— Слышишь меня? — спросил он. — Они сейчас выходят. Садятся в машину.

Поедут по Симферопольскому. Что делать будем?.. Понял… Понял… Нормально…

Нормально… Сейчас… А с третьим что?.. Понял… Окей… Окей… Быстро пацанов отзови, — приказал он, повернувшись назад. — Быстро давай. Пусть уходят. Дворами.

Через мгновение по двору прошмыгнули торопливые тени и растворились в темноте.

— Идти можешь? — спросил Саша Пасько, с сомнением глядя на полковника, сжимающего столешницу перемазанными кровью руками, чтобы не сползти на пол.

Беленькому с каждой секундой становилось все хуже. Первоначальный выброс энергии, заставивший его, по всем правилам медицины уже мертвого, добраться до квартиры графа, сходил на нет. Горевшие под кровавой маской синие глаза начали подергиваться пленкой. Он помотал головой, пытаясь стряхнуть наплывающее на него оцепенение.

— Дай… — сказал он неразборчиво и протянул правую руку. — Дай… Когда Пасько поставил перед ним хрустальный фужер с водкой, лицо полковника исказила странная гримаса. Он простонал, и в гаснущих глазах отразилось бешенство.

Дрожащая рука продолжала висеть в воздухе. Пасько понял и вложил в протянутую руку «люгер». Беленький слабо кивнул, посидел еще минуту, глядя перед собой, потом взял левой рукой фужер, залпом выпил, отвел руку и разжал пальцы. Фужер мягко упал на линолеум и откатился, не разбившись. Полковник тяжело оперся левой рукой о столешницу. Поднялся.

— Может, «папе» позвоним? — на всякий случай еще раз спросил Пасько.

Беленький что-то пробурчал и, обхватив Пасько левой рукой, двинулся к двери.

Смотреть в глазок было бессмысленно. Если их ждут на этаже, то не у лифта, а в лестничном пролете. В глазок не углядишь. Палить начнут, когда выйдут оба.

Стараясь не шуметь, Пасько отбросил защелку, прислонил Беленького к стене, вытер о штаны вспотевшие ладони, перевел дух. Рывком открыл дверь и отработанным в десантных войсках броском метнулся к лифту, попеременно накрывая оба лестничных пролета зажатым в руках пистолетом.

Пролеты были пусты.

Саша перевел дух, прислушался внимательно, не идет ли кто, потом нажал кнопку лифта. Чеченцы не дураки. Зачем ждать на этаже, мозолить глаза жильцам, давать себя рассмотреть, прислушиваться к звукам открывающейся двери? Куда легче схорониться внизу, в темном предбаннике перед лифтом. Когда лампочка покажет, что лифт движется с седьмого этажа на первый, времени, чтобы передернуть ствол, будет вполне достаточно.

По правилам, надо было бы аккуратно пройти лестницу, заглядывая за перила.

Лифт — братская могила. Место упокоения для недоумков. Но семь этажей с Пашей…

Пасько выволок полковника из квартиры, захлопнул дверь, втащил обмякающее на руках тело в лифт и нажал кнопку первого этажа.

— Ты как, Паша? — спросил он, с тревогой заглядывая в лицо раненого.

— Нормально, — неожиданно звучно ответил Беленький. По-видимому, водка начала действовать. — Ты что, мудак, в лифте меня везешь? Жить надоело? Посади меня на пол. И сам сядь. Моли бога, чтобы у них автоматов не было и чтобы шмалять поверху начали. Приготовь пушку.

На первом этаже тоже не было ни души. Все ясно. Ждут у машины.

— Ты где припарковался? — спросил Пасько, ставя полковника на ноги.

Беленький мотнул головой куда-то влево.

Но и у машины, вопреки всем ожиданиям, не было ни души. Это совсем ни на что не похоже. Таких ляпов чеченцы не делают. Если даже допустить, что они почему-то решили оставить Пасько в покое, либо — а это уж вовсе невероятно — не знают о его связи с полковником, все равно — хоть кто-то из них ведь должен был видеть, что Беленький ушел. Ни по каким законам чеченцы не могли его выпустить, коли не получилось погасить с первого раза. Чувство облегчения, так и не успев окрепнуть в душе Александра Пасько, сменилось тяжелой тревогой.

