И во мне точно высвободилась пружина. Все рассуждения и сомнения потонули в белом ужасе, инстинкт приказал неумолимо: «Будь что будет. Спасай себя», и я сама не поняла, как оказалась на подоконнике. Раздался громкий хлопок, и кто-то вскрикнул от боли. «Выстрел? Это что, был выстрел?» – подумала я тупо и оглянулась, стоя напротив прямоугольника окна – отличная мишень.

Первый, растянувшийся на полу, когда Янвеке ударил его, нашарил что-то под курткой и поднял руку. Янвеке, стоящий спиной ко мне, загораживал мне вид, мешая рассмотреть, что в руке, но, предчувствуя второй выстрел, я пронзительно завизжала. Снова грохот, и что-то маленькое, как муха, вонзилось в стену слева от меня, разбрызгав крошки штукатурки, а на предплечье Янвеке, там, где пуля прошла навылет, раскрылся красный бутон. Следующий выстрел заставил голову Янвеке мотнуться под ударом угодившей в нее пули. Янвеке повалился на пол, а я рухнула с подоконника наружу, спиной продавив оконное стекло.

В моих ушах все еще стоял звук бьющегося стекла, когда я бежала по улицам, заныривая в закоулки. Сквозь звон я слышала выстрелы – бух, бух, бух, пока не рухнула обессиленно в узком проеме между домами, где осознала, что в действительности меня никто не преследует. Из горла рвался истерический плач. Заглушая его, я сунула в рот пальцы, стискивая их зубами и не чувствуя боли. Позже я обнаружила, что искусала себя до крови.

Немного отдышавшись, я поднялась и побежала дальше, пусть ноги уже и заплетались. Слезы туманили зрение, я вытирала их, но сразу выступали новые. Я перешла на шаг и попыталась заставить себя успокоиться. Сердце бултыхалось, как зверек, тонущий в вязкой грязи.

Протерев лицо рукавом в очередной раз, я увидела, что нахожусь на знакомой улице. В этом, собственно, не было ничего удивительного – ноги сами повели меня по привычному маршруту. Прислонившись спиной к столбу, я задрала голову и посмотрела на бездействующий в дневное время фонарь, столько раз освещавший наши встречи с Науэлем. Всхлипнув, сунула руки в карманы моих старых вельветовых брюх, слабо надеясь обнаружить платок. Только мятая бумажная салфетка, впрочем, и она сойдет. Я трубно высморкалась (не время для соблюдения приличий) и снова залилась слезами. Прохожий, бросив на меня нервный взгляд, поспешил прочь. Похоже, я представляла собой жуткое зрелище, но это было последним, что меня беспокоило.

Я попыталась подумать, что мне делать дальше, но в голове творилось нечто невообразимое. Моя жизнь разрушилась в один миг, и сама необходимость куда-то брести по руинам была для меня непосильной, как кирпич для букашки. «Только осознай это, – сказала я себе. – У тебя больше нет мужа, ты не можешь вернуться домой и стоишь у фонарного столба в вельветовых брюках, тонкой футболке и разношенных балетках «для дома», дрожа как волчий хвост. Тебя окружает холодный октябрь и все, что у тебя есть, – это пропитанная слезами и соплями салфетка. Осознай это». Не получалось.

Мне вдруг захотелось, чтобы кто-то подошел ко мне, обнял и сказал: «Забудь эту ерунду. Иди со мной. Все будет в порядке», и чтобы я смогла поверить в эту фантастическую доброту и пойти. Такое желание возникало и прежде, но никогда еще не было таким нестерпимо сильным. Мои губы искривились, как у плачущего ребенка. А потом я подумала о Науэле и как будто бы сразу немного согрелась. Я должна найти его. У меня даже есть повод – необходимость предупредить об опасности. На деле же я просто отчаянно в нем нуждалась и, признавшись себе в этом, виновато шмыгнула носом.

Вот только где его искать? Я не знала адреса психиатра, с которым жил Науэль… чего уж там, не знала даже имени. А как насчет любимого клуба Науэля? Но в последнее время Науэль был так занят, что ему стало не до клубов, так что с тем же успехом я могла бы остаться у этого самого фонаря и неделю дожидаться обычной пятничной встречи. Да и не уверена, что помню дорогу до клуба достаточно хорошо. На пути туда мы так долго плутали темными закоулками… меня всегда поражало, как Науэлю удается ориентироваться в скверно освещенных злачных районах.

