеиваться. Хватается за живот, сгибается пополам, чувствуя огромную дозу адреналина, что курсирует по венам, и смеется все громче и громче. На лице Кена напускное спокойствие сменяется мимолетным страхом, он нервно облизывает губы и уже собирается что-то сказать, но Шульдих успевает быстрее.
– Я понял! – и это действительно озарение, а не очередная попытка самообмана. – Ты меня проверяешь: хочешь узнать, насколько я серьезен в отношении тебя. Но я серьезен! Так просто ты от меня не избавишься.
Вот теперь его улыбка – многообещающая, взгляд – хищный, а кулаки – крепко сжаты. Он снова подходит к Кену и горячо шепчет прямо в чужое ухо:
– Я очень… очень…
– Ты уже пытался меня шантажировать – ничего не выйдет, – а на лице Кена непрошибаемая маска. – И теперь я как никогда серьезен.
Он вытаскивает из кармана телефон и отправляет тот в урну, стоящую в паре метров от них.
– Прощай, – он шагает в сторону, надевает шлем и заводит мотоцикл, а Шульдих в это время пытается не задохнуться от злости, что все еще клокочет внутри.
– Ты пожалеешь об этом… Пожалеешь! – кричит он, когда мотоцикл трогается с места, и самый невозможный ублюдок в Токио исчезает в мареве выхлопных газов.
Шульдих все еще пытается не задохнуться. Взять под контроль панику, утихомирить злость и приглушить боль, но все попытки тщетны, когда хлопает дверь кондитерской, а ее угрюмый владелец вперяет в него суровый взгляд. Это выводит из себя окончательно и, круто развернувшись на месте, Шульдих уходит. Он пытается не бежать, не рвать на себе волосы, не вцепиться в кого-то из прохожих, не выбить витрину или не броситься на проезжую часть следом за Кеном.
Вместо этого он со всей силы пинает ту самую урну, шипит от боли в ноге, но уходит, высоко подняв голову. Кен не просто пожалеет, он очень горько пожалеет, что пренебрег им. О том, что встречался, разговаривал по телефону и писал сообщения, только для того, чтобы однажды все это прекратить. О том, что улыбался вымученно и вздыхал украдкой, мысленно коря себя за сговорчивость. О том, что смотрел на него, прикасался, дышал одним с ним воздухом, но в это же время думал о Шульдихе лишь как об озабоченном сталкере, которому проще подыграть, чем отвадить от себя. И за все это время он ни разу не испытал к нему ничего даже отдаленно напоминающего симпатию. Шульдих что, настолько плохой актер? Он что, выдумал все эти долгие взгляды, вздохи и якобы случайные прикосновения? Получается, «динамили» здесь его? Все это время, пока он пытался поиметь Кена, его самого жестко имели в мозг? Или это действительно еще одна проверка серьезности намерений Шульдиха?
Чем бы ни был продиктован этот внезапный отказ, но он вызывает чертовски сильные чувства. И первым делом Шульдиху нужно успокоиться – что он и пытается сделать, пока шагает по улицам, ловит такси и едет домой, пока наворачивает круги по своей квартире со стаканом виски в руках. Первым делом ему нужно избавиться от злости, хорошенько обдумав причину ее возникновения. Кен не верит ему – вот почему он в ярости. Значит, нужно заставить его поверить – теперь уже не любым способом, а строго определенным. Шульдих для Кена всего лишь озабоченный сталкер – вот во что он верит, и Шульдих продолжит играть эту роль с еще большим упорством. Он все еще помнит о своем «плане номер два» – наконец-то по-настоящему влюбившийся ловелас – осталось только заставить Кена в это поверить. На самом деле, эта его попытка отделаться от Шульдиха может быть как искренней, так и той самой проверкой его намерений, но в любом случае, она работает на него. Теперь Шульдих совершенно спокойно может перейти к той части, где он – безответно влюбленный – начнет страдать и доказывать свои большие и искренние чувства. С преследованием, ожиданием у кондитерской и под окнами квартиры, с цветами и конфетами, со слезами и мольбами. До той поры, пока Кен наконец не поверит во все это. И вот тогда… Тогда-то Шульдиху воздастся за все его труды.
Осознав это и разобрав ситуацию по полочкам, он избавляется от злости и получает четкий план действий. Остаются только страх и боль, которые не глушатся алкоголем, но отходят на задний план, позволив пока что себя проигнорировать. Недолго, дня на три, пока он не натыкается на Кроуфорда в их большом многоэтажном офисе, полном запутанных коридоров и кабинетов с темными углами. Кроуфорд прочитает его на раз, и Шульдих не хочет, чтобы он снова смотрел на него с жалостью и с выражением лица «я же говорил». Однако эта мимолетная встреча напоминает об их последнем весьма непростом разговоре. Но Шульдих все еще отказывается признавать себя по-настоящему влюбленным, идиотом или неудачником, который мог… мог… Нет, он просто кинутый обиженный ловелас, который вот-вот осознает большое и светлое чувство и начнет страдать по невзрачному пареньку из небогатого спального района. Крутой мажор и серая мышка – наизусть известная мелодрама.
Шульдих отказывается верить во что-то другое, задвигая любые сомнения на окраину сознания, и выжидает целую неделю «обиженным и оскорбленным», пока однажды ночью не видит весьма горячий и страстный, но все-таки кошмар. Это сон-воспоминание о той ночи, после которой на его руках не осталось следов. Во сне той ночью под Шульдихом стонет и извивается Кен. Мучается, жмурится от боли, пытается закрыться, оттолкнуть чужое тело слабыми руками, хныкает, а потом уже и плачем, шепча «нет» – умоляя остановиться, а не всего лишь сбавить обороты.
Шульдих просыпается в холодном поту и рывком садится на кровати, тяжело дыша. Он еле сглатывает пересохшим горлом и комкает простыни в кулаках. Это не может быть правдой. Этого просто не может быть. Ни один из его любовников никогда не оказывался в его постели насильно, ни одному из них он не причинял боли, и даже тогда, когда кто-то из них начинал стесняться, зажиматься или сомневаться в нем, Шульдих всегда находил самый убедительный, но и самый приятный способ остаться, забыть обо всем, расслабиться и закончить начатое. Он уверен в этом больше чем на сто процентов, так что не собирается в чем-либо себя винить или подозревать. Но сомнения и страхи остаются, как бы он себя ни уговаривал. Дурацкий сон целыми днями не выходит из головы, и все, чем Шульдих может себя успокоить, это обратиться к проверенным источникам и устроить для себя маленький ликбез. В интернете он находит массу статей с прописными истинами, а также ту самую статистику, что упоминал Кроуфорд. Насилие собственным соулмейтом – это редкость, которую в их продвинутом, толерантном и достаточно раскованном обществе можно сосчитать на пальцах. Шульдиху никогда бы так не «повезло». Он любвеобильный, но не животное.
