Посмотрим. Что у нас еще? Да, Сысоев… Тоже профессор. Он хорошо начал. Но сейчас уже делает ошибки. Он не правильно думает, что быстро продавать машины и следить за деньгами — этого достаточно. Он не хочет оглядываться по сторонам. А настоящий бизнесмен обязательно должен оглядываться. Это как за рулем. Если шофер только вперед смотрит, ему рано или поздно в жопу въедут. Надо направо смотреть, налево. Обязательно назад надо смотреть. А Сысоев не смотрит. Зря не смотрит. Там сейчас шевеление идет. Может неприятность получиться.

Пусть уберут в кабинете. И водителя в машину. Я уезжаю.

Таганская, группировка, одна из самых авторитетных в Москве, представляла собой выдающийся пример дружбы народов. Будучи славянской по своему духу, управлялась она азербайджанцем, который приехал из стольного града Баку еще в середине восьмидесятых. Сначала он контролировал поставки левой обуви, между прочим, посодействовал расширенным закупкам азербайджанского чая, изготавливаемого из отбросов чайного листа, с началом перестройки немного позанимался поставками оружия в Нахичевань, а потом, при падении платежеспособного спроса, и в Нагорный Карабах, несмотря на известные этнические противоречия. Испытывая неизбывную тягу к легальному бизнесу, подмял под себя два оптовых рынка, взял полностью Рязанский проспект и половину Волгоградки, дотянулся до Котельнической набережной, заимел свой банк на Яузском бульваре и еще один неподалеку от «Балчуга», открыл шесть ресторанов и две станции технического обслуживания «Жигулей». Угнетало его только одно. Его фамилия, совершенно благозвучная на языке независимого азербайджанского народа, в Москве производила жутковатое впечатление. Даже привычные ко всему столичные чиновники, услышав это звукосочетание, икали и долго не могли прийти в себя.

Поэтому, намаявшись, бизнесмен вызвал юристов и сказал:

— Так. Я вам бабки плачу. Делайте что хотите, но фамилию надо поменять.

Чтобы прилично было, поняли меня?

Юристы все поняли и через некоторое время сообщили хозяину, что никаких проблем с переменой фамилии нет. Существует закон — если фамилия неприличная, то вместо нее можно брать любую. Остается только придумать — какую именно.

Обрадованный хозяин собрал близкий круг друзей, выставил угощение, а когда застолье подходило к концу, объявил конкурс на лучшую фамилию. Кто-то из присных, еще державшийся к этому моменту на ногах, посоветовал:

— Эл Капоне. Фрэнк Эл Капоне…

И рухнул под стол.

С историей движения хозяин знаком не был, но звучание новой фамилии ему понравилось. Поэтому он тут же набрал юристов по ручнику и заявил:

— Эл Капоне будет моя фамилия, Фрэнк Эл Капоне. Чтобы завтра новый паспорт был.

Юристы изготовили новый паспорт одновременно с комплектом визитных карточек. Когда клиент, увидев визитную карточку, начинал медленно сползать по стене, специально обученный человек из сопровождения успокаивал:

— Что вы, что вы, не волнуйтесь, пожалуйста. Он даже не член семьи… просто однофамилец.

А из далекого Азербайджана шли и шли письма и факсы, адресованные Фрэнку Мамедовичу Эл Капоне-оглы.

Но это к слову.

Марка просто трясло от ярости. Он чувствовал себя незаслуженно обиженным, задвинутым в тень, обойденным и несправедливо исключенным из игры. Ведь это же он когда-то заработал те самые первые деньги, на которые в течение многих месяцев существовал «Инфокар». Он сутками просиживал в офисе, влезал в любые мелочи, перехватывал всех приходящих на переговоры и по крохам выдавливал из них информацию о цели появления и планируемом бизнесе. Это он мотался по всей стране утром в Саратове, вечером в Вильнюсе, завтра в Сургуте, — нажил себе язву желудка и тахикардию. Это он — единственный из всей инфокаровской верхушки — так и не обзавелся приличной квартирой, продолжая жить в двухкомнатной конуре, купленной еще в институтском кооперативе, — с постоянными засорами водостока, вечно текущими кранами и мусоропроводов во дворе. Он продолжал ездить на «Жигулях», когда все уже пересели на «мерседесы» и «вольво», и демонстративно отказывался от любых командировок за границу, иронизируя над Платоном, вечно мечущимся по Европе. Он тянул весь воз повседневной бумажной и организационной работы, замыкая на себя разрывающиеся от звонков инфокаровские телефоны…

