Скорпиусу хватает осведомленности, чтобы догадываться об истоке этого чувства, и благоразумия, чтобы не давать ему чёткого определения.

Он будто со стороны продолжает наблюдать за собой, не противясь, но со слабой надеждой, что химические реакции на Альбуса не пойдут по нарастающей. Реакциям же абсолютно всё равно, на что там надеется Скорпиус.

Порезы увеличиваются в геометрической прогрессии от каждого дня, проведенного рядом. Они не успевают зарастать, а новые шипы режут по живому мясу, сдирая только-только начинающие образовываться свежие корки.

Любое прикосновение, взгляд, одно присутствие Альбуса будоражит до микро-землетрясений, словно сердце Скорпиуса — полигон, на котором решили устроить военные испытание.

Пару раз он позволяет думать об Альбусе, находясь наедине с самим собой очередной бессонной ночью, и потом стыдится какое-то время смотреть лучшему другу в глаза. Приходится списывать помутнившее рассудок наваждение на банальные физические потребности.

Нет же смысла винить себя за то, что являешься человеком?

Он ни на что не рассчитывает, ничего не требует. И он безумно благодарен Альбусу за то, что тот ничего не замечает.

Скорпиус не осмеливается надеть на себя ярлык. Он не уверен, что влюблен.

В книгах, которых он прочел сотни, влюбленные люди ведут себя по-другому: собственнически, эгоистично. Они хотят, владеть объектом чувств, заявляют о них, а если страх сильнее, то мечтают заявить. Скорпиусу же достаточно просто быть рядом, и он становится счастливее.

Вряд ли кому-то станет лучше, если вскрыть тайную шкатулку, ключ от которой Скорпиус давно выкинул.

Он не собирается ставить на кон всё, что имеет, подвергать этой болезни, запертой в нём, словно в ящике Пандоры, Альбуса. Тем более, он представляет последствия.

Скорпиус не один раз подумает, прежде чем что-либо сказать, Альбус же не привык церемониться, выдерживать паузы. И, наверное, Скорпиус просто боится именно этой открытой честности, которая, как ни парадоксально, больше всего ему нравится. Альбус всегда говорит правду, которая сравни несущемуся в лоб локомотиву. А Скорпиус как-то не планирует под него бросаться.

И потому безмолвно кинутое ему в лицо «Я знаю» натягивает уже свободно овивавшую его колючую проволоку, заставляя колючие иглы снова вонзиться в тело.

Голос Альбуса вымещается загнанным немым эхом, отбивающимся от стенок сознания, комната пропадает, оставляя его наедине с гадкой ухмылкой и лукавыми надменными глазами, а сковывающий ступор спасает, чтобы не выдать себя ни одной эмоцией.

Силуэт делает шаг назад, позволяя тени проглотить себя, и только тогда присутствие Альбуса вновь врывается в реальность на своё привычное место.

Что за нахрен такой? Простите за французский.

Скорпиус не любитель брани — возможно, влияние воспитания, но сейчас каждый вопрос в голове содержит нецензурные междометия через слово.

Во-первых, как Джеймс может что-то знать, когда вообще-то сам Скорпиус нихрена не знает.

Во-вторых, Скорпиус был уверен, что тот не догадывается о его существовании — немаловажное условие, чтобы заявлять подобное.

В-третьих, какое ему, блядь, дело?

В эту ночь Скорпиус впервые так много думает о старшем брате Альбуса. Конечно, появился весомый такой повод, но ему непривычен сам факт.

Ему казалось, что их нейтралитет доведен до строгих, уходящих в бесконечность параллельных линий.

Скорпиус относится к нему просто никак.

Они никогда не общались.

Скорпиус пытается элементарно здороваться на первом курсе, и пара неудачных, скорее случайных приветственных слов слетает с языка при столкновениях в Хогсмиде на третьем, но Джеймс огибает их с Альбусом, как прокаженных, даже не отвлекаясь от своей компании.

