Девушка развернулась и прошла вовнутрь комнаты, после чего присела на край кровати, приглашая за собой Эрика. Ричардсон сел не далеко, но и не близко.

– Папа, ты любишь меня? – громко, чётко и уверенно спросила Алексия, так, словно давно готовила себя к этому вопросу.

Только вот Эрик явно не ожидал такого поворота. Хотелось убежать и спрятаться, сделать вид, что не расслышал этот вопрос, который какого-то черта заставил всё внутри перевернуться вверх дном. В последнее время он чувствовал себя так, словно претерпел одно маленькое изменение в себе, которое, однако, теперь вершило жестокие кровавые перевороты.

Внутри вражески столкнулось две стороны. Вот он, Эрик Ричардсон, дон «Нации Розы», который не позволял себе слабости, не разрешал бояться. Здесь всё было предельно ясно, потому что за много лет Эрик уже привык быть гангстером, преступником без чувств и привязанностей. Но с другой стороны, безумное сердце продолжало биться и кричать, отстаивая свою совершенно другую точку зрения.

– Ты самое дорогое, что у меня есть, – слабым голосом ответил Эрик.

– Я дороже твоих денег? – несколько удивлённо и неуверенно спросила Лекса.

– Деньги – ничто. Ты бесценна, солнышко, – Ричардсон улыбнулся дочери уголками рта.

Как бы он не пытался лишиться слабостей и утратить ту часть, которая всё ещё делает его похожим на человека, Алексия всегда будет сидеть где-то возле сердца, самая красивая и умная девочка, которой Эрик мог бы любоваться очень и очень долго. Все попытки стать ледяным было такими глупыми и бесполезными, потому что, кажется, любовь к дочери была куда сильнее, чем безумие Ричардсона. Она и только она порождала во льдах новые дыры, сдерживала Эрика от превращения в железную машину.

Лекса улыбнулась и пододвинулась к отцу, после чего робко и даже нерешительно обняла его двумя руками, положив голову на худую грудь.

– И я люблю тебя, папочка.

Ричардсон, игнорируя отчего-то заслезившиеся глаза, прижал к себе дочь, желая подарить ей остатки своего душевного тепла.

В жизни каждого человека бывают минуты,

когда для него как будто бы рушится мир.

Это называется отчаянием. Душа в этот час полна падающих звёзд.

«…помню, как в детстве несколько раз принимал участие в «Часе страшных историй», когда на резной лавочке собиралась и малышня, и взрослые ребята, чтобы поделиться друг с другом страшилками. Длился он, конечно, не час, а куда дольше. Тот, чей рассказ был более жутким, обычно забирал все конфеты, который каждый участник «Часа страшных историй» обязан был принести. Только сейчас понимаю, какими пророческими были те, казалось бы, невинные детские игры.

Я, конечно, никогда ничего не выигрывал. Но как сейчас помню одну историю про утопленника, после которой я не мог спать несколько ночей подряд. Мне мерещился его силуэт в окошке, я чувствовал запах болота, слышал шорохи и сторонние звуки. Зато помню, как помогала мне тогда справиться с моим навязчивым страхом мама. Как жаль, что теперь она не может помочь мне избавиться от всего того бреда, что царствует в моей голове.

Сейчас я понимаю, что видел в своей жизни утопленников, которые утопились не в озере, а в своих зависимостях. И это куда более жуткое зрелище…»

Kaleo – Vor í Vaglaskógi

С потолка свисала тоненькая, еле заметная ниточка паутины, на которой в разные стороны крутился паук, быстро забираясь наверх, на потолок, где уже соорудил своё великолепное и огромное жилище, похожее на настоящее произведение искусства. Удивительно то, что пауки способны создать куда больше, чем некоторые люди.

