Фрезеровщик явно чувствовал себя не в своей тарелке, но старался не подавать вида. Он деловито всматривался в лицо погибшего и наконец неуверенно покачал головой:

– По-моему, не он.

Сысоев осведомился, насколько свидетель уверен в своём отрицании. Мужчина также напирал на то, что предъявленное ему тело принадлежало человеку европейского происхождения, тогда как ранее свидетель видел человека иных кровей.

– Мне всё-таки показалось, что вы не очень уверены. Долговато всматривались…

Мужчина, кажется, смутился и, отчего-то немного виновато глядя на майора, сказал:

– Да я вижу, что не тот, только как-то…

– Как-то – что?

– Да вроде что-то есть похожее. – Свидетель помешкался и досадливо махнул рукой: – Да нет, что я людей путаю! Не он это. Тот азиат был. Точно!

Свидетели, особенно фрезеровщик с его колебаниями, не убедили Сысоева окончательно. Он не мог отделаться от мысли, что два попадания в одну воронку – то есть сведения о двух жутковатых старичках – это многовато. Даже если помнить о том, что часть попаданий представляет собою не твёрдые факты, а мимолётные впечатления и смутные предчувствия. Василий решил наведаться в жилище погибшего и побеседовать с его соседями.

Иногда кажется, что теория вероятности не так беспристрастна, как ей положено быть. Она втайне сочувствует тем, кто упорно ищет, и негласно подбрасывает им якобы случайные удачи. Едва Сысоев вошёл во двор, где жил покойный учитель, как услышал радостный детский крик:

– Мам, мам, смотри, что у меня!

Майор рассеянно, думая о своём, повёл глазами – и остановился как вкопанный.

Мальчишка бежал к лавочке, на которой с вязанием в руках сидела молодая женщина. На голове ребёнка, кое-как держась на самых ушах, покачивалась большая тюбетейка.

– Вовка! – всплеснула руками мамаша. – Где ты эту дрянь нашёл? Выброси сейчас же!

Майор быстро подошёл к скамейке.

– День добрый! – Василий с тренированной галантностью показал мамаше удостоверение. – Вы знаете, а ваш мальчик, кажется, интересную вещицу нашёл. Вовчик, где ж ты, правда, этот малахай откопал?

Парнишка задичился и прижался к маме. Та тоже насторожилась.

– А что такое? В чём дело?

– Нет-нет, ничего страшного, – лучезарно улыбнулся Сысоев. – Одно хулиганство тут… выясняем. Потерял один гражданин тюбетеечку.

Вовка воодушевился.

– А вон, я на крышу залез, – ребёнок показал на сарай, стоявший на другой стороне двора, – а она там лежала.

– Пойдём-ка, покажешь. Вы уж, девушка, извините, буквально на минуту. Вас как, кстати, зовут?

– Таня, – растерянно пробормотала женщина.

– Очень приятно! А я вообще-то Василий Степанович. Ну, да вам неинтересно. Молодая, красивая, а я…

Женщина смущённо улыбнулась.

– Мам, я на крышу с дяденькой милиционером пошёл, – деловито сообщил Вовка, шмыгнул носом и припустил в сторону сарая.

Когда майор подошёл к сооружению, мальчик уже стоял на крыше и преданно смотрел на милиционера. Сысоев с сомнением посмотрел на крышу и с сожалением – на брюки.

Сарай был невысок, в рост человека с поднятой рукою. Василий ухватился за край крыши и неожиданно ловко для своего уже грузноватого тела оказался наверху.

– И где, атаман, ты её нашёл?

– А вот тарелка лежит, – мальчик показал на старую алюминиевую миску, – я перевернул, а там шапка!

– Так, так… тарелка в этом месте и лежала, или ты её передвинул?

– Передвинул, только чуть-чуть!

Выходило, что до миски, прикрывающей тюбетейку, можно было дотянуться, не забираясь на крышу. Сысоев взял тюбетейку, спрыгнул вниз и спустил своего маленького помощника. Отечески потрепав Вовку по вихрам, майор приветливо махнул рукой Тане и направился к подъезду. Мальчуган, гордый выпавшей ему ролью, помчался к матери.

Сысоев вскрыл квартиру. Альбом с фотографиями лежал на виду, в книжном шкафу. Майор с комфортом расположился на диване и принялся неспешно перелистывать страницы.

