Была бы видимость получше, я бы не стал вымучивать эту просеку. Пошли бы в обход, а потом, глядя на солнце, скорректировались и вышли на прежний курс. Столбы – высокие скалы, видно их довольно далеко. И рисковать я люблю, но… Детектор лжи выдал бы сейчас меня с головой. Не по себе. Боюсь ошибиться. В спину смотрят три десятка человек, уже усталых, продрогших от мокрой одежды. Они на меня надеются, не знают этих сомнений.

Да ладно бы привычный народ – таёжники, охотники или хотя бы парни одни, а то ведь девчонки-неумехи. Им-то каково?

Ельник давно позади, мы по-прежнему чапаем в снежной каше, подошвами давим бруснику и поздние грибы. Смотрю на часы – идём уже больше трёх часов. Пора бы уже пройти эти семь километров. А ещё через час будет темнеть. И что тогда?

Как-то непривычно тихо за спиной. Даже разговоров не слышно. Не нравится мне всё это. Нехорошо. Зреет, растет отрицательное напряжение. Оно вырабатывается в каждом идущем позади, кажется, разливается в сыром снежном воздухе и смыкается на мне. Сейчас взорвусь. Взгляды прожигают штормовку на спине. Но что делать? Я и так, кажется, делаю, что могу. Выше себя не прыгнешь. А надо прыгнуть. Надо, Федя, надо.

Шаги, вздохи, чей-то кашель… Звенит лезвие топора – ещё одна затёска остаётся. Кто-нибудь пройдёт здесь в снегопад и не обратит на неё внимания. Зачем, если под ногами тропа?

Кстати, тропа ещё под вопросом. На меня вдруг сваливается… Нет, не снежный ком – хуже! Бьёт в виски убийственная мысль, что всё может оказаться зря. Если я ошибся, отклонился в сторону, то весь сегодняшний день с его мокрым холодом в коленях и на плечах, возня с валёжником, расчистка, затёсы – всё это теряет смысл. Мы, три десятка человек, целый день убили на то, что рубили тропу, ведущую в никуда. Зачем? Останутся лишь эти странные затёски среди леса да недобрая память.

Остановимся, когда поймём, что прошли мимо Столбов, заночуем, где придётся, и утром вернёмся назад. В городе спросят, как сходили? Ответить будет нечего.

При одной этой мысли всё внутри сжалось и замерло, как от занесённого над головой топора.

Впрочем, оставим мрачные прогнозы предсказателям конца света, расплодившимся в последнее время. Тамара тоже смотрит на часы, оборачивается ко мне.

– Скорей бы уже… К костру хочется.

– Мне тоже хочется. А ещё бы чаю кружку большую. И во-о-от такой бутерброд с колбасой.

– И мне половинку. Скоро мы придём?

– Эх, если бы я знал…

Смотрю вверх, вглядываюсь в мутное небо, но тщетно. Проклятый снег… Впрочем, он уже не валит крупными хлопьями, измельчал. Видимость, пусть не для полётов, но для велосипедного движения – вполне.

– Столбы не видно?

Пробую отшутиться.

– Видно, но без проводов, без фонарей. Большие и маленькие, с сучками и ветками. Похожи на столбы, но – не то.

Начался подъём. В настроении тоже подъём! Может быть, мы поднимаемся на скальный кряж? Девчата в надежде всматриваются вперёд, но довольно скоро надежда показывает спину. Горка обрывается крутым спуском. Упирается в широкую прогалину, заросшую высокой травой и чахлыми берёзками. Болото.

Ну, ёлки зелёные, мы так не договаривались. Это нечестно! Зачем болото? Куда я завёл людей?

Оборачиваюсь, ищу Микушина, не забыв смахнуть с лица растерянность. Но, к моему удивлению, луноликий Саша излучает довольство. Улыбается. Даже, кажется, подмигивает. Что бы это значило?

Бывать на Столбах мне приходилось лишь однажды, весной. Тогда мне, приезжему, всё здесь казалось в новинку – пряно пахнущие пушистые кедры, цветущие лиственницы, синие дали, скалистые перевалы… Я впервые всё это видел и был счастлив как мальчишка. Конечно, от избытка впечатлений вполне мог не запомнить заболоченной низины перед скалами.

– Ой, что это?! – воскликнул кто-то, и все остановились. Перед нами высились тёмные, исполинского роста фигуры. Сквозь снежную занавесь они виделись торжественно и строго, как безмолвные судьи в чёрных мантиях.