Существо же продолжало забираться наверх, учуяв запутавшуюся в своей паутине мелкую несчастную мушку, которая отчаянно пыталась выбраться из ловушки, не понимая, что тем самым только ухудшает своё положение. А паук всё ближе и ближе. Ещё чуть-чуть – и несчастное насекомое станет лишь обедом для ужасного кровопийцы. Паук не подумает о том, что у мухи, возможно, была семья, амбиции, цели и мечты, потому что это всё уже не имеет никакого значения. Если каждое членистоногое будет думать о своей еде как о личности, то не сможет насладиться ужином и погибнет от своей доброты.

Можно ли перенести эту ситуацию на мир людей? Кажется, да. Среди людей есть те, которых можно назвать пауками, и те, которые зовутся мухами. Но разве можно винить хищный тип человечества в его тяге к физическому и моральному садизму над другими, если выходит, что для него это пища? Жестокий кровожадный изголодавшийся по чужим страданиям паук, который пытается отыграться на других за свою печальную судьбу, и мушка, глупая запутавшаяся в паутине мушка, которая уже не пытается выбраться, смирившись со своей мучительной гибелью. «Эрик Ричардсон и Йоханесс Ольсен – паук и муха» – трагикомедия в трёх действиях. Покупайте билеты, пока не раскупили.

Блять. Он же обещал себе не думать об этом.

Йоханесс резко сел, ощутив очередной приступ удушья, к которым, на самом деле, уже привык.

– Йенс?

На полу, сонно щурясь и потирая глаза, пытаясь разглядеть что-нибудь в непроглядной тьме, полулежала Эльфрида.

– Что ты, блять, здесь делаешь? – громко прошептал Йенс, протягивая руку подруге, чтобы помочь ей подняться.

– Когда я пришла, ты спал. Не хотела тебя будить. Но ты слишком долго не просыпался, так что я тоже немного заснула, – смущённо ответила девушка, поднимаясь с пола с помощью Ольсена.

Фрида принялась энергично отряхивать от пыли свои широкие брюки, на ходу придумывая, как подвести Йоханесса к серьёзному разговору. Сам мужчина же пытался понять, как смог не заметить появление в доме целого постороннего человека, учитывая то, что в последнее время Эльфрида и Гловер были частыми гостями на этой улице отбросов, а каждое их посещение сопровождалось громкими разговорами, дребезгом посуды, постукиванием дверок шкафчиков, а иногда даже руганью Томсона в сторону Оливера. Йенс даже не помнил, как отключился. Видимо, некоторое количество бессонных ночей подряд, а мужчина уже даже не помнил, сколько раз пропускал сон, дало о себе знать.

– Зачем ты пришла? – тяжело вздохнул Йоханесс, поднимаясь с дивана.

Он подошёл к окну, прикрытому старыми грязными занавесками, которых не стирали, возможно, аж со времён переезда отсюда хозяев дома. Ольсен отодвинул в сторону ветхую ткань и выглянул на улицу. Всё как обычно. Тихая ночная дорога блестела и сверкала от серебряных полос лунного света, старые редкие деревья вяло покачивались от слабого ветра, на обочинах одиноко стояли ржавые уродливые машины таких же мерзких хозяев, позабывших о заботе и любви. Кажется, Йоханесс не имел никакого права судить их, потому что уже давно и сам входит в число тех людей, на которых наплевал этот мир и которые в ответ упорно продолжали плевать на окружающих.

По небу, заросшему тёмными тучами, пролетала небольшая стая отвратительных птиц, крики которых можно было услышать даже не находясь на улице. Вся эта странная атмосфера наводила на душу ужасную тоску по свету, по солнцу, по весне. Хотелось наконец-то позабыть эту темноту и серость и впустить в свою жизнь любовь, гармонию и спокойствие. Но с каждой секундой и с каждой мыслей, которую категорически нельзя было пускать в свой разум, краски вокруг становились все более и более тусклыми. Йенс, честно говоря, уже фактически не видел вещей, которым можно улыбаться.

– Затем, что хочу тебе помочь. Твоя несчастная любовь зашла слишком далеко. Нельзя так убивать себя только из-за какой-то женщины, недостойной тебя, – слабым голосом произнесла Эльфрида.