Наглый гайдзин действительно убирает любые намеки на секс из их общения, сбавляет обороты и успокаивается. Как будто ему и правда нужен друг, с которым можно поболтать ни о чем или выбраться в кинотеатр на громкую премьеру. Кен продолжает держать ухо востро, но между делом и сам иногда находит в этих встречах почти удовлетворение. У него не так уж и много знакомых, которых он предпочел бы видеть возле себя, и Шульдих с упертостью носорога пытается переползти из одной категории в другую. Иногда слишком топорно, а иногда так несмело, что Кен почти покупается на предложение дружить.
Это очень странный гайдзин. Он все еще раздражает его, порой, отталкивает деланным добродушием, а порой, выглядит так невинно, что позавидовали бы ангелы. Но Кен-то знает, что перед ним отнюдь не ангел, поэтому не спешит покупаться ни на искреннюю улыбку, ни на осторожный завуалированный флирт, ни на случайные прикосновения – в толпе или под столиком в кондитерской. Он все еще уверен, что знает, чего от него хотят. Чего он не знает, так это того, почему спустя месяц уже почти ждет этих сообщений, звонков или встреч. Почему у него потеют ладони, взгляд не поднимается выше чужого носа, а сердце сбивается с ритма, стоит только заметить издалека приметную фигуру. Шульдих очень хорошо владеет своим языком – наверняка, во всех смыслах – и именно его болтовня приглушает Кенов инстинкт самосохранения. Так, что спустя тот месяц гайдзин оказывается на треке.
Естественно, он не может не ходить вокруг Кена и Фарфарелло, восторгаться, трогать байки и просить прокатить. И Кен, и Фарфарелло на это только усмехаются – Фарфарелло – от того, что Шульдих не выдержит и круга на мотоцикле позади него, не испачкав брюки, а Кен – от того, какие взгляды гайдзин периодически бросает на остальных гонщиков, их друзей, подруг и девушек в мини со стартовыми флажками в руках. Кен все еще не сомневается ни в одной своей оценке, данной этому «горе-воздыхателю».
Вот только после гонки, когда Кен и Фарфарелло снимают шлемы и с жадностью дышат смесью выхлопных газов и сожженной резины, улыбаясь уже совсем иначе, реакция Шульдиха меняется тоже. Его взгляд полыхает, глаза темнеют, а губы дрожат и отказываются произносить что-то, кроме восторженного «ва-а-а-у…» Кен не может его не понять – с азартом, адреналином и жаждой скорости в крови, он испытывает похожее чувство, выезжая на трек. Он точно так же влюблен в это движение, как нелепый гайдзин – в самого Кена.
Стоп. Нет, это всего лишь искусная игра. Кен трясет головой, вытряхивая из нее все неуместные, ошибочные догадки, стараясь думать только о том, что ему самому не мешало бы съездить на техосмотр – подкачать колеса, убрать несколько царапин с «крыльев» и проверить зажигание. Но Шульдих, конечно же, теперь еще усерднее настаивает на том, чтобы его прокатили. Фарфарелло предсказуемо сливается, не став ждать, пока Кен отмахнется от гайдзина, и тому приходится согласиться с горем пополам. Вот кто псих на самом деле – не многие были готовы лечь под чужие колеса, лишь бы их взяли пассажиром.
Кен проклинает себя за эту слабость, но ему проще было согласиться, чем позволить Шульдиху и дальше устраивать представления перед другими гонщиками. Нацепив на себя маску невыразимой скорби, он позволяет Шульдиху устроиться за своей спиной и везет того к его дому, не превышая скорости. Наглый рыжий ублюдок, конечно же, притирается к его спине всей грудью, обхватывает руками так, что Кен едва дышит, а чужие колени, стиснувшие его собственные, не может сдвинуть ни на сантиметр.
Кен всерьез думает о том, чтобы выехать на встречную полосу и закончить мучения обоих под чужими колесами.
В чужом спальном районе, когда Шульдих наконец от него отлипает, Кен ждет пошлого приглашения в гости «на чашку кофе», но гайдзин продолжает лучиться азартом и просит лишь обязательно научить его водить мотоцикл. И это, в принципе, неплохая идея – попади Шульдих в аварию, Кену, если повезет, больше никогда не придется с ним возиться. Он обещает подумать и, нервно выдохнув от своих смелых чаяний, возвращается домой. Где уже перед сном получает полную искренней благодарности смс. Он чертыхается и больше не может обманывать сам себя.
