Всего один короткий момент встряхивания пелены, и она, расправившись, снова накрывает Джеймса, стирая искреннюю улыбку.

И в следующую секунду он невольно украдкой отыскивает в расплывающейся под ним толпе единственную волнующую его точку. Даже с такого расстояния Джеймс распознает на точеном лице признаки не огорчения за проигрыш Пуффендуя, а Джеймс уверен, Скорпиус болел за них, — то, что он видит, скорее беспокойство.

Беспокойство, адресованное точно в его сторону, заново вспарывающее трещавшую по швам завесу и побуждающее покинуть поле в ту же секунду, наплевав на все прощальные ритуалы.

Потому что лучше не становится.

Становится в разы невыносимее.

Терпеть это повисшее молчание. Терпеть самого себя.

Джеймс уже перестал смотреться в зеркало, лишь бы не видеть там иссыхающего от ломки наркомана. И доза — Скорпиус. Скорпиус, занимающий все мысли, которые Джеймс отчаянно разгоняет, словно стервятников собравшихся над куском падали.

Сложнее всего ночью, когда Джеймс силой заставляет себя вчитываться в страницы учебников, не имеющих ничего общего с хогвартской программой, чтобы отвлечься и игнорировать лежащий под подушкой пустой лист, с которого давно пропала первая и последняя запись.

Этот же лист свинцовым грузом лежит в нагрудном кармане в течение дня.

Джеймс брал его в руки несколько десятков раз без малейшего понятия, что написать. Он не может этого сделать, пока в конце фразы норовит возникнуть знак вопроса.

«Как ты?»

«Не хочешь поговорить?»

«Почему ты тогда плакал?»

Ясен хер, почему, Джеймс. Из-за тебя, обмудок тупой.

И, определенно, вам не о чем разговаривать. Ты хотел поиграться? Ну, так игрушка оказалась сломанной, а сломанным игрушкам место в мусорном ведре. Скорпиус ведь даже не трофей.

Только вот сломалось нечто другое.

Внутри. То, что сдерживало кромсающую его самого силу похлеще обскура.

Будто скопившийся яд, который, по идее, не должен был навредить хозяину, просочился и отравляет клетку за клеткой. И Джеймс не знает, как его остановить.

Он просто захлебывается в подступающем к горлу токсине, проедающем сквозные дыры, чтобы вытечь наружу, и выталкивает из зоны поражения любого попавшего в неё по своей дурости.

Как, например, Маклагген, лёгким движением руки вышвырнутую с его колен.

Не обижайся, малышка, но у меня планы выпить смертельную дозу огневиски, который как назло не пробирает даже после третьего стакана. Ощущение, будто с каждым новым глотком манящий горизонт алкогольного умиротворения только отдаляется, а узел перманентного напряжение затягивается всё сильнее.

Джеймс полулежит в мягком кресле с бархатной обивкой, запрокинув голову и лениво поглядывая на спускающуюся с пика тусовку. Прилично поддатый Лисандер уже ушёл в нирвану и топчется на столе посреди гостиной, движения извивающегося тела всё чаще попадают мимо ритма электронной музыки, но он ещё умудряется вскидывать волосами ровно в момент взрывающегося припева, так что вполне подходит для предмета залипания.

Очередной глоток не обжигает горло, сразу попадая в пустой желудок.

Разговоры бегущей строкой влетают в одно ухо и выходят через другое. И даже внезапно оживившийся Лоркан на соседнем кресле не цепляет внимание.

Горькое послевкусие на языке и пронизывающие растянутые женским вокалом слова.

Нас никогда и нигде не было. Прощай…*

Отравляющие мысли настигают головной болью в висках. Той болью, которую не унять ни магией, ни таблетками, он уже пробовал. Только переждать, позволив поразить, сожрать мозг, как вирус. Оставив в распоряжение одни первобытные инстинкты.

Голые нужды в моменте. Чтобы клочок бумаги, разделенный всего лишь костями, мышцами, кожей и тонкой тканью от сердца, снова остро стрельнул по нервным окончаниям.

