Этот сон хоббит хорошо помнил. Он снился ему неоднократно с тех пор, как на склонах Заячьих оврагов он обнаружил неподвижное тело Старика. Но ранее сон как-то менялся, что-то новое (хоть и не очень уж приятное) с ним происходило… Последнее же время злополучный сон просто повторялся из раза в раз! И что это могло бы значить? Поразмыслив некоторое время и над этим пренеприятным фактом, Фридерик пришел к неутешительному выводу, что лучше всего без видимой причины не беспокоить странную Книгу Старика – пусть себе покоится на покрытой пылью каминной полке.

Пытался хоббит (осторожно, этак) выяснить у матушки, что за «странные тени» видела она в ночь «смерти» Старика. Но та лишь отмахивалась:

- Ох, не помню уже, сынок… Может, просто привиделось. Помню лишь, что ночь была лунная… А может статься, дым низко клубился или туман набежал…

Фридерик, естественно, этому не поверил, но настаивать не стал.

Так и жил наш молодой человек, всё реже задумываясь о странной Книге, и всё реже вспоминая данное Старику обещание, пока не настала весна 3911 года по Л.Х. или 2492 год по Н.Л…

Год 2492 вошел в Историю Средиземья как «год черной чумы». Говаривали, что беда пришла откуда-то с Востока. Что занесли ее на благодатные земли Великого княжества орды степовиков, не прекращавшие свои опустошительные набеги на приграничные уделы Восточного Гондора. Именно в Руне, в конце зимы, вспыхнула убийственная эпидемия, унесшая тысячи жизней. А вскоре напасть перекинулась и на соседние княжества…

Не миновала она и Залучья. Вначале, как всегда, поползли слухи, что в Южном уделе объявилась неведомая хвороба. Затем стали перешептываться, что, мол, целые хутора сгноила чужеземная зараза. Но вскоре хворь перекинулась на прочие Уделы, и тут стало не до разговорчиков. Невиданный доселе мор косил всех подряд, но особенно стариков и тех, кто поближе к преклонному возрасту.

Более прочих пострадал Бринбурн и его окрестности - там хоббиты жили, как нигде, кучно. Менее других досталось Выселкам. Но всё равно, счет почившим от проклятущей хворобы шел на сотни. Бруски (от Нижних до Верхних) также схоронили немало соплеменников… Много, ох, много слез пролилось весной того, памятного года…

Не минула беда и подворья Фридерика. В самом начале апреля захворала, а спустя несколько дней померла матушка, Эмилия Брускинс. Не прошло и недели, как не стало тетки Азалии (говаривали, правда, что старуха Жебреница померла не от иноземной заразы, а от своего, преклонного возраста, но – какая разница!). Молодого же хоббита болезнь, странным образом, не тронула.

Так - неожиданно! - Фридерик остался один.

Похороны матушки прошли тихо… Мало кто пришел проводить Эмилию Брускинс в ее последний путь – у всех своих неприятностей хватало.

Некоторое время после матушкиной кончины Фридерик почти не покидал своего дома, тыняясь из угла в угол, предаваясь унылым воспоминаниям и проклиная этот несправедливый мир последними словами. На вторую неделю (уж после похорон тетки Азалии) он как-то взял себя в руки. Не потому, что от природы был крепким малым (скорее, наоборот), а потому что домашняя животина блеяла, кудахтала, хрюкала, крякала, то есть требовала внимания и хотя бы элементарной заботы. Весенняя травка вовсю уж зеленела на окрестных лужках, а значит, следовало распахивать огород и готовить молодую поросль к посадкам.

Ранее всем этим занималась матушка. Теперь же все заботы о собственном хозяйстве свалились на плечи молодого человека. Фридерик растерялся. Тем более, что возиться в земле он, ох, как не любил. Но что поделаешь? А вот как совместить домашнее хозяйство с единственным заработком – пасти отару соседских овец, Фридерик просто и представить себе не мог!

Впрочем, вопрос сей разрешился как нельзя более банально.

В один пригожий день на подворье заявились Хуко Брускинс со своим сыночком. Пэтти был трезв, но постоянно косил глазами куда-то в сторону. Папаша, наоборот, был необыкновенно любезен и разговорчив. Разглагольствовал о погоде, о ценах на молоко, жир и прошлогоднюю пшеницу (короче говоря, ни о чем). А также о том, что с приходом теплых деньков хворь постепенно утихает (оно и понятно – ведь схоронили чуть не каждого третьего в Уделе!).