Пухлый альбом вместил в себя всю жизнь Прохорчука. Вот он – карапуз, вот – школьник, солдат, жених… Всё это «преданья старины глубокой». Нужно что-нибудь ближе к современности. Вот покойный, уже пожилой, снялся для какой-то официальной надобности: слегка придушенный галстуком, строго смотрит в объектив. Здесь Прохорчук весело поднимает рюмку в дружеском застолье. Вот, кажется, здешний двор, мужики забивают «козла».

Стоп. А это что за действующее лицо? Вот этот, снятый в профиль, похожий на монгола, и явно местный – сидит по-домашнему, в трико и в майке. А где же хозяин альбома? Оба-на! Так это же он и есть! Но откуда это неожиданное впечатление?

Сысоев вновь вгляделся в официальную фотографию.

Глаза старика имели немного разную форму. Левый был круглым, а правый… правый слегка суживался ко внешней стороне лица. На снимке анфас эта неправильность не бросалась в глаза. Но, похоже, когда Прохорчук оборачивался правой стороной лица, то мог походить на нерусского.

Сысоев выбрал ещё несколько фотографий, на которых, где в большей, где в меньшей степени, отображалось это свойство покойного, и постучал в соседнюю квартиру. Там проживал Анатолий Олегович Свечников. Следствию было известно, что он общался с Прохорчуком чаще прочих соседей. Скучающий пенсионер явно обрадовался визиту майора. Жены дома не оказалось.

– Ну что, – деловито осведомился Свечников, – как двигается следствие? Это же надо, как зверски Виктора Сергеевича убили! Нет, раньше до такого не допускали. Порядок был!

Сысоев внутренне поморщился. Слухи об убийстве надо бы пригасить.

– Ну, такое, признаться, и раньше бывало. Но не о том речь. Перво-наперво попрошу вас не распространяться о выводах следствия. Вы же человек в годах. Опытный! – В голосе Сысоева попутно прозвучало: кому б другому не сказал, но вам…

Пенсионер подбоченился.

– Следствие склонно считать, что произошёл несчастный случай. Так сказать, совсем уж несчастный – такое редко случается. Но случается! Однако нужно выяснить некоторые детали… чтобы сделать правильные выводы. Итак, между нами.

Сысоев достал фотографию, запечатлевшую партию в домино.

– Скажите… я не вполне уверен, здесь снят Виктор Сергеевич или кто-то другой? Вроде он, а вроде… не похож на себя…

Пенсионер взглянул на фото и засмеялся.

– Он, он. Это было у него такое свойство: как боком повернётся, так на басурмана похож.

– А не можете сказать, многие ли это свойство примечали? Может, кто из своих его за то и подразнивал? По-дружески.

Свечников задумался.

– Да нет, такого не было. Не сказать, чтоб это у него прямо особая примета была. Я другой раз замечал… уж не знаю, при каких обстоятельствах угла зрения. Ну, может, другой раз и подкалывал. Точно не припомню.

– Значит, было такое свойство, но не сказать, чтоб прямо уж в глаза бросалось? – задумчиво спросил Сысоев.

– Да. В смысле нет. В смысле было, но не бросалось. А почему Вы спрашиваете?

– Порядок, Анатолий Олегович, порядок. Вот что ещё… вдруг припомните? Вам не доводилось… – майор с видом неисправимого бюрократа полез в портфель и продолжил: – Видеть этот нож?

– Так это ж Виктора Сергеевича нож! – воскликнул Свечников.

– Вы уверены?

– Конечно! Видно же, приметный. Он у него уже лет сто. А ручка года два как обломилась. Я ему всё говорил: купил бы ты себе новый ножик, дело-то копеечное. А он: да в моём холостяцком хозяйстве и этот сгодится!

Майор для проформы задал ещё несколько вопросов, попрощался со словоохотливым собеседником и поспешил в «серый дом».

Школа гудела, обсуждая из ряда вон выходящее событие. Народ роптал: Вите съездили в пятак, и Витя же оказался виноватым, а учительский любимчик, само собой, – белым и пушистым.

Конечно, на следующий день ему было страшновато идти на занятия. Но это уже была не та беспросветная робость, что угнетала его прежде. В нём свершился важный внутренний перелом: он поверил в свои силы. Он понимал, что воинское счастье переменчиво, и, может статься, в скором времени его поколотят. Но теперь он был уверен: это станет только его текущей неудачей, а не подтверждением того, что ему самой судьбой предназначено быть битым. И этой неудачи он своим обидчикам не спустит.