Я совсем было отчаялась, но тут вспомнила, где еще теоретически может объявиться Науэль. И, что самое главное, я вроде бы знала, как туда добраться. Дождавшись на остановке автобуса, я села на сиденье в заднем ряду, в уголке. Шея зудела. Бездумно почесавшись, я расковыряла порез и пустила свежую кровь. Я переживала, усиленно по причине общей издерганности, что ко мне подойдут с требованием оплатить билет, а у меня ни монетки. Но, видимо, мой вид так устрашал, что меня предпочли не трогать.

Выйдя на нужной остановке, я угрюмо побрела по разбитому тротуару. Меня трясло от холода, и я скрещивала на груди руки в тщетной попытке согреться. Внутри было больно, точно я глотнула уксуса. Что ж, хотя бы пялиться на меня здесь некому – район нежилой, только склады, гаражи, да полуразрушенное индустриальное здание, окруженное высоким бетонным забором. Небо было под стать моему эмоциональному состоянию – серое, почти черное, сыплющее холодным дождем. Под ногами хрустели осколки стекла и шифера. Редкие чахлые кустики, росшие вдоль тротуара, все почернели от пыли. Однако странное место для гардероба.

Нужное мне складское помещение располагалось в длинном одноэтажном здании, которое я отыскала без проблем, но шансы на то, чтобы обнаружить в нем Науэля, были минимальны. К моему удивлению, дверь в одиннадцатый отсек оказалась приоткрытой. Распахнув ее, я окинула взглядом заставленное вешалками квадратное помещение и шагнула вперед.

– Ты, – выдохнул Науэль прямо мне в ухо, вдруг возникая из-за двери.

Я дернулась. Клинок, направленный на мою щеку, опустился.

– Я чуть не завизжала.

– Ужас какой, – ответил Науэль в его обычной недовольной манере и щелкнул ножом, складывая лезвие. – А я чуть тебя не прирезал, всего-то. Что с твоей шеей?

– Ерунда, – я подняла подбородок, позволяя холодным пальцам Науэля ощупать мое горло. Да уж, потребовалось нападение бандитской группы, чтобы заставить Науэля прикоснуться ко мне.

– Действительно, ерунда.

Он отстранился, дав мне возможность рассмотреть его получше. Выглядел он бледнее обычного, а в сочетании с его обесцвеченными волосами и вовсе как мукой обсыпанным. Тушь размазалась по нижним векам. Ярко-голубой цвет его контактных линз еще никогда не смотрелся так искусственно. После затянувшегося секунд на тридцать молчания я уже вполне ожидала, что Науэль прокомментирует, как плохо я одета, но он выдавил:

– По некоторым причинам у меня не возникает желания расспросить, как у тебя прошел день.

– Янвеке убили, – сказала я, и у меня затряслись губы.

Во взгляде Науэля мелькнуло меланхоличное «Ну, и?» Точно так же он бы отреагировал, если бы я ему сообщила, что стиральный порошок подорожал. Я села на пол и еще минут пять самозабвенно порыдала, что Науэль флегматично переждал, беззвучно топая розовым кедом.

– Хоть бы сделал вид, что тебя колышет, – упрекнула я.

– Вот еще, – возмутился Науэль. – И не сиди на ледяном полу.

Я послушно встала на ноги.

– Не могу не отметить… – начал Науэль вкрадчиво.

– Что?

– Отличная у тебя футболка, – он хрюкнул. – Эммерик был бы счастлив получить такую.

Эммерик был науэлев любимый маньяк. Я посмотрела вниз. На футболке была изображена улыбающаяся рожица. Сейчас ее делил надвое длинный потек крови. Меня передернуло. Только Науэль мог счесть такое забавным.

– Возьми, вытри шею, – он протянул мне пропитанную лосьоном салфетку для снятия макияжа. – Ты похожа на жертву вампира.

Пока я приводила себя в весьма относительный порядок, Науэль бродил среди вешалок в поисках того, во что можно меня приодеть. Впервые услышав, что он снимает отдельное помещение для своей одежды, я очень удивилась. В прошлом он нигде и ни с кем не жил дольше месяца, и ему было неудобно перетаскивать гору тряпок с квартиры на квартиру. Вероятно, он также опасался, что его гардероб станет жертвой очередного покинутого и разгневанного любовника. Со временем меня перестало удивлять что-либо, связанное с Науэлем. Я привыкла к самым странным вещам.