— Теперь нормально, — пробормотал Беленький, когда Саша уложил его на заднее сиденье. — Лишь бы по дороге не сдохнуть. В этой машине нас не возьмут.

Гони, Санек. Гони, дорогой. Оклемаюсь — все потроха из них выну.

Только на Варшавке Пасько вспомнил, что не успел позвонить Сереже Красивому и вызвать машины сопровождения. О том, что звонить некому и Сережа уже второй день парится в СИЗО, он не знал. Как не узнал и того, что лежавший на заднем сиденье полковник Беленький, легендарный герой Афгана, защитник Белого дома и доверенное лицо большого человека, которого они меж собой уважительно звали «папой», умер минут через десять после того, как машина выехала со двора. Врачи, если бы им довелось увидеть полковника, сказали бы, что из семи пулевых ранений четыре точно несовместимы с жизнью.

Взлом Гера жил в Ясенево. Вылетев из дома сразу же после звонка Пасько, он меньше чем через час уже подъезжал к даче, которая принадлежала его старому другу Жоре. С тех пор как Жора подался в бизнес, старый дом, стоящий на берегу Оки, перестал его устраивать, и он затеял новостройку по Казанке. А ключи от дома оставил Гере.

Поначалу Гера возил сюда девочек. Потом, по случаю, пригласил Пасько. Пока разгоралась печка, он показал Саше дом. Тот облазил все, от погреба до чердака, стряхнул с брюк паутину и сказал:

— Не дом, а крепость. Здесь недельную осаду выдержать можно, лишь бы жратвы хватило. Интересно, Жорик здесь когда-нибудь появляется?

— А зачем ему? — искренне удивился граф Курдюков. — ин побли же строится.

Сюда в лучшем случае да на хорошей тачке час с лишним пилить… На фига козе баян?

— Продавать не думает?

— Пока нет. Ему не надо. У Жорика бабок — море. Да и кто этот дом купит?

Те, у кого есть деньги, сюда не поедут. А остальные… разве только подарить кому.

— Может, он тебе и подарит?

— А мне зачем?

— Мало ли, — загадочно сказал Пасько. — Как здесь с безопасностью, по-твоему?

С безопасностью в доме дела обстояли здорово. Он был сооружен сразу же после войны каким-то генералом, получившим в награду за боевые заслуги участок в полгектара. Для строительства особняка генерал нагнал сюда без малого две роты солдат. Дом был построен по всем правилам фортификационного искусства и при желании превращался в глухую консервную банку, вскрыть которую, не зная правил, было практически невозможно. Окна закрывались снаружи бесшовными металлическими щитами сантиметровой толщины — эти ставни впритирку входили в проемы, окаймленные вмурованными в стены швеллерами. В ставни были вделаны стальные болты, которые проходили сквозь стену внутрь дома, и с той стороны на них навинчивались стальные поперечины. Бронированную входную дверь снаружи закрывала железная занавеска, в которой при всем желании нельзя было найти никаких признаков замочной скважины. Чтобы поднять занавеску, надо было додуматься проникнуть под крыльцо и там, в кромешной темноте, открыть два сейфовых замка. Замки эти, в свою очередь, были скрыты под стальной полосой. С чуть меньшими предосторожностями, но столь же надежно, были заперты и все двери внутри.

Достаточно сказать, что операция запирания дома, когда Гера и его гости готовились уезжать, занимала не меньше часа. При этом гости тосковали в машине за воротами, а Гера громыхал железом, завинчивал гайки и ковырялся под крыльцом, поминая изобретательного генерала недобрым словом.

Именно эта система безопасности и привлекла внимание сначала графа Пасько, а потом уже и полковника Беленького. Лучшего места для проведения гарантированно секретных переговоров и хранения документов придумать было нельзя. Приехавший из Москвы с целью осмотра Паша Беленький обошел дом, потребовал дважды его законсервировать и расконсервировать, после чего сказал:

— Эту халупу из пушки не развалить. Посмотрите, какие стены. И ни один дурак сюда не полезет. Классное место. Хорошо, что дом ни за кем из нас не числится. Берем. Надо будет только сейф сюда притащить.

— А что, на Старой площади бумаги хранить негде? — спросил Гера.

— Ты бы их еще на Красной площади хранил, — посоветовал полковник. — В центре ГУМа у фонтана. Откуда я знаю, кто их читает, когда мы уходим. Думаешь, у «папы» врагов нет?