Телевизор оставался включенным, чтобы разгонять суицидальную тишину в доме, но я его не смотрела. Когда я все-таки обращала внимание на экран, там всегда шла реклама. Есть ли на нашем телевидении что-либо помимо знаменитостей и рекламы? Нет, это невыносимо. Я выключила телевизор и включила радио – я боюсь тишины, что есть, то есть.

Мне все еще было сложно отлепить мысли от Науэля, как всегда в день, последующий за нашей встречей, но в мои чувства вклинивалось беспокойство, связанное с Янвеке. В каком настроении он вернется? Я всегда нервничала перед воскресеньем. Одолевала невнятная тоска – вот бы выйти и брести куда глаза глядят. Возможно, я так и сделаю, как только он придет с работы.

Я бросила взгляд на часы. Еще два с половиной часа… так мало времени для пустого, тягостного, но все-таки одиночества, прежде чем Янвеке появится и провоняет весь дом своим недовольством. Все еще злой после утренней перебранки, он будет нарезать круги вокруг меня, словно выбирая для удара место поуязвимее, цепляться к каждому моему слову или же к моему молчанию, раскритикует ужин и затребует приготовить бутерброды, чтобы после отчитать меня и за них. Все известно, все давно пройдено. Янвеке не тот человек, от которого можно ожидать сюрпризов.

Примерно раз в месяц чаша моего терпения переполнялась, и было достаточно одной капли его злости, чтобы моя ярость выплеснулась через край. Тогда я задавалась вопросом: почему, после всего, что я вытерпела от него, я остаюсь с ним? Хотя ответ прост. Обычная, зауряднейшая пассивность, свойственная, по утверждению Науэля, большинству женщин. Он всегда рассуждает об этом с презрением. И как я могла ему объяснить, до чего это непреодолимо: словно лежишь под толщей воды и льда, и надо бы подняться к поверхности, вздохнуть, но сил нет даже и на то, чтобы мечтать о глотке воздуха.

Я заурядна, да. Примитивна и заурядна. Не это ли причина того, что Науэлю и в голову не придет поцеловать меня, хотя он раздает свои подслащенные клубничной жвачкой поцелуи направо и налево?

Я раздраженно бросила полотенце, и оно вспыхнуло, попав точнехонько на включенную конфорку. По кухне мгновенно распространился запах паленого. Плеснув на полотенце стакан воды, я тяжело задышала, как будто пробежала стометровку с препятствиями. Продолжай мыть посуду, дорогая, продолжай. Хотя бы это у тебя сносно получается.

Чтобы проветрить кухню, я открыла окно, и желто-коричневый осенний лист скользнул на подоконник. Я небрежно смяла его и выбросила, и мне вдруг стало не по себе, как будто я поступила непозволительно грубо.

В раздавшемся звуке я не сразу признала скрип входной двери. Янвеке возвратился пораньше? Но он всегда гремел ключами и как старый курильщик надрывно кашлял – его появление было сложно не заметить. А эти двое (я расслышала, как они приглушенно обменялись парой фраз) ступали осторожно, как охотящиеся животные. Я похолодела в накатившей на меня волне ужаса. Уже особо не таясь, вторгшиеся в дом незнакомцы захлопали комнатными дверьми. «Они ищут меня», – догадалась я и впала в оцепенение.

– Добрый день, дамочка, – небрежно заявил первый вошедший в кухню.

Он не походил на роанца – слишком смуглая кожа, слишком темные волосы, глаза такие черные, что не различить зрачки. В его речи слышался шипящий акцент.

– Как вы вошли? – произнесла я высоким то ли от удивления, то ли от испуга, голосом.

Никто не удосужился мне ответить. Второй невозмутимо прошел мимо меня (такой же темный; от него исходила холодящая угроза, и я отшатнулась) и встал напротив окна. Идиотка, осознала я, просто идиотка. Нельзя было так замирать, как кролик в траве. Теперь все пути бегства оказались отрезаны. Первый аккуратно прикрыл дверь кухни. Он посмотрел на меня и скривил рот.

– Где он?

– Кто? – уточнила я почти беззвучно.

Незнакомец поймал мой взгляд. Меня пугали его глаза-дыры, черные и пустые, как у человека, способно сделать с тобой что угодно, как ты ни умоляй, потому что слова касаются его ушей, но не проникают в его сердце.

