Джеймс наслаждается зрелищным творением собственных рук, а ведь он пока его и пальцем не тронул.

Пока.

— Не помню, чтобы ты записывался в ряды моих фанаток, — получается даже по-дружески. Пепельно-пунцовые губы беззвучно приоткрываются, чтобы снова сомкнуться.

Давай подбирай челюсть, малыш, я могу быть добрым.

— Не помню, чтобы ты записывался в ловцы. Снова.

— Не помню, чтобы ты следил за моей профессиональной карьерой.

— За выставленным напоказ следить не сложно.

Туше.

Джеймс усмехается, втягивая скулы. Проглатывает. Как там говорят, на правду не обижаются?

Но Скорпиус смотрит со дна ямы, заключенный в кандалы. Толку от победы в словесной перепалке мало. Джеймс вопросительно поднимает брови.

Ты начнешь или как?

— С меня хватит, — брезгливо шипит Малфой. Воу, Джеймс даже не знал о таких гранях в арсенале. Может, ещё услышит знаменитое малфоевское «Поттер».

— Всего пара недель, и уже сдали нервы?

Блядь, наверное, надо было всё-таки заготовить небольшую речь на этот случай, но Джеймс думал, что у него будет больше времени. Стадия двусмысленных взглядов, заставляющих Скорпиуса замирать и отодвигаться от Альбуса, по подсчетам должна была продлиться немного дольше. Придется импровизировать. Ну а хули нам.

— Просто скажи, что тебе нужно.

— Не здесь.

Джеймсу оглядываться не нужно, чтобы почувствовать направленные в их сторону любопытные глазенки. Он не кивает. Просто проходит мимо слизеринца к лестнице, ведущей к раздевалке. Скорпиус пойдет за ним, Джеймс уверен. Срать на вытягивающиеся позади шеи и срать на зарождающееся внутри волнение. Последний год в Хогвартсе — уже на всё срать.

Джеймс слышит тихо произнесенное за собой Коллопортус, решает не комментировать. Пусть накладывает запирающее, если ему так будет спокойнее.

Помещение делится на три части. Первая — голые стены с символичным красно-золотым гобеленом, несколько лавок и доска для стратегических каракулей. Через арочный проём она перетекает в помещение побольше с индивидуальными шкафчиками, и дальше идут душевые.

Скорпиус остается стоять возле гобелена, а Джеймс не предлагает ему не стесняться и располагаться. Он вообще ведет себя так, будто Скорпиуса здесь нет. Скидывает с себя потную форму, очищает заклинанием и с полотенцем наперевес уходит в душ.

Вода шумно бьет по кафельному полу и, Джеймс надеется, по выдержке слизеринца тоже. Он не спешит, подставляясь под сильный напор и, на самом деле, давая себе время на обдумывание. Хрен знает, что ему нужно. Поиздеваться, посмотреть, как далеко тот сможет зайти, как далеко может зайти он сам?

Полотенца здесь, как и в замке, насыщенно бордового цвета с золотой вышивкой по краям — грёбаная концептуальная херота. Джеймс обматывает ею бёдра так, чтобы были видны треугольные косые мышцы живота, и как ни в чем не бывало выходит к — какая прелесть — стоящему на том же месте Скорпиусу.

Контрастный прохладный воздух остужает падающие с волос капли, запускает волны мелких мурашек, но Джеймс, наплевав на это, не идет к шкафчикам, а прямо в таком виде прислоняется плечом к арке.

— Так ты гей?

Ля-по-та, Джеймс, что за беспрецедентная тактичность и второй раз за день!

Впрочем, Скорпиус не оценивает, дергается, как от пощёчины, сверлит через расстояние всей комнаты.

Ещё впечатайся в эту стену.

— Нет.

Ну да, я не гей — мне только спросить.

Джеймс лениво отталкивается, делая первый шаг.

— Значит, встает только на Альбуса? — Он подходит почти вплотную и опирается ладонью на дверь справа, загоняя Скорпиуса в своеобразную ловушку, хоть тому и ничего не стоит выскользнуть. Оставляет выбор. По факту — иллюзию. — Что это — любовь?

Скорпиус моргает, сомневается, что-то выискивает, умоляет не заставлять его отвечать.

