Неудачи, однако ж, не произошло. Витя, молодец против овец, перепугался до самого корня. Общественное мнение оставило ему лазейку, чтобы не отплачивать за неслыханное оскорбление – и при этом хоть как-то сохранить лицо. Витя поспешно юркнул в эту щель – давал понять, что, кабы б не учителя, то он бы! Ну, а раз уж в мире нет справедливости… «Х… ли связываться с говном, только вони будет», – с достоинством говорил хулиган своим приспешникам и презрительно сплёвывал. Приспешники согласно кивали, им тоже, после конфуза с главарём, не особенно хотелось связываться с очкариком. Нашёлся только один непонятливый юноша, который, что называется, «не просёк масть», – некий Жук. Этот Жук однажды вихляющейся походкой подошёл к пионерчику и заявил, что как он, Жук, поглядит, отличник что-то шибко блатной стал. Отличник спокойно посмотрел в лицо недалёкого приспешника, и приспешник не прочёл в этом взгляде ничего для себя вдохновляющего. Хороший мальчик равнодушно послал плохого по известному короткому адресу. В этом равнодушии заключалось нечто настолько обескураживающее, что плохой мальчик только и смог, что угрожающе буркнуть: «Ещё поговорим». Но обещанного разговора так и не состоялось.

Мальчик расправил плечи. Он не оставил своих занятий. Дома он постепенно соорудил небольшой спортивный уголок, а к заветной брошюрке добавил ещё вырезки из журнала «Советская милиция», который отец когда-то выписывал бог весть из каких побуждений. Время от времени он ввязывался в драки, и с каждым разом это становилось для него всё легче – как в физическом, так и в психологическом отношении. Случалось, он бывал и бит, но теперь редкие поражения не представляли для него трагедии. Его уверенность в себе всё крепла, и он, не без удивления, замечал: очень часто для того, чтобы осадить самого дерзкого на вид наглеца, вполне хватает одной этой уверенности. Такая простая развязка, однако, не всегда его радовала. Он полюбил то сладостное чувство, что возникает, когда врежешь по нахальной роже, ухмыляющейся в предвкушении твоего унижения, – и рожа, пуская кровавые сопли, только и сумеет, что в потрясении вытаращить тупые свои глазёнки. Иногда, когда долго не случалось драки, он сам искал её: крутился около хулиганистого вида типов, прикидываясь, что изрядно трусит, и, если тип клевал на удочку, – в мгновение ока сбрасывал маску и показывал свой острый оскал.

Конечно, авторитет его среди ребят вырос, особенно после одной схватки, стенка на стенку, с ватагой из неприятельского микрорайона. Ватагу вёл уже не какой-то там Витя, а известный на всю округу Крамарь, которому было аж семнадцать лет, и который побывал в самой настоящей колонии. Этому-то Крамарю он и вывихнул руку приёмом под светским названием «тур ле бра». Особенное впечатление на пацанов произвела мамаша, которая днём позже примчалась в их двор и истошно вопила, что этот бандит (отличник?!) покалечил… её мальчика (Крамаря!!).

Рост его дошёл до отметки среднего взрослого и на том остановился. Его внешность так и осталась неказистой, а сложение – на вид очень хилым. Но, хотя постоянные упражнения так и не дали ему красивых мускулов, его тощее тело стало твёрдым, как камень, и налилось силой. Он уже мог не особенно церемониться с общественным мнением: меньше, чем прежде, стеснялся своих очков, своих отличных оценок и гуманитарных интересов, сочетавшихся с полнейшим равнодушием к футболу и хоккею. Однако он до конца так и не избавился от подсознательного убеждения, что звание отличника близко соседствует со званием придурка. В своём будничном поведении – в манере держать себя, в построении речи, в жестах и ухватках – он старался походить на пацанов от мира сего. Свою душевную утончённость – а он и в самом деле обладал ею – он прятал подальше и открывал только тем, кому доверял. Впрочем, и в сём мире ему жилось неплохо. Грубоватая оболочка, за которой хороший мальчик прятал своё истинное «я», не особенно жала, и мало-помалу оболочка так приросла к подлинной его натуре, что превратилась в одну из действительных черт характера.

