Рама издает предательский скрип, Альбус вторит ему неопределенным звуком, но не просыпается, и Скорпиус впускает фамильного филина. Гамлет аккуратно приземляется на спинку стула и вздергивает головкой, требуя взять письмо из клюва. Он бы покорно просидел на подоконнике до утра, но раз впустили, то будьте добры, заберите свою почту.

Но Скорпиус не смог бы ждать, Гамлет мог принести сообщение только от одного отправителя.

Он забирает молочный конверт, второй рукой перебирая мягкие перышки за «щёчкой», за что получает профилактический щипок.

Гамлет — белоснежный филин отца. Он до боли иронично любил Скорпиуса больше, когда тот был маленьким мальчиком, позволял гладить себя, играться с крыльями, но потом в один момент охладел. Теперь им лучше любоваться издалека.

Скорпиус взламывает жирную печать с буквой «М», а Гамлет неестественно, по-совиному поворачивает голову, заглядывая ему в лицо — как вопрос «что случилось?», когда ты стараешься не расплакаться.

Скорпиус мог бы уже не читать письмо, знает же, что там. Одно глупое оправдание — желание увидеть папин почерк.

«Дорогой Скорпиус!

Мне жаль. Утром я не смогу прибыть в Нору, чтобы проводить тебя на Хогвартс-Экспресс. Завтра важный суд, и мне предстоит ещё многое подготовить.

С любовью, Папа»

Подпись начинает растекаться, и Скорпиус не сразу понимает, что дело в упавшей сверху капле, а с губ срывается смешок от прерывистой еле заметной черточки в слове «Нора». Он ярко представляет дрогнувшую на нём руку и закатившиеся глаза отца.

— Кто вообще в здравом уме называет свой дом Нора? — фыркает Драко, трансгрессируя сюда сына в первый раз.

Скорпиус не одобряет сквозившего в тоне высокомерия, но умиляется этому ребячеству. Отец так и не привык, иногда пропуская в речи взаимозаменяемые лачуга/пристанище/логово Уизли. Самое гуманное, не без доли сарказма — небоскреб.

Гамлет вопросительно ухает. Скорпиус одобрительно кивает и снова приоткрывает окно. Обратное письмо он напишет по прибытии в школу.

Филин улетает с чувством выполненного долга. На часах уже пол пятого и небо начинает подсвечиваться предрассветной лазурью. Совсем скоро в дверь постучит миссис Поттер, но в этот раз Скорпиус не реагирует, продолжая лежать в кровати. Не то чтобы он совсем не ожидал такого поворота — Скорпиус пессимистически предусмотрительно в этот раз даже никого не предупреждал о возможном визите. Но ему шестнадцать, и он имеет право расстроиться, потому что соскучился по отцу и теперь не увидит его до Рождества.

Иногда быть всепонимающим охеренно выматывает.

Жаль не избежать диссонанса у окружающих, когда промениваешь располагающую улыбку на поникшую мину.

Он не хочет выставлять напоказ своё настроение, но по-другому не получается. Приходится по-детски отбиваться от, надо отдать должное, тактично тихо интересующейся переменой миссис Поттер.

Когда вниз, непременно в последнюю очередь, спускается Джеймс, она переключает внимание на свидетельства драки на лице старшего сына. Ничего нового, разбитая бровь — визитная карточка Джеймса в школе. Скорпиус не удивляется, но его инерционно толкает назад в середину ночи, и обстоятельства умножаются друг на друга, углубляя оттенки трагизма ситуации.

И Скорпиус замечает в себе совершенно не свойственное ему раздражение от сегодня особенно наглой физиономии Джеймса.

Что там про благородное равнодушие, а?

Похоже, план придется пересмотреть.

========== To play me once again ==========

Шесть лет спустя у Джеймса язык так и не поворачивается назвать Хогвартс домом. Вторым, первым — не важно.

Максимум, на что тянет школа — перевалочная станция. И Джеймс в душе не ебёт, куда с неё отправляться.

Стажировка в министерстве? Аморфная перспектива получить должность и просиживать жопу в каморке метр на метр? Оно ему нахрен не упало. Как и, если честно, весь волшебный мир, поросший плесенью.