До них оставалось ещё метров двести, но казалось, что скалы нависают прямо над нами. Случилось невозможное – мы вышли лоб в лоб.

– Столбы! Столбы! Столбы! Ура-а-а!

Кажется, у меня есть веские причины тоже заорать и надуться пузырём от гордости. Но я опоздал. Не успеваю даже вякнуть. Большая сильная Наталья уже сцапала меня в охапку и тискает, как котёнка. К нам бросаются другие девчонки, в лицо тычутся холодные носы и щёки, кто-то чмокает…

Но тут созрела новая забава.

– Качать его! Качать!

И вот я уже не принадлежу сам себе. Подхваченный десятками рук, летаю вверх-вниз, как тряпичная кукла. Сладкое ощущение свободного полёта… Ни с чем не сравнимое чувство… Всё замирает внутри – и страшно и весело. И хочется ещё, ещё.

Впервые в жизни меня качают на руках. За что? Разве достигнуто что-то выдающееся? Да нет, просто общая радость так велика, что ей тесно, она ищет выхода. И нашла!

Сейчас весь мир охвачен индивидуализмом. Россия стремительно догоняет мир. Моя хата с краю – ничего не знаю… Большинство не трогает то, что вне личных интересов, вне семьи. Может быть, оно и правильно, оно и хорошо. Семья – наше всё. Но, согласимся, при таких интересах, будь они всеобщими, мир был бы невыносимо скучен и сер – без музыки и живописи, без стихов и без открытий – бр-р-р.

Высшая радость – это когда ты не один.

На самом высоком из Усть-Илимских Столбов мудрый Создатель предусмотрел небольшую площадку, где могут свободно разместиться сразу несколько человек. Особенно хорошо здесь в осенние дни, когда сидишь на замшелом, тёплом от солнца камне и на десятки километров вокруг видишь таёжные дали, цветущие жёлтым, красным и зелёным. И как славно, что ты здесь не один! Можно поделиться, можно распахнуть душу… Выпорхнет радость – его, её, твоя – сольются вместе и полетят, не ведая границ.

Шаманка, август 2010 года.

Нет, не годится такое – обрисовать всю Наталью двумя-тремя набросками. Она у нас большая. Придётся посвятить ей отдельный труд. Не монументальный, конечно, но все-таки… Она этого достойна. Яркая личность!

Итак, она возникла в нашей группе и сразу, без реверансов, громко заявила о себе. Будто топнула ногой, да так, что все присели. Сказала: «Это я. Прошу любить и жаловать». Вот и любим, и жалуем, стараемся угодить. А куда деваться?

Пролетело лето. Золотые осенние деньки тоже позади. Усть-Илим утонул в сугробах. Походы стали редкими.

Нам с Витей надоело справлять бесконечные новогодние праздники, и мы решили двинуть на Столбы. На лыжах, с ночёвкой, вдвоём. Никого с собой не берём.

Потому не берём, что северный январь к прогулкам не располагает. 35-45 градусов – по такой норме отпускалось тепло небесами до затопления ложа водохранилища. Сами-то мы как-нибудь перетерпим. Ну, подморозим носы, подбородки, так что из этого? До свадьбы заживёт. Зато увидим заснеженную тайгу с высоты птичьего полёта. Представить только: мороз и солнце, день чудесный – всё по Пушкину. И мы сидим верхом на Столбах.

В понедельник является Наталья.

– Вы, говорят, на Столбы собрались?

– Да, был такой разговор.

– Я хочу с вами.

– Но ты на лыжах не умеешь стоять! Да и лыж у тебя, кажется, нет? А идти тридцать километров.

– Лыжи достану. А стоять научусь. Ты меня научишь.

– Мы уходим в субботу утром. Ночуем на снегу. В воскресенье возвращаемся. Шестьдесят кэмэ за два дня. И ты это хочешь? И научиться за четыре дня?

– Ничего, я сумею. Научусь. Каждый вечер буду учиться, пусть даже ночью. Или ты не хочешь мне помочь?

По опыту я уже знал – если настырной Наталье что-то втемяшится, то не отступит. Отвязаться от неё невозможно. Пошёл на мелкую хитрость, сказал, что попробую научить. Но сказал с лукавым расчётом.

Расчёт такой. Знаю, что приехала она с юга Украины, где снег – экзотика, как пальмы в Сибири. Она просто не представляет, за что хочет взяться. Упадёт раз, другой, третий… За один вечер нападается столько, что мало не покажется. Посмотрит на всё это и сама посмеётся над своей бредовой затеей. Люди этому годами учатся, а тут – четыре дня. Курам на смех.