Мы вышли на улицу, и я съежилась от промозглого холода. Науэль спрятал руки в карманы. Он выглядел сонным, двигался и говорил медленно, но в целом казался вполне довольным жизнью. Досада, поселившаяся в моей душе несколько месяцев назад, пробудилась и царапнула меня изнутри.

– Ты как будто нарочно, – произнесла я с раздражением, сорвавшись на противоестественную для меня наглость. – Придумал, как занять себя, лишь бы не обращать на меня внимания.

«Я надоела тебе?» – хотелось мне продолжить, но я закусила губу. Что я буду делать, если получу утвердительный ответ? Мне достаточно только представить себе это, чтобы впасть в панику.

Науэль как будто не слышал. Мимо проехало пустое такси, но он и его не заметил, поглощенный своими размышлениями. Он думал не обо мне.

– Его жена все-таки редкостная тварь. Порой подозреваю, что еще большая, чем я. Недавно свезло встретиться. В магазине одежды, ага. Моем любимом. Надо же, у нее имеется подобие вкуса. Она начала вопить на меня. Мне это быстро надоело, и я сказал: «Отвали, сука». Она в ответ назвала меня блядью. Точнее, раскрашенной блядищей, – голос Науэля тек медленно, расслабленно, в нем искорками поблескивала ирония.

Я представила себе эту сцену – скандал среди шмоток, которые стоят столько, что я не могу себе позволить даже видеть их во сне. Эта тетка кричит на Науэля… все на них смотрят… Уверена, он наслаждался каждым моментом. Она напала не на того.

– И я сказал ей: если она сука, а я блядь, какие у нас могут быть друг к другу претензии? Или это внутривидовая конкуренция?

Я отстала от него, чтобы прикурить. Светало… Пятница ушла, и началась суббота, пустая и белая, как поляна, засыпанная снегом. Я не любила субботы. Вот бы в неделе остались одни только пятницы…

Науэль оглянулся и наморщил нос.

– Это выглядит так, будто не ты куришь сигарету, а она тебя. Держит до упора, пока не обожжет тебе губы.

Я затянулась с болезненным удовольствием.

– Молчал бы.

– Я брошу свое маленькое развлечение. Как только ты бросишь свое.

– Ты никогда не завяжешь, – возразила я с унылой обреченностью.

– А ты всегда будешь пахнуть как пепельница, – копируя мой замогильный тон, заявил Науэль.

Мне не хотелось разговаривать. Я переживала завершение встречи, оставившей неутоленную тоску, и горло спазматически сжималось. Наверное, мне было бы лучше, будь я уверена, что увижу Науэля снова.

– Она приезжает к нему и скандалит. Они уже два года в разводе, а она до сих пор убеждена, что имеет право решать, что ему делать со своей жизнью. Он, видите ли, позорит ее своим поведением, – Науэль усмехнулся. – Тупая, ожиревшая стерва. Да она одним своим видом позорит себя больше, чем он ее, даже если б попытался отсосать собственный член посреди белой улицы. Когда он, несмотря на все вопли, перестал впускать ее в дом, она начала приводить с собой дочек. Их-то он не станет держать у закрытой двери. Девочки прелесть. Все в мамулю. Уже – вот такие жопы, – Науэль закатил глаза. – Все это лишний раз доказывает: лишние связи – лишние проблемы.

Я не была готова в тысячный раз выслушивать рассуждения Науэля на тему «семья как абсолютное зло». Слезы подступили совсем близко. Как бы не разрыдаться перед ним – прямо здесь, прямо сейчас.

– Давай по домам, – вдруг выпалила я. Стоило этим словам сорваться с моих губ, как я сразу пожелала взять их обратно, но Науэль уже кивнул:

– Хорошо.

Один за другим гасли фонари. Их бледно-розовые плафоны своей формой напоминали бутоны. Свет скользил по гипсовым завитушкам, украшающим гладко оштукатуренные белоснежные стены домов. Это был респектабельный район, квартиры в нем стоили бесконечно дорого. Когда я оказалась здесь впервые, меня поразил контраст этих элегантности и чистоты с серой неряшливостью закоулков, привычных мне. Я всегда жила в бедности; выросла в разваливающемся домишке, таком тесном, что в нем мы ощущали себя как в обувной коробке, и таком ветхом, что странно, как крыша не обрушилась нам на головы. Дом Янвеке, хотя и двухэтажный, был далек от роскоши. Как всегда на белых улицах, я ощутила себя неуместной и никчемной, и была рада спрятаться в такси, которое подозвал Науэль.

