Девушка быстро пробежалась глазами по первым абзацам, из которых можно было понять, что, по всей видимости, та самая таинственная девушка когда-то была в гостях у Ольсена.
Мы должны были соблюдать определённые рамки и ни в коем случае не заходить за их пределы.
Про какие рамки она здесь пишет? Почему женщина и Йенс не должны были заходить за их пределы?
Мы не должны были лезть в душу друг друга, не должны были подпускать друг друга к сердцу.
От мысли о том, что между Ольсеном и жестокой незнакомкой, возможно, была какая-то близость, а по всей видимости она была душевной, но нежеланной, становилось как-то не по себе. Эта женщина испугалась того, что Йенс коснулся её сердца, сбежала? Чёрт, Эльфрида тогда даже представить не могла, какую боль после этого поступка любимой ощутил Ольсен.
Можешь относиться к этому, как хочешь, но моё сердце принадлежит Анджелль, однако желать с ней физического контакта я не могу.
Внутри Пауэлл всё похолодело от внезапной догадки, которая окатила девушку с ног до головы ледяной водой. Как же сильно Эльфриде не хотелось думать о том, почему незнакомка упомянула в своём загадочном прощальном письме какую-то Анджелль. Как забавно, но по чистой случайности жену Эрика Ричардсона, кажется, звали именно так. Но это ведь просто совпадение, верно? Разумеется, в мире полно девушек, носящих это прекрасное имя. Тем более его может носить не только жена безумного гангстера, но и маленькая дочка до ужаса красивой, но очень одинокой и измученной женщины. Однако зачем тогда незнакомка пишет про физический контакт?
Ты был должен мне, поэтому подчинить тебя своим желаниям было не трудно.
Она использовала Йоханесса? Господь всемогущий!
Мне жаль, что так вышло. Твоё сердце выбрало не того человека, кто сможет пообещать тебе счастье и спокойное будущее. В мире много прекрасных женщин. Было бы чудесно, если бы ты увлёкся одной из них. Это явно куда лучше, чем влюбиться в больного на голову криминального босса.
Не пытайся найти меня и выйти со мной на связь, иначе в этот раз, я клянусь, я точно застрелю тебя. Считай, что свой долг ты выплатил.
Кажется, обманывать себя тем, что всё может сложиться куда лучше, чем вообразила себе Эльфрида, – глупо. Это письмо буквально насквозь было пропитано жестокостью, колкими словами, чувством превосходства, но в тоже время какой-то странной грустью. Нет, это бред! Кто бы ни писал эти строки, он явно безумец, и нет ему оправдания за то, что так больно и неожиданно вонзил острую стрелу в сердце Йенса.
Пауэлл все никак не решалась убрать руку, которой прикрывала подпись, с письма. Да, это всё тот же вечный её недостаток: Фриде куда проще было принять красивую ложь, чем вкусить горькую правду, ядом которой вполне можно было отравиться. Из коридора послышались шаги. У Пауэлл оставалось всего пару секунд. И все же она решилась убрать руку от бумаги, да причём так резко, словно обожглась о красивые буквы, выведенные чужой неровной рукой.
Эрик.
Эльфрида резко свернула письмо и бросила его на пол, подвинув ногой подушку так, чтобы та закрыла клочок бумаги. Йоханесс почти тут же открыл дверь в гостиную и внёс туда две кружки чая, которые поставил на кофейный столик.
– Ну ты чего вещи мои разбросала? – недовольно протянул Ольсен, нахмурив брови. – Я понимаю, конечно, что ты у меня бываешь чуть ли не чаще, чем у себя дома, но это уже перебор.
– П-прости, – тихо отозвалась Эльфрида. – Я хотела перестелить твою постель.
– Так чего ты сидишь тогда, а не перестилаешь? – фыркнул Йенс.
Внезапно Йоханесс резко замер на месте, после чего медленно перевёл взгляд на подругу. Он внимательно смотрел на неё достаточно длительное время, а потом сорвался со своего места и бросился к дивану, сев перед ним на колени.
– Ты ничего не находила странного такого? Такую маленькую бумажку? Я там… эээ… записал одну важную вещь, – Йоханесс принялся осматривать диван со всех сторон, пытаясь найти письмо Эрика.
Эльфрида подняла с пола бумажку и осторожно дотронулась до плеча друга.
– Ты не это ли случайно ищешь?
Йоханесс обернулся и уставился большими глазами на Пауэлл, которая крепко сжимала в руке письмо, при этом внимательно глядя прямо на мужчину.
