Как жаль, мам. Я тоже не знаю, где его искать.
А Скорпиус…
Скорпиус выглядит как шанс, который Джеймс когда-то упустил. Проебал с гордо поднятой головой.
Остается привыкнуть, выгравировать, выжечь в себе мысль, что оно ему нахер не нужно. Никогда не было нужно и не будет.
Он аккуратно отцепляет от себя ладошку Лили, не останавливающую свою болтовню ни на секунду, и, круто развернувшись, взбегает по лестнице.
Последний месяц лета в Норе пролетает, как всегда, довольно быстро. Джеймс ставит его на перемотку, просыпая весь день и проводя в соседней деревне всю ночь. Расплата — разочарованный взгляд матери, на которую он неизменно натыкается по возвращении. На неё и ещё одну пару глаз, которую приходится весьма старательно избегать и всё равно чувствовать на спине, разворачиваясь.
Раз в неделю Джиневра врывается в его комнату на самом последнем, так называемом, этаже с родительско-воспитательной тирадой и показательным сбором разбросанных вещей. Выступление всегда совпадает с днем стирки. Он молча выслушивает поток ругательств, и всё, на что его хватает — не выругаться в ответ.
Да, он согласен, так нельзя, он деспот и неблагодарный сын, да-да, просто дай поспать.
Джеймс благодарен матери за то, что ей хватает мудрости не плакать из-за него при отце и что в остальные шесть дней она не лезет.
— Джеймс, — мать окликает его прямо перед выходом, — мы выезжаем завтра в девять.
Очень лаконичное замечание, подразумевающее под собой: будь добр и притащи своё тело не в шесть утра. Джеймс закатывает глаза, удерживая ручку двери. Знаменитая семья чистокровных магов всё ещё предпочитает передвигаться на машине — оборжаться, от вращающейся в склепе крёстной прабабки, наверное, уже можно аккумулятор зарядить.
Джеймс не удосуживает её ответом, но всё же осматривает расположившуюся по-плебейски на ковре компанию вокруг какой-то настольной игры. Никому до него нет дела. Мать, похоже, даже головы и не поднимала. Она передает несколько мелких разноцветных бумажек Альбусу, и тот наигранно смеется, что-то крича про несметные богатства, а Джеймс замечает место соприкосновения бедер младшего брата и рядом сидящего парня.
Взглянешь и не скажешь, что этот парень — наследник благородного и древнейшего рода: пижамные штаны, серая чуть великоватая футболка, слишком расслабленная поза, по-домашнему растрепанная прическа.
Взглянешь, и хочется выйти за дверь.
Что Джеймс и делает. Получается излишне громкий хлопок, даже как-то по-детски обиженно.
Выдыхай, Джеймс. Всколыхнувшуюся злобу, лезущую под веки картину — всё выдыхай.
Он возвращается в полпервого и в отвратительном настроении.
В пустой гостиной брошенная на середине игра и раскиданные диванные подушки, на кухне оставленные кружки с недопитым чаем. Джеймс не может сам себе объяснить порыв, он просто сначала собирает злосчастную игру, укладывая стопки карточек в подходящие по размеру отверстия, расставляет подушки по привычным местам и идет на кухню, подхватывая пять кружек со стола.
Отмывание белых стенок керамики от коричневых следов эрл-грея не успокаивает ни разу. Джеймс вычищает их, по локоть в пене моющего средства, уже не видя, что остервенело скребет жесткой поверхностью губки свои руки. С тыльной стороны ладони, с внутренней, между пальцами, пока не обжигает кожу, и хватается за бортики раковины в безмолвном крике.
Выпитый ром горчит на языке, как выступивший яд.
Джеймс усмехается мысли, а уголки губ тянет вниз под силой притяжения.
Яд у льва? Ну да, как же.
Джеймс всматривается в подвешенное над раковиной зеркало — на свой достойный самой последней подворотни вид. Разбитая бровь и рассеченная скула, но у того деревенского имбецила физиономия искорёжена ещё больше.
Хогвартс. У нас Вы научитесь превращать крыс в бокалы и отличному хуку правой.