Время работы ресторана уже полчаса как истекло. Посетитель, которого кое-как уговорили освободить, наконец, помещение, курил подле крыльца, сопя и пошатываясь.

Посетитель был молод, кряжист и плотен. Круглая массивная голова его с желтоватыми волосами сидела на короткой бычьей шее, в грубоватых чертах лица не отражалось наклонности к лишней умственной деятельности. Из-под ярко-красной нейлоновой рубахи, расстёгнутой почти до пупка, выглядывал твёрдый волосатый торс. Чёрные, слегка расклешённые брюки поддерживались широким ремнём с тяжёлой квадратной пряжкою. На коротких пальцах увесистых кулаков синели наколки без претензии на оригинальность. «1954» – лаконично информировала левая рука. «Коля» – сдержанно представлялась правая.

Сдвинув косматые брови, Колян попыхивал «Примой» и думал, куда ему податься. Его усталый мозг напоминал неловкие руки, что выронили пригоршню гороха и теперь никак не могут собрать рассыпанное добро. Мозг вновь и вновь зачёрпывал причины и следствия, но те ловко выскальзывали, раскатывались по сторонам и перепутывались. Колян, было дело, пытался пригласить на танец одну чувиху, но муж не пустил. «А то муж был? Всё одно козёл! Плюнуть на всё или догнать и разобраться? А где догонять? Или пойти домой? Завтра на работу. Или завалиться к Питириму? Где он живёт? А зачем к Питириму?»

Мимо шлёпал какой-то тощий очкастый фраер в поношенной джинсе. Колян лениво повёл глазами в его сторону. Очкарик опасливо оглянулся, неодобрительно поморщился и ускорил шаг.

Глаза рождённого в пятьдесят четвёртом налились кровью. Стоишь тут, никого не трогаешь, а всякая овца ещё кривиться будет!

– Чё косишься? – рявкнул он.

Фраер – на безопасном, конечно, расстоянии – притормозил, обернулся и осуждающе покачал головою. Ну не наглость?

– Х… ли пялишься, сука! – припечатал Колян и вернулся к прежним своим размышлениям. Он был железно уверен, что фраерок бесследно растворился в летней тьме.

Однако прохожий развернулся и не спеша направился к ресторану. Коляну почудилось, что очки сами собою спрыгнули со вздёрнутого носа и привычно юркнули в карман джинсовой куртки.

Парнишка, довольно дохленький, близоруко щурился, и вид его казался так безобиден, что Коляну вдруг стало неудобно и расхотелось ссориться. Парень подошёл к Коляну. Серые глаза прохожего вдруг затвердели, и взгляд их оказался неожиданно тяжёл. Холодок пробежал под алой рубахой.

Незнакомец огляделся по сторонам, и Колян с неприятным удивлением понял: этот заморыш вовсе не думает о том, куда бы побежать или кого кликнуть на помощь, он удостоверяется, нет ли поблизости лишних глаз.

Серые ледышки впились в лицо Коляна, и незнакомец сухо, безо всякого волнения в голосе, спросил:

– Что ты сказал, козёл?

Задор Коляна уже основательно остыл, но после такого оскорбления отступить было нельзя.

– Кто козёл?! – заревел крепыш и угрожающе двинулся на наглеца.

Наглец, кажется, чуть попятился. Мелькнула надежда: Колян просто поддался какой-то странной иллюзии. Это создание всё-таки и есть именно такое чмо, каким попервоначалу виделось. Создание вдруг развело руками, словно сокрушаясь; пьяному показалось, что парнишка сейчас залопочет что-то мирное, норовя свести дело к шутке. Колян приободрился, но…

Маленькие каменные ладони слаженно и точно ударили его по ушам.

Оглушённый болью, Колян слегка откинул голову – его тут же ударили лбом в лицо. Перед глазами всё поплыло, рот наполнился кровью. Колян, не сдержав стона, накренился ещё сильнее, однако кое-как устоял ещё на ногах. Наземь его поверг третий удар, кулаком в грудь.

Майор подходил к приёмной начальника областного управления внутренних дел. Навстречу вышел хозяин.

– А, Степаныч! – приветливо поздоровался полковник. – Яков Трофимович уже там, прокурор – на подходе. Я сейчас подойду.