Кен все еще периодически загибается отболи, сшивая появляющиеся из ниоткуда раны и все еще и думать боится о том, чтобы раздеться перед кем-то, прикоснуться к собственной обнаженной коже и увидеть отвращение в глазах напротив. Он знает, какими оброс комплексами, эмоциональными триггерами и новыми психологическими травмами – не врет себе и здесь. После насилия Кен долго набирался храбрости, чтобы просто подойти к кому-то, завязать непринужденный разговор, пригласить на свидание и поцеловать. Но почти каждая из этих попыток закончилась панической атакой, и он отказывается снова себя калечить. Он отказывается врать Шульдиху и играть навязанную им роль. Он знает все его мотивы, но не сможет согласиться ни на что из того, что ему предлагают. Им нужно прекратить этот фарс.

Он не торопится. Тщательно обдумывает все слова и доводы, что должен будет высказать, придумывает аргументы и причины. И снова признается сам себе: ему будет чертовски сложно начать этот разговор. Умом он понимает, что это необходимо – его и так расшатанная психика снова находится под давлением, а сердце – частит и сбивается с ритма, сгорая от стыда, от ненависти к самому себе и от страха, что ему снова причинят боль.

Как ни странно, окончательно решить ему помогает Оми. Он, конечно же, довольно быстро познакомился с Фарфарелло – покрутил у виска, пока тот не видит, и продолжил улыбаться легко, по-детски наивно и без капли сомнений в том, что новый знакомый опасен. Наги, что быстро перешел из категории «интернет-друзей» в просто «друзья» и теперь проводил почти все свободное время либо в квартире Оми, либо в квартире Кена – опять с Оми, – только пожал плечами. Его взрослая жизнь с сопутствующими ей проблемами, обязанностями и ответственностью привлекала мало. Он всего лишь пересаживался на другое место в тесной кухне Кена, когда Фарфарелло тоже оставался на ужин – тот любил сидеть спиной к стене. На этом их взаимодействие заканчивалось.

Но даже после знакомства с Фарфарелло у Оми и Наги были почти одинаково удивленные лица, когда они воочию наблюдали Шульдиха. Вот только Наги довольно быстро потерял интерес, все еще предпочитая мир компьютерных игр, а Оми – нет. Цукиено теперь спрашивал о «новом друге» каждую встречу с Кеном. Продолжал улыбаться и давал советы, куда пойти на свидание. Свидание! Кена передергивало от одной только мысли, и всеми силами он старался убедить этого великовозрастного ребенка в том, что он ни с кем не встречается и не ходит ни на какие «свидания». Что Оми слишком наивен, когда надеется на хороший конец в каждой сказке. Его жизнь – не сказка, тот знает это – ведь однажды увидел черные метки Кена и теперь в курсе, насколько жизнь может быть на самом деле жестока.

Оми тогда почти разрыдался, помогая перебинтовывать руки, но и после этого остался верен своим идеалам о воздаянии за все страдания. Он наивно полагал, что Кену нужно продолжить пытаться справиться со своими травмами, примириться, набраться храбрости для отношений – и в Шульдихе он видел неплохого кандидата. Кен сотню раз пожалел, что решил быть предупредительнее с чужими воздушными замками и розовыми очками и не рассказал Оми всю правду о своем ухажере. О том, какие именно чувства лежат в основе этого знакомства. О чувствах Шульдиха и о своих.

Но может быть, еще не поздно? Не поздно сказать об этом, когда Оми снова начинает подначивать его и советовать пригласить еще и Шульдиха на их совместные ужины?

– Он мне не нравится, – Кен откладывает нож, которым разделывал рыбу, вытирает руки о полотенце и поворачивается к Оми всем корпусом.

Цукиено крутится на барном стуле, принесенном из своей квартиры, жует лист салата и переглядывается с Наги, который устроился на диване и изредка бросал на них молчаливые взгляды поверх игровой консоли в руках.

– Без каких-либо предрассудков по поводу расы, пола или внешности, – продолжает Кен. Он расслаблен, смотрит прямо в глаза и искренен настолько, насколько может. – Это просто… не тот человек. И я не хочу давать ему ложную надежду на что-либо.