– Не прикидывайся, что не понимаешь, сучка, – огрызнулся он с внезапной яростью. – Эта мразь, Вилеко.

То, как он коверкал слова, шепелявя, в другой ситуации могло бы показаться забавным, но сейчас только пугало меня еще больше.

– Науэль? – зачем-то уточнила я, и мое сердце застучало так громко, что, наверное, даже они услышали.

– Да! – рявкнули мне в ответ.

– Я… я не знаю, – пробормотала я, впервые радуясь, что мне действительно неизвестно, где и как Науэль проводит свое время. То, что тебе неведомо, невозможно выпытать у тебя никакими средствами, верно? Хотя само слово «выпытать» звучит несколько тревожно… – Что-то случилось?

Стоящий у двери с шумом выдохнул, и я непроизвольно сделала шаг назад.

– Отвечай, где он, идиотка.

– Уже ответила: не знаю. Неужто не понятно?

Он шагнул ближе ко мне, и мышцы моего живота напряглись, точно я приготовилась к удару. Откуда вообще эта парочка? Сбежали из лаборатории, где клонируют подонков?

– Кто вы? – спросила я глухо, и не надеясь на ответ.

– Отвечай! – вдруг закричал первый, и все его лицо перекосилось.

Я снова попятилась и уперлась спиной в твердую грудь второго, стоящего позади. Прежде, чем я успела отскочить, он обхватил меня одной рукой, а другой прижал к моему горлу нож.

– Она скажет, – пообещал он невозмутимо. – Или сдохнет.

В его речи акцент проступал гораздо заметнее. Чувствуя стальной холод и жжение на коже, я заплакала.

– Я ничего не могу вам сказать. Я действительно не знаю, где он может быть.

– Как же его главная подружка не в курсе, где он отсиживается? – на нож надавили сильнее, высвобождая теплую влагу.

Сердце стучало быстрее и быстрее, и уши наполнились рокотом, будто с горы покатились жестяные бочки. Я скосила глаза в сторону плиты и прохрипела:

– А у меня скоро молоко для картофельного пюре убежит.

– Тупая роанская баба! – завопил первый, вскидывая руки, и я подумала: «Ах ты истерящая истеричная истеричка». Я была уже в полнейшей панике. Мысли проносились в моем вопящем мозге как маленькие кометы, оставляя быстро гаснущие золотые полосы. Что мне делать, что мне делать, что мне делать?! Как поступил бы Науэль в такой ситуации?

– Не ори, – неожиданно выдала я неврастенику. – Я тут рядом стою, – и закрыла глаза, готовясь к смерти, неизбежно последующей за моей наглостью.

По радио тихо звучала надрывная песня о любви. Зачем такому маленькому мальчику петь такие взрослые песни? Какая жалость, что следующей пятницы не будет… В подобные моменты полагается считать, что хуже быть не может, но тут внизу хлопнула дверь, и Янвеке зашелся в надрывном кашле.

Один из мальчиков-сюрпризов потянулся зажать мне рот, но я уже провопила:

– Беги!

Получилось пронзительно, как в лучших ужастиках.

Шаги Янвеке затихли, он замер; я тоже замерла, зажатая меж телами двух мужчин, и только судорожно пыталась вдохнуть, не получая воздуха из-за стискивающих мое лицо пальцев. «Время делать покупки!» – жизнерадостно известило радио. «Реально, самое время», – только и успела согласиться я, как дверь распахнулась, и Янвеке влетел со стремительностью и свирепостью дикого кабана…

На дне шкафа он хранил ружье, прикрытое старым одеялом. При мне он никогда не доставал его, но сейчас решил, что, наконец, пора. Он не стал стрелять, вероятно, опасаясь попасть в меня, но ударил ближайшего к нему незнакомца прикладом по голове. Тот покачнулся, отпустил меня, а после второго удара рухнул на пол, и я уставилась на Янвеке совершенно дикими глазами.

Его лицо было как каменное – даже цвета соответствующего, серого. У меня было несколько секунд, чтобы посмотреть на это нелюбимое лицо в последний раз, пока Янвеке разжимал сомкнутые на мне руки второго незнакомца. Уже освобожденная, я продолжила стоять столбом, наблюдая, как двое сцепились в полном агрессии объятии.

– Беги! – заорал Янвеке и, собрав все свои силы, все-таки cумел отшвырнуть незнакомца.