Чёрт подери, какая же она наивная с этими своими вечными умозаключениями и обвинениями, которые Фрида называла беспокойством. Только почему-то Йоханесс не верил ни ей, ни Гловеру, искренне не понимая, почему те ещё не оставили его в покое.
– Любовь к какой-то женщине, недостойной меня, говоришь? – прошипел Ольсен, резко повернувшись лицом к подруге. – Ты не знаешь эту женщину, так что держи язык за зубами. Ты не знаешь, сколько всего скрывается за её хрупкими плечами, ты даже представить себе не можешь, какая она сильная и храбрая хотя бы по той причине, что всё ещё находит в себе силы идти дальше, несмотря на все глубокие шрамы на её сердце. Ты не имеешь права судить о человеке, которого не знаешь, ясно?
Эльфрида удивлённо уставилась на мужчину, которого всего трясло от сильных эмоций, терзающих душу. Она давно не видела Йоханесса таким живым. Пускай он и был разгневан, но Пауэлл так привыкла видеть за стеклянными очками пустые уставшие глаза, что сейчас даже злость казалась огромным прорывом и, в первую очередь, шансом на разговор. Может быть, на ссору, но Эльфрида готова даже пожертвовать своими нервами, лишь бы услышать голос настоящего Ольсена, а не его депрессивной тени.
– Этот человек разбил сердце моему другу, неужели за это я должна любить твою красавицу? – попыталась как можно увереннее произнесла Пауэлл, но голос всё равно немного дрожал от страха то ли перед предстоящим разговором, то ли перед самим Йоханессом.
– Она не виновата в том, что не любит меня, – медленно проговаривая слова по слогам, ответил Ольсен, чувствуя дикую, но отрезвляющую боль в сердце.
– Неужели это важнее твоего сына, Йенс? Неужели это важнее Оливера, который нуждается в своём отце? У него ведь нет никого, кроме тебя.
Мужчина поднял глаза, в которых отражалась самая настоящая трагедия, на Эльфриду. Она прекрасно видела, что Ольсен запутался в самом себе и не мог выбраться из капкана мыслей и чувств.
– Разве это честно, Фрида? Разве честно, что у моего сына нет никого, кроме меня? Я правда пытаюсь собрать себя снова в единое целое, в то, кем я был до всего этого, но что-то тяжёлое вязкое и колючее не даёт мне сделать это. Я самый хреновый отец на свете – я знаю. И Олли заслуживает большего, чем отец-алкоголик и мать-кукушка, съебавшаяся за своей мечтой в блядскую Америку. Кажется, Америка – одно сплошное проклятие, – Ольсен вяло усмехнулся. – Я бы очень хотел избавиться от того, что тянет меня вниз, но я даже не понимаю, от чего именно мне нужно избавиться.
– Это твоя любовь к той женщине. Ты должен её отпустить ради Оливера, – продолжила настаивать на своём Эльфрида. Она говорила очень тихо, пытаясь разобраться, какие слова окажутся Йоханессу действительно нужными.
Девушка вспоминала свою влюблённость в человека совершенно другого социального положения. Вспоминала то, как плакала по вечерам, свернувшись в клубочек, а на следующий день ходила воодушевлённой и вдохновлённой, стоило только утром увидеть Гловера. Да, Фрида думала, что её любовь не взаимна, но все равно могла дышать и жить своей почти привычной жизнью. Это чувство не душило Пауэлл, а иногда даже приносило самое настоящее счастье, которое Эльфрида не испытывала никогда до своей нежной влюблённости в очаровательного взрослого мужчину.
У Йоханесса была совершенно другая ситуация. Конечно, можно было бы всё свалить на то, что у каждого человека своя реакция на эмоциональный стресс, к тому же жизнь Ольсена, как, впрочем, и жизнь самой Пауэлл, никогда не отличалась обилием белых полос. Однако поведение Йенса было ненормальным даже для несчастно влюблённого ранимого художника. Эльфрида невольно вспоминала бледное худое лицо Ренди Грина, про которого ходило очень много странных историй по городу, и хрупкие бесконечные слёзы его матери на глазах. Тогда состояние парня обозвали словом «затяжная депрессия», из которой несчастный не мог выбраться до сих пор.
– Мне кажется, это уже не просто любовь к ней, – тихо и неуверенно произнёс Йоханесс после продолжительной паузы, опустив голову вниз, – это что-то совершенно другое.