Оми тоже становится серьезным, долго смотрит на него, задумавшись над словами, а потом все же кивает.

– Ну раз так, то тогда тебе просто нужно быть таким же убедительным, как сейчас, – в его взгляде появляется хитринка, а Кен вдруг вспоминает, что разница в возрасте у них всего 2-3 года, а за детской внешностью кроется отнюдь не примитивное мышление максималистскими ценностями. – Ведь теперь я тебе верю, а во все прошлые разы мне казалось, что ты подсознательно хотел дать ему шанс. Но раз ты определился, не вижу проблемы.

– То есть, вот так просто? – Кен почти не верит тому, что слышит. И от кого.

– Сердцу не прикажешь, – Оми лишь пожимает плечами.

И это все, что Кену нужно для принятия окончательного решения. Он сам накрутил себя, запутался в хитросплетении чувств, слов и поступков и показал слабость тогда, когда нужно было настоять на своем. Оми прав – нужно отбросить все страхи и сомнения, заткнуть заполошное сердце в тряпочку и еще раз повторить громкое «нет» этому озабоченному маньяку. Что врал через слово, обворожительно улыбался, смел шантажировать его, пошло облизывал пальцы от сахарной пудры, толкал локтем, сидя в соседнем кресле кинотеатра, и думал о Кене только как об очередном достижении – «галочке» в наверняка даже не мысленном списке. И решившись, Кен сразу же приступает к действию – их следующая встреча уже завтра.

Он больше не волнуется и не гоняет бесполезные мысли по кругу. После ужина с Оми и Наги он тщательно моет тарелки, убирается на кухне, смотрит какой-то боевик по телевизору, а позже идет в душ и спать. И засыпает спокойно, без каких-либо душевных терзаний, а наутро даже не думает о предстоящей встрече. К полудню у него отчего-то разболелась голова, и он принял сразу две таблетки обезболивающего, стремясь продлить «тишину в эфире» своего сознания как можно дольше. Если он снова начнет думать об этом, то непременно занервничает и доведет себя не только до паники, но и вполне возможно до срыва – он либо разрыдается перед Шульдихом, либо сломает ему челюсть, либо поцелует его. Поэтому пока он спокоен, он уверен, что может быть убедительным и категоричным, как и советовал Оми.

И ему это удается – он не торопится уйти со смены пораньше, не превышает скорость и не мучается ожиданием зеленого сигнала светофора на перекрестке. Он неторопливо снимает шлем, оставляет байк у обочины и подходит к Шульдиху, ждущему у кондитерской, не сбивая размеренного шага.

– Давай прекратим все это, – он смотрит на него точно так же, как вчера смотрел на Оми. И говорит то, что думает и чувствует, максимально искренне. – Мне надоело играть в друзей. Мы никогда ими не станем.

***

Внутри него случается небольшой коллапс: внутренности в животе ухают куда-то вниз, переворачиваясь при этом, а мозг коротит, как от оголенной проводки, когда он слышит спокойный уверенный голос. Кроуфорд и так сбил его с толку, заставил нервничать и сомневаться, а Кен теперь спешит добить окончательно, снова «взбрыкнув». Шульдих не может не чувствовать вихрь эмоций, что набирает обороты с каждой секундой, и не может не чувствовать удавку на своей шее, что затягивается все туже и туже, лишая его доступа кислорода и, следовательно, жизни.

– И я надеюсь, ты не станешь устраивать безобразных сцен прямо посреди улицы и наконец услышишь меня и поймешь. Я ничего к тебе не чувствую и не хочу поддерживать с тобой какие-либо контакты, – продолжает Кен, а Шульдих, словно аквариумная рыбка в медленно, но неустанно закипающей воде – его кровь кипит, а мозг превращается в бурлящую кашу.

– Хэй, мы, кажется, уже проходили это… – он пытается улыбаться, но слыша свой слабый отчаянный голос, знает, что улыбка его насквозь фальшива. Его только что морально ударили под дых.

– И с той поры ничего не изменилось, – Кен хмурится, но остается непреклонным. – У нас ничего не получится.

– Даже если я скажу, что влюблен в тебя? – Шульдих почти в панике – страх парализует, отключает сознание, бьет по нервам и очень скоро он ударит под колени, заставив умолять.