Он больше не может принимать это притворство за чистую монету. Он не слепой и прекрасно видит, что с каждой новой встречей азарт охотника в Шульдихе только растет. Он накаляется, полыхает и уже совсем скоро сорвется на привычную ему пошлую грубость. Если не на что похуже – если вспомнить его «угрозы» с увольнением Фарфарелло. Кен прекрасно видит, как сжимаются чужие кулаки в попытках удержать себя от прикосновений, когда они оказываются в опасной близости друг от друга. Он слышит все сдавленные глубокие вздохи, призванные вернуть покой. Он ощущает каждый брошенный украдкой взгляд даже в спину. И он не может не видеть того притаившегося, прячущегося в глубине глаз огня, что скрывается под личиной демонстративной незаинтересованности и наносного дружелюбия.
Проанализировав все это еще раз, Кен приходит к неутешительному выводу: просто так от него не отстанут. Но теперь он сомневается вот в чем: а банальное ли это желание секса на одну ночь? Он почти уверен, что не все даже самые принципиальные пикаперы стали бы заходить так далеко, пытаясь заполучить «недотрогу». Но тогда что еще может двигать Шульдихом? Кен ни разу не верит ни в любовь с первого взгляда, ни в усталость от одиночества, но он не может придумать какую-то другую причину чужой одержимости. Это голый принцип или ему действительно повстречался маньяк? Только Шульдих может ответить на эти вопрос. Если, конечно, сам знает ответ.
Следующая встреча после гонки проходит на набережной – в неторопливой прогулке от лотка с напитками до станции велопроката. Но теперь она заставляет присмотреться не только к Шульдиху, но и к самому себе. Кроме того, что его все еще привлекает чужая внешность, а разум обманывает мнимым знакомством в прошлом, Кен не может не заметить и еще одной своей реакции – он снова ждал этой встречи. После того, как подвез домой – ждал сообщения и звонка на следующий день. С замиранием сердца переступал порог кондитерской, гадая, увидит сегодня нового знакомого или нет. Он ждет и удивляется сам себе, ведь прекрасно знает про обман и притворство. Все-таки чего-то ждет. От того, кто прямым текстом объявил, что хочет видеть его в своей постели. И вот чего Кен уж точно не мог от себя ожидать. Ему все еще претит это новое знакомство, чужая навязчивость часто раздражает, а похоть вызывает тошноту, но вместе с тем он непозволительно быстро привыкает ко вниманию одного единственного человека и даже жаждет того. Вот уж чего необычнее быть не может. Это от Кена-то. От того, кто все еще периодически дезинфицирует старые душевные травмы. Выходит… выходит, не так уж он и равнодушен ко всему этому, как хотел казаться?
***
Разглядывая себя в зеркале по утрам, он видит лихорадочный блеск в глазах и нервно закушенные губы. Он, предвкушая, планирует свой день и почти светится от восторга, когда собирается в кондитерскую. Обратив наконец-то должное внимание на свои реакции, он понимает, что на самом деле выглядит как безнадежно влюбленный идиот. Он и ощущает себя именно таким – безнадежно влюбленным! Не может дождаться встречи, улыбается, глядя в телефон, ловит каждый чужой взгляд и вздрагивает от прикосновений. Но в животе у него не банальные бабочки, а рой ос, которые жалят его, заставляя задыхаться от горячей боли и анафилактического шока.
Нет, Шульдих не хочет верить в это. И отрицает со всей силой, потому что эти симптомы могут подходить и под любую другую «болезнь» – в его случае, это всего лишь сделавшее осечку природное обаяние и уязвленная гордость. Он отказывается думать о чем-то другом и предполагать самый невероятный сценарий развития событий из всех. Но предполагает не только он – Кроуфорд тоже не прочь снова высказаться по поводу чужих умственных способностей.
– Ты – идиот, – Брэд выносит вердикт, не отвлекаясь от новостных сводок на экране компьютера. Он деловито перекладывает рабочие бумаги с места на место, делает пометки в ежедневнике, а от собеседника в своем кабинете отмахивается, как от мухи.
