Так что, может быть, и существовала община, но Смиты не были ее частью, пока Питер не согрешил и не влюбился в какую-нибудь темноволосую нимфу. Это определенно имело больше смысла, чем участие Смитов в ЛСД-оргиях.

— Может быть, ты права. Скоро я узнаю об этом больше. Мне помогает местный парень.

— Просто какой-то парень? Он что, ненормальный?

— Он вовсе не ненормальный, — чувствуя, как румянец заливает ее щеки, Ханна сменила тему разговора. — А как мама? — это слово на мгновение повисло в воздухе. Ложь. Ошибка. Но как еще Ханна могла ее называть?

Бекки слегка поникла.

— Не очень. У нее еще одна инфекция мочеполовых путей.

— О, нет.

— Вчера у нее поднялась температура. Началась паника. Я думаю, что она заболела еще до того, как ты уехала. Вот почему она вела себя так странно.

— Я не думаю, что поэтому, — сухо сказала Ханна и проглотила свою горечь. — Они посадили ее на антибиотики? — она провела всю свою жизнь, не имея ни малейшего представления о том, насколько опасны инфекции мочеполовых путей для пожилых людей. Тихая, скрытая болезнь, которая может убить их прежде, чем кто-нибудь поймет, что происходит. Но теперь она знала все подробности и опасности, потому что ее мать заражалась каждые полгода или около того.

— Со вчерашнего вечера.

— Как только ей станет лучше… — Ханна съежилась еще до того, как смогла произнести эти слова. Ее совесть пыталась их удержать, но она изо всех сил сопротивлялась этому. — Когда ей станет лучше, может быть, ты спросишь ее о Джейкобе Смите?

— Я не собираюсь этого делать, — в этот момент Бекки говорила так же жестко, как Рэйчел. Как будто Ханна просила о немыслимом.

— Верно. Хорошо. Мне пора идти.

— Ханна, просто…

— Пока. Люблю тебя, — Ханна нажала кнопку, чтобы прервать связь.

Она не нуждалась в их осуждении. Как они вообще могли это понять? Она нарушала их спокойную, уютную жизнь, и они ненавидели это. Отлично. Но она никогда не чувствовала себя уютно в принципе. Она чувствовала себя странно. И теперь она знала почему.

До сих пор эта ложь касалась только ее. Но теперь в дело были вовлечены и ее сестры. У них были бабушки и дедушки, о которых они ничего не знали. Семья, в которой им было отказано.

Хорошо. Теперь она была не одна. Они все были в этом замешаны. Они могли чувствовать то же, что и она.

Она закрыла видео окно и вернулась к работе.

Ханна собиралась позвонить своему бывшему мужу. Не для эмоциональной поддержки, а для того, чтобы получить реальную, конкретную информацию. Джефф был профессором Американской истории, а шестидесятые ― это уже история, не так ли?

Честно говоря, его специальностями были промышленная революция и торговля девятнадцатого века, но он охватывал эту область вплоть до современной эпохи. И действительно любил то, чем занимался.

Но даже если бы он мало знал о Калифорнии шестидесятых, он знал, где получить нужную информацию. Но это в том случае, если Ханна ему была еще небезразлична. Это был чертовски большой вопрос.

Ее желудок скрутился при мысли о том, чтобы с ним связаться. Она пыталась двигаться дальше и ненавидела оглядываться назад. С прошлым было гораздо легче иметь дело, когда оно становилось все меньше и меньше в зеркале заднего вида.

Она не хотела возвращаться, не так ли? Или, на самом деле она использовала своего дедушку в качестве предлога, чтобы снова сблизиться с Джеффом? Нет, ей нужно, чтобы он ушел из ее жизни. Она хотела, чтобы он ушел. Наверное.

― Черт, ― простонала Ханна, взглянув на часы.

В Чикаго было уже десять пятнадцать, и она все равно не сможет позвонить отсюда. Она попробует завтра, когда доберется до цивилизации. Но теперь, когда она решила это сделать, она не могла просто бездельничать и жить с этим. Ей нужно было что-то предпринять. Это был ее способ справляться с жизнью. Лучше ошибиться, чем тратить дни на повторение одних и тех же вопросов и сомнений.

Ханна открыла электронную почту и ввела адрес Джеффа. В теме письма она написала простое «Привет».