А что в ответ? Где благодарность? Где признание заслуг? Где элементарная человеческая порядочность? Где хотя бы молчаливое, не высказанное вслух, понимание того, сколько он сделал для общего дела, чем пожертвовал, сколько вытерпел и перенес?

Ведь что-то же происходит! Иначе зачем вся эта сверхсекретность? Что за документы в запечатанных конвертах постоянно курсируют между клубом и офисом?

Почему за одну ночь весь секретариат во главе с Марией спешно и без объяснений переехал из приемной в кабинет соскочившего с балкона Сысоева? Почему у двери кабинета появилась охрана и никого не пускают внутрь? Кто распорядился вывести из подчинения Марка группу компьютерщиков и чем эти лоботрясы сейчас заняты?

Почему никто даже не считает нужным ввести его, Марка Цейтлина, в курс событий?

Он искал ответы и не находил их.

На самом деле ответы лежали на поверхности. Все, кроме, пожалуй, Платона, давно и откровенно тяготились Марком. Неумолимая логика бизнеса беспощадно проредила толпы предприимчивых авантюристов, рванувшихся на заре перестройки сколачивать капиталы. Лежавшие на земле деньги, за которыми достаточно было только нагнуться, кончились. Элементарные представления о законности или незаконности тех или иных операций, постигаемые, при наличии общей культуры, на чисто интуитивном уровне, утратили всякий смысл.

Вытесняя предпринимателей первой волны, в бизнес потянулись люди с профессиональной подготовкой, овладевшие — пусть даже умозрительно — головокружительной техникой банковских трансакций, небрежно бросающие слова «форвардный контракт» и «хеджирование», в совершенстве знающие два, а то и три иностранных языка, с легкостью работающие на компьютерах и общающиеся со всем миром через разнообразные сети. Во многих компаниях эти молодые волки вытеснили старое руководство, пришедшее из науки или комсомола, захватили ключевые посты и обеспечили себе фантастически высокие зарплаты, оставив владельцам право ежегодного принятия решений на собрании акционеров и полагающиеся дивиденды.

Сплошь и рядом зачинатели кооперативного движения охотно шли на предлагаемые условия. Почему я не могу платить этому пацану десять штук в месяц? Сколько там получается в год? Сто двадцать тысяч? Так он мне по итогам года принесет не меньше пяти миллионов чистыми. А еще построит дом на Рублевке, виллу в Монтре или на Лазурном берегу. Плюс машины, телефоны, охрана… И если что — сидеть будет он, а не я, потому что он подписывает все документы, мое же дело — только голосовать на собрании. Конечно, нужно контролировать. Найму еще одного, лучше всего из налоговых органов, пусть за сто долларов в день проверяет, как тратятся деньги. Если они друг с другом пересекаться не будут, вполне можно заняться своими делами. А дел много! Вот на прошлой неделе кобыла Астра что-то захромала, и никто из этих чертовых ветеринаров не в состоянии вылечить. Привезли специалиста из Англии, а он требует поместить кобылу в клинику под Манчестером. Значит, нужно какие-то документы оформить, чтобы ее в самолет загрузить, да найти соответствующий чартер, да как она еще перелет перенесет… А дочка плачет, волнуется…

Конечно же, с Платоном все было по-другому. На вызов времени он, как и все, ответил решительным обновлением среднего звена менеджеров, однако бизнес в их руки не отдал. Потому что в бизнесе была вся его жизнь. Он часами просиживал с мальчишками, годящимися ему в сыновья, вникая в тонкости и технологию современного предпринимательства, влезая вместе с ними в базы данных, — и при этом никогда не стеснялся признаться в собственном невежестве, а любую новую информацию впитывал, подобно губке.