Цветы самых разных оттенков окружают извилистые тропинки, словно выросли сами по себе, без какой-либо системы, а небольшие фруктовые деревья хвастаются раскрывшимися бутонами.

Джеймс прокручивается несколько раз вокруг оси, пытаясь нащупать ускользающее обманное ощущение, и его наконец озаряет.

Слишком тихо. Ни пения птиц, ни стрекота или жужжания насекомых.

И он не слышит ни одного запаха.

Джеймс склоняется над крупным сиреневым цветком, название которого не знает, и замирает, убедившись в подозрении. Ничего.

— Они не живые.

Джеймс чуть ли не подпрыгивает от ворвавшегося в сознание голоса, но подавляет первую реакцию и важно выпрямляется.

У Скорпиуса руки вложены в карманы серого смокинга, что придало бы ему расслабленный вид, если бы не дрогнувший приподнятый уголок губ. И Джеймсу хочется вернуть момент, чтобы снять с себя лживую прилипнувшую к лицу гордую оборонительную маску.

— Этот сад мёртв. Перед тобой всего лишь красивая иллюзия, поддерживаемая магией пяти домовиков, — поясняет Малфой, и уголок снова странно дергается.

— Как труп в формалине… — Скорпиус прищуривается и, дав волю неуверенной застенчивой улыбке, кивает. И Джеймс понимает. Разом пропускает через себя неуловимое сквозящее здесь чувство. — Я скучал по тебе.

Джеймс ожидал, что будет сложнее, что он подавится этими словами и тут же сдохнет. Но они вылетели наружу подобно вырвавшемуся воздуху из проткнутого иголкой пузыря.

И Скорпиус не обязан отвечать ему.

— Я делал всё, чтобы не скучать по тебе. — Веки прикрывают молниеносно ошпаренные глаза. Справедливо, а что ты ещё хотел? — Можно задать один вопрос?

— Только если я после задам свой.

— Без игр никак? Естественно… — Скорпиус задумывается, и Джеймс готов дать ему сколько угодно времени, лишь бы он остался с ним подольше. — Ты написал адрес. Это было…

— По пьяни. Писала бутылка текилы и ещё вроде немного абсента. — Он не врёт. Искупление. Он не будет больше лгать. Не Скорпиусу.

— Я почему-то так и подумал. — Горько подводит черту Малфой и, смотря в никуда, начинает отворачиваться — просто задай вопрос по-другому, пожалуйста — а потом резко возвращается обратно. — Но если бы я прилетел? Всё бросил и прилетел, что бы…

— Я бы не отпустил тебя. — Громче положенного. И уже чуть тише. — Ни за что. Я бы снял квартиру получше. Вставал бы раньше тебя, чтобы приготовить вафли — не как в Хогвартсе, конечно… Мы бы не вылезали из постели, ходили в кино, я показал бы тебе все потрясающие уголки Нью-Йорка. А потом мы объездили бы всю Америку под хиты восьмидесятых, ночевали бы под открытым ночным небом…

— Я люблю её, Джеймс, — обрывает его Скорпиус.

— Я знаю.

Всего лишь нарисованная сожалениями картина несуществующего будущего. Упущенного будущего.

Каким же он был идиотом.

— Так твой вопрос? — Напоминает об условии Скорпиус уже вполоборота к Мэнору.

Но Джеймсу по факту нет нужды его задавать. Разгадка прямо напротив, выгравирована в разбитом аквамариновом отражении.

— Я ведь тогда по-крупному проебался, да? — Риторически отправляет Джеймс в ровную удаляющуюся спину. И ответом ему служит донесенный дуновением тяжелый выдох, приправленный практически выветрившимся из памяти цветочным ароматом.

Глухой хлопок аппарации стирает следы чужого присутствия с развилки, как только силуэт ни разу не обернувшегося Скорпиуса скрывается за узорчатой дверью, оставляя сад наедине с его призрачной красотой.

Трансфигурирующее заклинание спадает с исчезновением последней тени в спустившейся бессмертной ночи, с последним угаснувшим огоньком в окнах Мэнора.

Но на следующий день, когда Скорпиус вновь прогуливается среди обнажённых деревьев, он замечает одну ошеломляющую деталь — маленькую зеленеющую почку на исхудавшей ветке молодой яблони.