― Черт, ― простонала она снова.

Но затем продолжила:

«Прости за беспокойство. Я понимаю, что все… сложно. Но я не знаю, к кому еще обратиться».

Она снова напечатала «Прости меня», а затем удалила это с гримасой отвращения. Она начала со своих извинений, но не собиралась просить прощения на протяжении всего сообщения.

Но ей, правда, было очень жаль. За миллион вещей. За все.

Сжав пальцы, она уставилась на экран.

Она убегала от проблем. Это было ее кредо. Может быть, потому, что в самом начале своей жизни она убедила себя, что уехать из Косвэлла, штат Айова, ― это ключ к счастью. Что если ей удастся уехать достаточно далеко от этого города, и она найдет нужное место. Она перенесла эту веру и на отношения тоже. Поэтому она сбежала, а это означало, что ей придется жить с сожалениями, а не сталкиваться с последствиями.

Честная сделка. Поэтому, Ханна проигнорировала свою вину и сожаления и, вместо этого, напечатала все конкретно и по факту.

Она не открыла всей правды. Только часть. Часть об отце, но не о матери. Она написала:

«Но история кажется совершенно неправильной. Я не понимаю, почему мой отец солгал о своем собственном отце. И я не понимаю некоторых вещей, которые узнала. Но я натыкаюсь на тупик в интернете. У тебя есть какие-нибудь предложения по поиску дополнительной информации об этом человеке? Если ты готов помочь…».

Она добавила ссылку на фотографию, которую нашла, надеясь, что он не сможет устоять перед искушением заглянуть в эту тайну, хочет он того или нет. Несмотря на их недавние разногласия, она знала его. Знала, что ему нравится. Знала, что он любил.

Глубоко вздохнув, она подтолкнула курсор мышки вверх и нажала «Отправить» прежде, чем успела передумать.

Подняв глаза, Ханна увидела, что в коттедже уже темно, и посмотрела на часы. Восемь тридцать. Ханна захлопнула ноутбук и вскочила. Она хотела, по крайней мере, расчесать волосы и накрасить губы блеском, прежде чем снова увидит Габриэла.

Слава Богу, сегодня вечером ей было чем заняться, иначе она просто сидела бы и непрерывно проверяла электронную почту.

Ханна расчесала волосы и вытерла лицо влажной салфеткой, чтобы не чувствовать себя такой старой и усталой. Наложив пудру, румяна и немного блеска для губ, она сменила теннисные туфли на более женственную обувь и выбрала другую майку. Затем, схватив свою черную кожаную куртку, направилась к выходу.

Старомодный ключ показался ей недостаточно надежным. Конечно, он выглядел внушительно, но казалось, что таких могут быть десятки, и на каждом из них гигантским шрифтом написан номер коттеджа. Но она все равно крепко заперла дверь. Она слишком долго жила в большом городе.

Сойдя с деревянного помоста на землю, она краем глаза уловила какое-то движение и резко повернулась направо. Четвертый коттедж был там, и она подумала, что, возможно, быстрое движение, которое она видела, было чьим-то нырянием между двумя коттеджами. Нахмурившись, она прокралась вперед, не сводя глаз с края стены и сжав кулаки в попытке защититься на случай, если кто-то на нее бросится.

Ключ впился ей в руку, и теперь она была рада этой чертовой штуковине крутя ее так, чтобы она торчала между пальцами, как научилась делать в восемнадцать лет, когда поступила в колледж.

Она двигалась медленно, хотя и задавалась вопросом, почему она беспокоиться, если кто-то знает, что она здесь? Но внутренний спор не придал ей смелости, и она не ускорила шаг. Ей показалось, что ее сердце пропустило еще тысячу ударов, прежде чем она поравнялась с углом коттеджа и выглянула из-за него.

Там никого не было. По крайней мере, теперь. Теперь любой мог легко убежать по темной и грязной тропе, которая змеилась между двумя домиками.

Почувствовав себя смелее теперь, когда она знала, что никто не прижимается к стене и не ждет, Ханна двинулась по тропинке. Она напрягла слух, но что-то жужжало в коттедже слева от нее ― возможно, водонагреватель, ― и, в сочетании с потоком воды из реки она не была уверена, услышит ли снова шаги или нет.