– Ты прочла, – испуганно произнёс Ольсен.
– Значит, ту женщину зовут Эрик Ричардсон, верно? – спокойным голосом спросила Эльфрида, пытаясь не выдавать весь тот ураган эмоций, бушующий внутри.
– Да, ту женщину зовут Эрик Ричардсон. И я люблю Эрика Ричардсона, – с вызовом прохрипел Йоханесс, испепеляя подругу недовольным взглядом.
Зато теперь всё встало на свои места. Теперь Эльфрида могла понять, почему Ричардсон не объявился после того, как обанкротился Гловер. Потому что на самом деле Эрик все-таки начал диктовать свои условия, просто немного с неожиданной стороны. Теперь было ясно, отчего Йоханесс настойчиво не хотел называть имя своей избранницы. Теперь Эльфрида знала, откуда у Ольсена взялось то самое лекарство.
Однако почему-то легче от всего этого не стало.
***
Nothing But Thieves – Six Billion
По крышам домов моросил мелкий дождь, каплями разбиваясь о твёрдую поверхность, так, как разбивался Йоханесс каждый раз, сталкиваясь с мучительной реальностью. Он давно уже потерял способность натягивать улыбку и притворяться, что всё в порядке, хотя изначально честно пытался выдавать себя за другого человека, счастливого и необременённого никакой болью.
Но уход Эрика – чёрт, как же больно об этом думать – разрушил любое внутреннее спокойствие Ольсена. Мужчина перестал ощущать себя полноценным человеком, он словно лишился какой-то жизненно необходимой части себя и теперь медленно двигался к самому дну, к неизбежной гибели. Да, может быть, это глупо – говорить о любви к тому, о ком почти ничего не знаешь. Но Йоханесс был уверен, что все равно продолжит любить Эрика, даже если тот окажется безумным маньяком, жаждущим пролить кровь невинных, сумасшедшим, сбежавшим из психушки, и даже чокнутым учёным, который ставит эксперименты на ни в чем не повинных людях. Ольсен все равно будет считать Ричардсона ёбаным совершенством, блядским идеалом. Гангстер все равно продолжит сидеть в больном сердце художника, которое бешено бьётся в груди каждый раз, когда Йенс слышит любимое имя.
Эльфрида быстрым шагом шла вперёд по скользким улицам, крепко вцепившись пальцами в тонкий старый зонтик. Ольсен представлял, каково ей сейчас было пытаться осознать и принять то, что девушка услышала ночью. Наверное, если бы Оливер признался в том, что влюбился в гангстера, который держит в страхе почти весь город, Йенс бы беспрекословно попытался утащить сына куда-нибудь подальше. Возможно, в ту же Данию, в которую и сам Ольсен пытался сбежать от своих разрушающих чувств. Только разве может это помочь его любящему сердцу?
Иногда Ольсену чудилось длинное серое пальто, висящее на вешалке в коридоре, чёрная шляпа с широкими краями, лежащая на полке, или пачка дорогих сигарет, забытая на прикроватном столике, или белоснежная рубашка, брошенная на пол. Но хуже всего было, когда Йоханесс видел перед собой Эрика, улыбающегося той чистой и искренней улыбкой, которую художник успел заметить в последний день их общения. Ольсен протягивал руку вперёд, желая прикоснуться к гладкой коже, не веря своему бесконечному счастью, не веря тому, что снова видит Ричардсона. Но вот галлюцинация рассеивалась в воздухе, оставляя Йоханесса одного со своими разрушенными надеждами. Со своим горем.
Ольсен медленно плелся по мокрой дороге вслед за подругой, не пытаясь защитить себя от крупных каплей дождя. Уже было всё равно на то, заболеет мужчина или нет. Чёрт, да даже если он умрёт, то всем станет только лучше! Не будет больше лишних забот, лишних переживаний и вопросов. Не будет даже лишних разочарований, а Йоханесс своим существованием приносил только их. Ох, а как обрадуется Эрик, который всегда так стремился избавиться от этой назойливой блохи, никчёмной маленькой блохи, сосущей из него дорогую кровь, пропитавшуюся наркотиками, ох, как же он будет рад! Блять, да все будут рады, если Ольсен исчезнет нахуй из этого ёбаного мира, в котором никак не мог найти своего места, которого, возможно, просто-напросто не существовало. Что если Йенс – это тот, кто родился по чистой случайности, по глупому стечению обстоятельств? Он ошибка природы, которая может только все портить. Он никто.
