Я всмотрелась в гряду лохматых деревьев впереди.

– Где? Я не вижу. Хорошо он спрятался.

– Да не так чтобы очень.

Мы въехали в лес и немного протащились меж деревьев. Науэль загнал машину поглубже в заросли, пряча ее от ненужных глаз, и дальше мы пошли пешком.

– Теперь рассмотрела?

Действительно, среди деревьев я заметила небольшой деревянный домик, похожий на птичье гнездо, из которого прутья торчат во все стороны. Взъерошенный и неуклюжий, прячущийся под низкой крышей, дом в ожидании нашего приближения взирал на нас своими разнокалиберными, не совпадающими по цвету глазами – одно окно занавешено зеленой занавеской, а другое синей.

Науэль подошел к двери, покрытой облупившейся желтой краской, и постучался. Из дома не донеслось ни звука. Науэль выстучал на двери бойкую мелодию. В доме вроде бы скрипнул пол. Науэль повторил то же самое, но громче и настойчивее.

– Кто там? – спросил некто, вдруг обнаружившийся у самой двери. У него был низкий и хриплый, словно простуженный, голос.

– Аналогично сумасшедшие, – ответил Науэль, и вслед за радостным возгласом последовал звук отодвигающегося засова.

Дверь широко распахнулась, и странное существо, скрывающееся за ней, взглянуло на нас изумленными, по-кошачьи зелеными глазами, в первые секунды поразившими меня настолько, что все остальное в человеке полностью ускользнуло от моего внимания – как будто и не было ничего, кроме этих витающих в пространстве сияющих глаз и надтреснутого голоса, исходящего прямо из пустоты.

Глаза обрадовались тому, что увидели, и, учитывая, что смотрели они на Науэля, даже в текущем помятом состоянии являющего собой прекрасное зрелище, в этом не было ничего удивительного.

– Эль, мальчик мой…

Науэля обвили костлявые руки в зеленых рукавах. Науэль встретил объятие без восторга, но с несвойственным ему терпением.

– Фейерверк, это Анна, – переждав выражение привязанности, представил меня Науэль. – Анна, это мой любимый собутыльник, Фейерверк.

– Твоя девушка, – обрадовался Фейерверк, глядя на меня с преувеличенным восхищением, которого я очевидно не заслуживала. – Элла говорила о ней.

– Она не моя девушка, – возразил Науэль, но Фейерверк не слушал его.

– Проходите в дом и дальше, в кухню. Там светло. Не разувайтесь. Так, как я живу, впору снимать обувь, выходя на улицу.

В кромешной тьме Науэль ударился обо что-то лбом и выругался.

– Осторожно, притолока, – деликатно уведомил Фейерверк.

– За такое несвоевременное предупреждение полагается выплата неустойки, – пробурчал Науэль.

В кухне было не светло, но светлее. Сквозь затянутые грязью окна лес казался затопленным туманом. Отступив в угол крошечного, захламленного помещения, я смогла получше рассмотреть нового знакомого. Он был высоким, возможно, не ниже Науэля, но укороченным сутулостью, согнувшей его спину в подобие горба. Не считая его поразительных глаз, которые и сейчас сияли в полумраке, в остальном он был впечатляюще невыразительным – как бы странно ни звучало такое определение. С его редкими седеющими волосами и бледной морщинистой кожей, Фейерверка можно было легко принять за старика, и я не сразу осознала, что он гораздо моложе («Тридцать девять», – уточнил Науэль позже). Мятая, грязноватая одежда висела на тощем теле, как на палке, штаны на коленях оттянулись. Где Науэль мог познакомиться с таким человеком?

– Приятно видеть вас, – приветствовал меня Фейерверк с неожиданной галантностью и мило улыбнулся, демонстрируя некомплект зубов, желтых от сигаретной копоти. – Учитывая пристрастия Эля, мы уже и не надеялись.

– Она мне не девушка, – твердо повторил Науэль, хмурясь. – И мои пристрастия все еще при мне, – его голос смягчился. – Мы привезли тебе еды.

Науэль отошел забрать из машины пакеты, и в течение пяти минут мы с Фейерверком смотрели друг на друга и лыбились – я натянуто и немного испуганно, а он – лучезарно и, похоже, совершенно искренне. Этот человек определенно не выглядел нормальным. Я улавливала исходящий от него запах – горький и как будто жженый. В звенящей тишине мы услышали, как Науэль глухо стукается лбом о притолоку во второй раз и разражается цветистой бранью. Я отвела взгляд, упершись им в стопку немытой посуды.