Мы ехали тихо, без тряски, словно парили над ровным асфальтом. Сидя на заднем сиденье, я смотрела в окно, отвернувшись от пушистого затылка Науэля, сидящего впереди. К белизне неба добавился розовый – тусклый грязноватый оттенок. Я не понимала, почему у меня глаза на мокром месте. Когда-то встречи с Науэлем делали меня счастливой… почему теперь нет? Произошедшее сегодня я не могла ни разжевать, ни проглотить. Оно жестким комом застряло у меня в горле. Белые изящные дома сменились серыми коробками без изысков. Дорога сузилась, показались облупленные заборы. Какое преображение. Я невесело усмехнулась.

– Остановите здесь, – обратилась я к таксисту.

Выбравшись из машины, я оглянулась на Науэля с отчаянной надеждой, что он попытается уговорить меня остаться. Но он только флегматично посмотрел на меня, опустив стекло. Мы как будто бы уже расстались, и здесь присутствовал не он, а лишь воспоминание о нем.

– Мне нужно пройтись, – объяснила я и нервно скрестила руки на груди.

– Понятно, – взгляд Науэля проваливался сквозь меня. – Пока.

– Пока, – ответила я, чувствуя, как в груди раскрывается рана, но такси уже отъехало.

Я постояла немного. Мысли уносились прочь от меня, оставляя голову совершенно пустой. Было влажно и холодно. Дрожа, я медленно побрела к дому. Несмотря на раннее время, уже просыпались люди, хлопали двери, доносились обрывки фраз. Я никого не видела – все закрыла бело-серая пелена.

Дверь оказалась распахнутой настежь. Обычно к моему прихожу Янвеке уже уходил на работу, и я избегала угнетающей встречи с ним. Мне стоило подумать об этом. Я вошла крадучись, словно пробираясь в чужой дом (хотя он чужой и есть). Свет в прихожей не горел. Я не стала включать его. Не потому, что боялась привлечь к себе внимание, нет. Просто хотела отсрочить этот момент хотя бы еще на секунду. Ругнулась, шумно споткнувшись обо что-то. Все, поймана…

Растворилась дверь ванной, и Янвеке высунул в коридор большую безобразную голову. Недавно его неудачно подстригли, и седеющие волосы топорщились, жесткие, как проволока. Окинув меня тяжелым, пустым взглядом, Янвеке втянул голову обратно.

Я прошла в кухню, налила себе стакан воды, выпила его мелкими глотками. Главное, успокоиться. Не позволять ему тратить мои нервы.

Янвеке забрел как будто бы случайно, остановился, застегивая оранжево-коричневую рубашку. Оранжевый… его любимый цвет, к которому Науэль относился с презрением, заявляя, что оранжевая одежда уместна только для дорожных рабочих. В утреннем свете Янвеке выглядел еще отвратнее, чем обычно. В юности у него было много прыщей и привычка ковырять их, что оставило шрамы. Пузо тяжело нависало на ремень. До меня доходил кисло-горький, сигаретный запах Янвеке, вызывающий рвотные позывы, и я осознала, что мое отвращение нарастает с годами.

– Что-то ты рано сегодня, – притворно равнодушно протянул Янвеке, явно удивленный моим появлением.

– У меня разболелась голова, – блекло отозвалась я и, заметив, как стискиваю стакан, поставила его на стол. Со дна поднимались красные буквы: «С», «К»… СКАНДАЛ. Мне хотелось убежать, запереться в ванной и там дождаться, когда Янвеке уберется к себе на работу, но я понимала, что в любом случае не смогу прятаться долго, и его гнев, усиленный ожиданием, настигнет меня уже сегодня вечером. Так пусть лучше сейчас. Вскрыть этот нарыв и расслабиться.

Янвеке молчал, обдумывая, как бы приложить меня получше. Мне казалось, я действительно слышу звон моих нервов. Когда он наконец сорвался, я встретила его атаку почти с облегчением.

– Пизду не порвала – всю ночь трахаться? – спросил Янвеке с надрывно-истерическими интонациями, которые делали его похожим на огромную страшную бабу. Просто удивительно, как высоко мог порой звучать его глухой, хриплый голос.