Ему больно?

— Что ты хочешь от меня? — Ноль былой бравады в голосе. Неужели так легко сдастся.

— Правила просты: ты не лжешь мне, я не говорю правду всем остальным. — Давай, детка, соображай чуточку быстрее. — Не представляю, как отреагирует братишка, узнай он о безответно влюбленном, дрочащем на него по ночам дружке.

— Ты настоящий ублюдок, настолько стало скучно? — Наконец-то зло выпаливает Скорпиус, в глазах пылает голубой огонь.

— Как не аристократично, но суть ты уловил.

Джеймс ехидно улыбается, закусывает губу, довольный тем, как Скорпиус перехватывает это движение. Его белые щеки трогает розоватый румянец, и весь возвращенный обратно уничтожающий взгляд теряет какую-либо убедительность.

Картина маслом, конечно. Он, абсолютно голый с еле держащимся на бедрах полотенцем, прижимающий к стене по горло замотанного в черную мантию слизеринца одним желанием того отстраниться. Но Скорпиус рдеет с каждой секундой всё сильнее, а вошедшие в раж опьяненные бесы продолжают нашептывать Джеймсу свою редкостную ахинею.

— Можешь рассмотреть, если хочешь. — Джеймс совершенно развязно кивает вниз на обнаженный торс. — Держу пари, до этого ты только тайком косился на мужские тела в общей ванной. Хватай удачу.

— Да пошёл ты…

— А-а, — Джеймс качает указательным пальцем свободной руки перед чужим лицом и небрежно одергивает шелковый шарф вниз, задевая костяшками на удивление пылающую шею. Скорпиус инстинктивно вжимается в стену ещё сильнее. Смотрит волком, хотя очевидно, что он здесь овечка.

— Уговор. Ты не должен лгать, — напоминает Джеймс. — Так как, хочешь?

Несколько секунд молчаливого бессмысленно-упорного сопротивления, и Скорпиус — о боже, с вызовом — опускает глаза. Всё так же дерзко, но послушно скользит по шее, линии ключиц, солнечному сплетению, рельефу пресса, подчеркнутого ровным загаром, пока не замирает на дорожке темных волос уходящих под хлопковую ткань.

Рот Джеймса опасно наполняется слюной так, что приходится сглотнуть. И получается охуенно-не-вовремя-громко, потому что Скорпиус, отмерев, машинально ведется на звук, а Джеймс замечает, насколько у того жадно расширены зрачки — радужки не видать.

— Понравилось? — Вкрадчивый, абсолютно блядский низкий голос, обычно включающийся, когда он разводит девушек.

М-да, Джеймс, чья б корова мычала. Собственная гетеросексуальность, очевидно, курит в сторонке.

Скорпиус молчит, и Джемсу хочется вскрыть его, залезть в мозг и посмотреть, что в нем творится.

Его снова начинает бесить это нечитаемое защитное забрало — красивое до невозможности.

Но Скорпиус хороший мальчик, и он, отвернувшись, но не опуская подбородка, смиренно кивает.

А Джеймса прошибает от того, как резко сжался узел внизу живота.

Пора заканчивать.

Джеймс делает шаг назад в объятия бесцветного гораздо более холодного воздуха, по сравнению с окружавшем его секунду назад. И уже возле шкафчика через плечо кидает:

— Будь паинькой, следи за почтой. — За спиной гробовая тишина. — Можешь идти!

Пара суетливых шорохов, Алохомора, глухой хлопок.

До Джеймса не сразу доходит, что странный звук, тарабанящий по ушам — его непроизвольный смех. Он смотрит на красноречиво оттягивающееся полотенце и запрокидывает голову назад, отчего смех перерастает в зловещий гортанный гогот.

Пиздец, приплыли, блядь!

========== Do you denote from what we feel? ==========

Родная гостиная встречает немым укором, которого он и заслуживает.

Скорпиус задыхается продрогшим воздухом подземелья. Его лихорадит от жара.

Кричащие мысли мечутся, разрывая на куски.

Экзистенциальный пиздец какой-то.

В ванной, слава Мерлину, никого. Скорпиус скручивает кран, отмечая, как сильно дрожат пальцы, и отправляет в лицо порцию холодной воды. Не помогает.