Джеймс задумывается об этом на пятом курсе, когда слышит о важности СОВ в сотый раз на дню. От насупленных рож преподов хочется ржать в голос — каждый уделяет не меньше десяти минут урока на расписывание возлагаемой ответственности за будущее. Ведь если не сдал экзамены, то всё, пиши пропало, жизнь окончена, повезет, если разрешат менять утки в Мунго. Это, блядь, полный бред, к которому невозможно относиться серьезно.

У Джеймса такое ощущение, что сечет фишку он один. Да магический мир — долбанная выкопанная песочница на огромном зеленом поле, за её границами бескрайние возможности, а они сидят жопами в песке, натянули вёдра на свои тыквы и нихрена вокруг не видят.

«Надену шляпу, пальто, смою себя в унитаз и пойду доебусь до какой-нибудь третьеклашки чихнувшей огнём при маглах» Ну вашу ж мать! Больше заняться нечем?

Шизофреническая херь. И она явно не для Джемса. Он, конечно, рад за других, невидящих в своём образе жизни никакой подставы, но сам на него подписываться не собирается.

Единственный в окружении Джеймса, к кому он проявляет нечто похожее на уважение — тетка Грейнджер. Она хотя бы занимается чем-то отдаленно напоминающим настоящее дело — заправляет отделом по взаимоотношениям с маглами, регулируя и выстраивая мосты между мирами на высших уровнях, правда, её сомнительное протестное хобби за всякие права униженных и оскорбленных всё же напрашивается на снисходительную улыбку. Чем бы дитя ни тешилось.

А ещё именно у неё в гостях Джеймс однажды находит стопку сразу заинтересовавших его книг — нормальных человеческих учебников. И вот понятие «экономика» звучит гораздо менее припизднуто, чем «прорицание». Джеймс забирает несколько для программ начального курса, прося тётку не рассказывать родителям, и та почему-то без вопросов соглашается.

Он осваивает магловскую школьную программу за пятый и шестой годы Хогвартса, проводя бессонные ночи за закрытым бордовым балдахином. Для Джеймса это что-то личное, куда он не пускает никого — Гермиона Грейнджер получила свой вип-пропуск только за золотое молчание. Впрочем, без неё он бы вообще не нашёл эту дорогу, так что напускное пренебрежение можно и опустить. В душе Джеймс благодарен ей. Может, и стоит как-нибудь обронить вслух «спасибо», чего он до сих пор не сделал, видимо, из-за вросшего в хребет сволочизма.

И порыв благодарности снова возникает, когда Джеймс находит вложенные буклеты лондонских и пары заграничных университетов в тонкий, но, по утверждению рецензентов, изменивший мир публицистики исторический бестселлер — они это пишут буквально на каждой обложке. Джеймс украдкой рассматривает сложенные гармошкой глянцевые бумажки, разбирая громоздкий чемодан, пробегается глазами по громким названиям: Королевский Лондонский Университет, Голдсмитс, Гарвард. Здания на фото помпезностью вряд ли уступают Хогвартсу. Он запихивает буклеты, бестселлер и ещё пару рандомных книг в узкий проём между матрасом и изголовьем, прикрывает подушкой, а основную часть оставляет в чемодане и пинает его под кровать.

Джеймс как раз успевает плюхнуться на покрывало, не снимая ботинок, чтобы предстать перед вошедшими в непринуждённой позе, левитируя над собой всученную наспех записку от какой-то герлы с Пуффендуя. Кажется, он уже трахал её в прошлом году.

— Бедный Джеймс. Не успел вступить на порог, как уже липнут оголодавшие девчонки. — Лисандер пошло играет бровями и меняется в лице, когда Джеймс невербальным заклинанием превращает кусок пергамента в пепел.

— Ой, прости, нужно было отдать тебе? — Наигранно обеспокоенно интересуется Джеймс.

— Меня огрызки не прельщают. — Бесцеремонно усаживаясь на его кровать, Лисандер игриво проводит пальцами по брючине Джеймса чуть ниже колена. — А может, наш Джеймс забраковал мисс Смит из-за цвета волос? Она же в прошлом году была блонди, а, Лоркан?