Фридерик лишь молча слушал, глядя исподлобья на непрошенных гостей. В дом зайти не пригласил, потому как о цели визита догадался сразу: уж несколько дней по Люберии и Срединкам бродили упорные слухи, что виной нынешним невзгодам есть не кто иной, как именно Фридерик. Это он приютил (вопреки Закону!) незнакомца, да еще и «громадину»! Оттого и хвороба нынче свирепствует по всему Уделу! Все напасти – от чужаков, кому ж это неведомо!

Подобные обвинения были абсурдны донельзя! И молодой хоббит не удивился бы, когда б выяснилось, что эту глупость в полупьяном бреду высосал из пальца сам Пэтти, что понуро стоял нынче посреди двора, отвернувшись в сторону. Но хоббиты, как известно всем, очень уж охочи до всяких слухов да сплетен, воспринимая их куда более серьезно, чем прочие народы и народцы.

- Короче! – не очень-то любезно прервал излияния своего дальнего родственничка Фридерик. – Говорите, зачем приперлись и выметайтесь со двора!

- Ты того-этого… Не груби! – взвизгнул Хуко. – Мы к нему с миром, можно сказать, пришли, с самыми лучшими намерениями… А он – на тебе - вон со двора!

- Ладно, - согласился Фридерик. – Неправ… Извините…

- Так-то лучше… - Хуко искоса глянул на сутулую спину своего отпрыска. – Короче говоря, ты на нас, сынок, не серчай!..

- Какой я вам сынок?

- Не важно… Мы тут ни при чем!..

- А яснее можно? – поинтересовался Фридерик.

- Можна… В общем, пасти отару в ентом году будем мы с Пэтти. Так округа решила! Но ты на нас зла не держи, мы тут ни при чем! Может, на следующий год…

- Ясно, - процедил сквозь зубы Фридерик, резко развернулся и скрылся в доме, грохнув дверью так, что остатки штукатурки посыпались со стен.

- Ты на нас-та зла не держи! - донеслось со двора.

- Да пошли вы!.. – в сердцах воскликнул хоббит и рухнул ничком на незастеленную кровать. «Вот и славненько, - подумал он, - по крайней мере, одной проблемой стало меньше. Буду заниматься своим хозяйством! Вот только жить на что? Денег, что остались в матушкиной схованке, хватит ненадолго… Если быть бережливым (очень бережливым!), то до ближайшей зимы, пожалуй, хватит. А там что-нибудь придумаю… Чертовы родственнички! Нашли же времечко урвать малость со своего же, с близкого! Чтоб вам…»

Поостыв немного, Фридерик вышел во двор и присел на крылечке. Лежавшая до того в тени сарая Альфа подошла к хоббиту и вопросительно глянула ему в глаза, беззвучно открыв и закрыв зубастую пасть. Тот рассеяно протянул руку и потрепал псину по лобастой голове.

- Вот видишь, - промолвил задумчиво Фридерик, - остались мы одни-одинешеньки… Никому-то мы не нужны… Глядишь, скоро от нас самих сторониться начнут, как от чумы! Так-то!

Хоббит вздохнул. Унывать, впрочем, он не собирался. Еще такого не бывало, чтобы хоббит помер с голоду!

Прошел месяц, и в гости пожаловал Ози Брускинс, дальний родственник Фридерика, считавший себя дядей молодого хоббита. Был он тяжеловат, громогласен, ругался вовсю (особенно клял главного бездельника, Верховного Старосту). Выпустив таким образом пар, он обнял племянничка за плечи и спросил:

- Ты ведь меня, поди, и не помнишь?

- Ну, почему же, помню… - соврал Фридерик.

- Врешь! – тут же заявил дядя. – Ты еще совсем мальцом был, когда я последний раз у вас гостевал. Впрочем, не важно… Извини, так уж получилось, что после нелепой смерти твоего папаши я ни разу вас не проведал…

- Это из-за матушки? – догадался Фридерик.

- Верно, племянник… - Ози сокрушенно развел руками. – Эмилия, хоть и была доброй женщиной, но при этом стерва была редкая!.. Ох, прости! Знаю, что не следует дурно отзываться о покойниках… Короче говоря, не сложились у нас с ней отношения, совсем не сложились…