Grizzly Bear feat. Victoria Legrand – Slow Life
Он провёл большим пальцем по уродливым шрамам на руках, оставшимся после того, как стёклышки разбитого зеркала вонзились в кожу. Эльфрида проглотила образовавшийся ком в горле, вспоминая, как обрабатывала эти странные раны, попутно пытаясь выяснить у Йенса, откуда они вообще взялись.
– Я соврал тебе тогда. Зеркало упало не случайно, – как ни странно, Пауэлл об этом давно уже догадывалась, но до ужаса боялась, что её сумасшедшие гипотезы окажутся правдой. – Я разбил его. Я ударил по нему.
Эльфрида трясущимися руками закрыла своё лицо, подавив в себе крик ужаса. Это правда давно уже никакая не любовь! Это сумасшествие. Это то, что медленно и мучительно убивало её друга, того, кто стал единственной надеждой в этом безумном мире.
– Мне жаль, – тихо пробормотал Ольсен.
– Нет. Нет! Нет-нет-нет! – взволнованно протараторила Эльфрида, подбегая к Йенсу и хватая его за руки. По лицу текли слёзы, затуманивая обзор, но Пауэлл сейчас плевать хотела на свои чувства и ощущения. – Йенс… Йенс, я сделаю всё, чтобы помочь тебе, хорошо? Мы сделаем всё, чтобы помочь тебе! Это мне жаль, мне жаль, ведь я так боялась, что все мои страхи окажутся реальностью, что закрывала глаза на такую очевидную правду! Но клянусь, мы выберемся из этого. Я ещё не знаю как, но мы что-нибудь придумаем, хорошо? Йоханесс, я люблю тебя, Оливер любит тебя, да даже Гловер любит тебя, поверь, я знаю. И мы сделаем всё ради тебя, слышишь меня? – она гладила мужчину по лицу, сжимала его старую рубашку, а в конечном итоге крепко прижалась к широкой груди и обняла Йоханесса, невольно надавливая на его кожу тонкими пальцами. – Я не заслуживаю этого, – Ольсен покачнулся в сторону, пытаясь отцепить от себя подругу, но та ещё сильнее вжалась в него, боясь отпустить даже на секундочку.
– Ты заслуживаешь куда большего, Ольсен. Скажи мне, кто она? Кто эта женщина? – обливая слезами плечо Йенса, тихо спросила девушка.
– Зачем тебе это? – прохрипел художник, продолжая пытаться выбраться их цепкой хватки Фриды.
– Скажи, пожалуйста, скажи, – продолжала беспокойно шептать Пауэлл.
Мужчина, наконец, сдался и принял своё поражение, осторожно обняв подругу. Возможно, нет ничего плохого в том, что он рассказал всё Эльфриде. Кто знает, может быть, именно с её помощью Йоханесс сможет выбраться из этого тумана, в котором заблудился фактически без шанса на голубой свет, способный вывести Йоханесса.
Он метался из крайности в крайность, прекрасно понимая, что любовь к Эрику разрушает. Может быть, он даже допускал желание избавления от этого грызущего и душащего чувства. А ещё Ольсен представлял Ричардсона, разбитого внешне и давно погибшего внутри, который тоже заблудился в своём тумане, только более ядовитом и плотном, один лишний шаг в котором мог привести к неминуемой гибели. Безусловно, Эрик и сам нуждался в путеводителе, который протянет руку и выведет к свету. Что если Ричардсон никогда не найдёт свой луч солнца?
Йоханесс понимал, что не сможет быть хорошим отцом и тем более не сможет спасти Эрика, если сам не выберется из той ямы, в которую стремительно летел.
– Я заварю чай, ладно? – вяло спросил Ольсен у подруги. – Тебе нужно успокоиться.
– Конечно. Тебе тоже.
Йоханесс быстро ушёл на кухню, что совершенно не удивило Эльфриду. Кажется, она и так вытянула из мужчины слишком много информации. Девушка совсем не удивится, если Ольсен снова замкнётся, боясь вновь на эмоциях выпалить то, что терзает и кусается где-то глубоко внутри.
Пауэлл подошла к дивану и стащила с него свёрнутое в клубочек одеяло, а затем на пол полетели подушка и простыня. Девушка хотела перестелить постель Йоханесса, но всем её вниманием завладела маленькая бумажечка, свёрнутая несколько раз, которая лежала под подушкой. Пауэлл резко обернулась и уставилась на дверь, ведущую в коридор. Ольсену явно понадобится хотя бы минут десять, чтобы справиться со всеми своими делами. Что такого в том, что Эльфрида прочтёт сейчас эту записку? Она просто волнуется, а Йоханесс упёрто молчит и не хочет ничего говорить.