Правда, второе не входит в учебную программу. Ох, и как Макгонагалл руки не стерла, настрачивая его матери эти записульки? Однажды даже на три листа. С двух, охуеть, сторон!
Всё-таки наработанная за первые годы и развернутая на сто восемьдесят градусов собственными силами репутация умудрялась работать.
И всё-таки сейчас придется обратиться к матери за заживляющими чарами, они ему никогда не удавались. Ломать — не строить. Обратиться и выслушать в свой адрес всё, что та думает. Ну, а нефиг было кидать ему в спину свои крайне необходимые комментарии. Он и так помнил о “заветном” отбытии в Хогвартс.
Да, конечно, именно поэтому он извелся за весь вечер, мягко сказать, вечеринки в деревенской халупе. И поэтому тот кидающийся неуместными шутками тупица получил ринопластику без смс и регистрации.
Пробежавший по Норе смешок, тут же резко стихнувший, отвлекает Джеймса от глубокого самоанализа. Видимо, детки не послушались мамочку и не в постелях.
С каждой ступенькой борьба внутри между дальнейшими намерениями набирает обороты. И почему-то привычный метод игнорирования всего происходящего вокруг сдал позиции на старте.
Совершенно ублюдское устройство этого горе-жилища заставляет проходить мимо каждой пристроенной комнаты, и Джеймс накладывает на лестницу кратковременное бесшумное заклинание, иначе её нещадный скрип разбудит абсолютно всех.
Желтая полоска, вырвавшаяся в коридор из приоткрытой двери, служит для него указателем на источник нарушения сонного царства. Джеймс подходит поближе, подставляясь под тепло света. Рассевшийся не на своей кровати Альбус занимает большую её половину, он водит пальцем по строкам какого-то журнала, читая вслух и, видимо, пытаясь подавить смех. Голос то повышается, то нисходит до шёпота. Брат сидит вполоборота к Джеймсу и не может его видеть, зато поджавший под себя коленки второй жилец комнаты полностью предоставлен изучающему взору стоящего на пороге.
Глаза — кристально чистые топазы, впитывающие в себя каждое движение рук, улыбку, смех. То, с какой осторожной нежностью они вглядываются в лицо напротив, считывая эмоции — им, кажется, даже не важно, что тот говорит.
Джеймс в который раз подтверждает закравшееся и твёрдо укрепившее свои позиции подозрение.
Скорпиус просто светится, как, блядь, зажженный Люмусом Максима. А Джеймсу хочется раздавить этот свет, как букашку. И почему-то посильнее встряхнуть брата. Только его жест точно расценится как небезразличие, которое Джеймс не может себе позволить. Но что, если…
Джеймс невзначай поднимает руку, проводит пальцем по саднящей губе, и это движение производит нужный эффект.
Скорпиус тухнет, взрывается, как лампочка, будто становится на секунду меньше, сразу выпрямляя спину обратно. Немного вызова в глазах, но на этом всё – молчит, ждет, и это выдает его больше, чем всё остальное разом.
У Джеймса внутри раскаленные булыжники, на которые Скорпиус подливает талую воду.
И он не удерживается.
Губы раскрываются, чтобы беззвучно четко проартикулировать Я знаю, и растягиваются в поистине дьявольской злорадной ухмылке, отражающейся в покрывающемся коркой льда топазовом море.
========== To feel ==========
Скрытая от маглов часть вокзала Кингс-Кросс встречает своей сбивающей с ног суетой. Тесно, жарко, громко. Джеймс плетется в самом конце делегации Поттеров-Уизли. А ведь сегодня даже никто, наконец-то, не поступает в первый раз, к чему сопровождающий кортеж?
Джеймс отпочковался бы от них, как только вышел на платформу, но ему всучили чертову телегу с чемоданами. В принципе, мать утром почти без упреков ликвидировала последствия ночной драки у него на лице, так что имеет право запрягсти его как лошадь.
Сложив локти на поручень и вальяжно толкая дышащую на ладан — почему у них всегда всё разваливается — железяку, Джеймс мечтает добраться до нужного вагона, сбагрить вещи Хьюго и Лили и эвакуироваться подальше от слезливых прощаний, но пока остается примерять мишень для пинка на значительно расширивший свои границы зад дяди Рона.