— Не обращай внимание. Джеймс — паршивая овца в семье, — безапелляционным тоном подводит черту Роза в их обсуждении после очередной такой встречи.

Альбус не возражает, а Скорпиус рассуждает о том, что если несоответствие семейному кодексу делает тебя паршивой овцой, тогда то же самое можно сказать и о нём самом.

Разница в полтора года, разные факультеты, интересы. Судя по сложившемуся за четыре года впечатлению, Джеймсу нравится угрожать чьей-то жизни бладжером, устраивать несанкционированные вечеринки, драки, привлекать к себе внимание развязным поведением, менять девчонок раз в неделю и принципиально не завязывать галстук.

А ещё, похоже, испытывать на прочность миссис Поттер.

Джиневра Поттер для Скорпиуса — святая женщина, преисполненная спокойной житейской мудрости.

Она встает в пять утра. Зная, что у Скорпиуса проблемы со сном, делает три приглушенных стука в дверь — слишком слабые, чтобы разбудить, но достаточные для мини-сигнала, и спускается на кухню заваривать кофе. И следующие три часа принадлежат только приятным разговорам под расслабленную готовку. Иногда они сидят на крыльце Норы, каждый с кружкой, от которой поднимаются завитки пара, темы плавно перетекают одна в другую, периодически круто поворачивая, когда миссис Поттер вспоминает себя в его годы.

У неё был боевой, своевольный нрав, постепенно поутихший под слоем неотложных забот и теплом материнской любви. Ему пришлось усмириться, чтобы своим запалом не разогнать накопленную по крупицам гармонию. Но именно его Скорпиус видит в её медово-карих глазах, направленных на заваливающегося домой под утро Джеймса.

Он чувствует себя максимально неловко в эти моменты, лишним и будто кем-то единственным, заставляющим миссис Поттер сдерживаться. Хоть и в последнее верится с трудом.

Скорпиус затрудняется описать их отношения, ответ будто нащупывается, но каждый раз ускользает. Однако во взгляде Джиневры прослеживается нечто знакомое: усталость от беспомощного ожидания, словно она просто ждет, когда до сына дойдет самая очевидная вещь, которая ей давно известна.

Скорпиус уверен, он смотрит так же на своего отца.

Но Джеймс для него слепое пятно.

Скорпиус не может прочесть его, как зашифрованные руны — без кода пытаться бесполезно. Поэтому он принимает самую простую и логичную тактику: не лезть, куда не просят.

И, видимо, он надеялся на ответную услугу. Думал, между ними заключён некий пакт о взаимной индифферентности.

Только где он просчитался?

Сомнений и иллюзий на счет предмета знаний Джеймса у него не возникает. Всё просто. Он забылся, привык к непробиваемой близорукости Альбуса и слишком расслабился.

Скорпиус пытается проанализировать информацию о Джеймса Поттере, находящуюся в общем доступе, и не придумывает ни одного варианта дальнейших действий. Абсолютный зияющий ноль.

Все представления о людях и предположения разрушаются, стоит сопоставить их с портретом Джеймса.

Проходит несколько часов, когда Скорпиус ловит себя на том, что тупо изучает стыки досок на потолке, подсвечиваемом прокравшейся через окошко луной. Волнение от неизвестности, потери контроля улеглось, пропустив вперед приятное умиротворение. Затишье.

Скорпиус решает полагаться на выдержку и стойкость, привитые с рождения как обязательные атрибуты будущего лорда.

Что бы Джеймс ни придумал для него, он встретит это с благородным равнодушием.

Внезапный робкий стук со стороны окна вытягивает его из полудремы. Скорпиус резко поворачивает голову. За мутноватым от влаги стеклом он замечает знакомую белую неподвижную фигурку, и сон, дававший хозяину последний шанс остаться в постели, иначе он сегодня не вернётся, окончательно покидает Скорпиуса.