– Э-э… миленько тут у вас, – сказала я слабым голосом.

По верхней, опасно накренившейся тарелке ползло какое-то насекомое, быстро перебирая лапками, но все время соскальзывая вниз. Наконец оно добралось до разбухшего окурка и героически преодолело его. У меня встрял ком в горле.

Науэль шумно поставил пакеты на пол, не найдя им места на столе, заставленном грязной посудой и консервными банками, переполненными вонючими окурками. Подумав, начал невозмутимо разгребать стол. Кромешный бардак, царящий в доме, его совершенно не смущал. «И это человек, готовый устроить скандал из-за того, что кофе холоднее на два градуса», – подумала я.

– Можно? – неуверенно спросил Фейерверк.

– Конечно.

Фейерверк заглянул в один из пакетов, и у него стало такое лицо, как будто после года блужданий во тьме на него пролились животворящие лучи солнечного света. Мне было почти больно наблюдать жалкую радость этого измученного человека, и я снова направила взгляд к груде грязной посуды. Насекомое скрылось из виду.

– Эль, ты всегда меня спасаешь, – голос Фейерверка подрагивал, стал вдруг тонким-тонким.

– Это всего лишь еда, – буркнул Науэль.

– Я не о еде.

Молчание Науэля выразило его протест яснее любых слов, и Фейерверк предпочел сменить тему:

– Как ты нашел меня?

– Элла слишком много болтает. На твоем месте я бы ее убил, – Науэль говорил очень серьезно, но я все же понадеялась, что он пошутил.

– Но я ее люблю, – не менее серьезно возразил Фейерверк.

– Вот уж не аргумент, – фыркнул Науэль. – Одно утешает – ходи она хоть с транспарантом, наша полиция вряд ли на тебя полезет. А вдруг ты буйный. А вдруг у тебя есть доска с гвоздем. Они так отважны. Им только беспризорников по подвалам пиздить.

Я тяжело вздохнула. Если Науэлю подворачивался повод пройтись насчет правоохранительной системы, он его не упускал. То, что Фейерверка преследует полиция, меня не насторожило. Как-то так получалось, что всех знакомых Науэля преследовала.

Науэль счел, что сказанного мало, и добавил:

– И то при условии, что беспризорники удолбаны в хлам.

Фейерверк выудил из пакета пачку молока, оторвал зубами уголок, несколькими мощными глотками отпил сразу половину содержимого и довольно вздохнул.

– Спасибо тебе. Как же мне осточертели консервы и кофе. Все время консервы и кофе. Я понимаю, что у меня тут неуютно, но все же спрошу: вы намерены подзадержаться?

– На сутки или чуть дольше. Как получится.

Кивнув, Фейерверк улыбнулся, и кожа в уголках его глаз сложилась в морщинки, а сами глаза заискрились. Я засмотрелась на него: он представлял собой такое странное сочетание уродства и красоты, что я терялась дать ему определение. Камень-перевертыш – из гранита в изумруд и обратно.

– У тебя есть вода? – спросил Науэль.

– У меня есть озеро. А в озере есть вода.

– Надеюсь, в чайнике вода кипяченая.

– Кипяченая, – Фейерверк потянулся за чайником. – Нет доверия к природе?

– Никакого. Вот только озерной заразы мне не хватало, – Науэль потер воспаленные веки. – Полей мне на руки. Я должен снять контактные линзы. Как же они мне надоели, весят по килограмму каждая. Поймет лишь тот, кто носил их двое суток, не снимая. Затем нам с Анной надо немного поваляться. Ночка была не из лучших.

– Я покажу, где можно лечь. Только зажгу свечу.

– Анна, иди за ним.

Я последовала за Фейерверком. Тесная комната без окон походила на гроб, в ней было темно хоть глаз выколи. Ложе Фейерверка не выглядело привлекательным, и, когда он оставил меня, унося свечу, я опустилась на одеяло осторожно, опасаясь обнаружить скрывающийся под ним выводок насекомых. Многоножки, бегущие по мне в темноте, бррр. Одеяло, которое, как я ожидала, будет вонять, пахло чуть ли не приятно – ненавязчивый спокойный запах, напомнивший мне об осенних листьях.