И если не сейчас, то никогда.

Время за полночь.

Джеймс ненадолго покидает гостиную и возвращается на место, чтобы выпить ещё один стакан, который теперь подрагивает, когда он подносит его к губам. Музыка приглушилась, выпуская на передний план расхлябанные голоса, которые врываются в сознание по щелчку.

— Проблема в том, что Макгонагалл никто не трахает.

Блядь, как бомбардой в голову.

Но хотя бы незамысловатый контекст понятен без объяснений.

Лисандера зигзагами ведет в его сторону, и Джеймс на всякий случай приосанивается, не спуская глаз с опасно плескающейся в стакане янтарной жидкости.

— Так, может, возьмёшь на себя избавление Хогвартса от её неудовлетворенной рожи.

Ещё один большой глоток.

— Ты, Джеймс, не особо уступаешь ей в последнее время. — Вкрадчиво произносит Скамандер, наклонившись к уху, и внезапно вообще не грациозно заваливается на Джеймса. — Может, я избавлю тебя?

— Лучше избавь меня от своей персоны.

Джеймс практически скидывает Лисандера на пол, и тот виртуозно даже умудряется не пролить драгоценное пойло. Немногочисленные выжившие заходятся в пьяном угаре, пока блондин устраивает очередное представление, а Джеймс пользуясь моментом направляется к выходу. Можно было бы сказать, незаметно, но черная дыра, прожигаемая на спине, ощущается слишком четко.

Когда Джеймс доходит до Астрономической башни, до назначенного времени остаётся совсем немного. Как раз на одну сигарету и на несколько глубоких вдохов, чтобы проветрить голову.

Джеймс слышит ровный шорох меланхоличных шагов, и сначала ему кажется, что это проследовавший за ним Лоркан, но фигура замирает на последней ступеньке, отбрасывая узнаваемую тень. Точно не Лоркан.

И Джеймса начинает нехило потряхивать. Он вцепляется в подоконник до побелевших костяшек, но дрожь не унимается.

Первое, что бросается в глаза — Скорпиус опять не в школьной форме. Темные джинсы, белая футболка и черный бомбер требуют поскорее пустить ещё одну порцию никотина в лёгкие. Переливающиеся перламутром волосы внушительным объемом подняты вверх с парой выбившихся прядей, падающих на лоб. И если это не плоды подготовки к их «свиданию», то у слизеринца просто дар выглядеть шикарно в любое время дня и ночи.

Скорпиус осматривает всю комнату, прежде чем, наконец, останавливается на Джеймсе с почти осязаемой тоской. Тонкий нос машинально морщится, когда он замечает сигарету.

— Ты куришь. — Звучит как подтверждение добивающего факта. Ты ещё и куришь.

А Джеймс радуется заданной теме, как возможности спихнуть бурлящие эмоции на раздражение.

— Представь себе. — Получается достаточно язвительно, и Скорпиус закатывает глаза. — Что, такая магловская дрянь недостойна общества особы голубых кровей?

— Ты тоже чистокровный, Джеймс. — От отзеркаленного саркастичного тона, наложенного на собственное имя, становится не по себе. И Скорпиус, видимо, тоже это почувствовал, но прикрыл помутнение колючей полуулыбкой. Где-то Джеймс такое уже видел. — От того, что ты не хочешь являться частью этого мира, ты не перестанешь быть ею.

Это уже интересно.

— Какой проницательный. — Джеймс глубоко затягивается. — Неужели так заметно?

— Представь себе. — Очередное столкновение. Выведенный в воздухе круг тлеющим огоньком. Продолжай. — У тебя разве что на лбу не написано «можете подавиться». Презираешь наши законы, традиции, так будто…

Скорпиус осекается, перемещается из комнаты куда-то далеко, в себя — так, что взгляд становится стеклянным.

— Будто что? — Рявкает Джеймс, возвращая его обратно.

— … не собираешься здесь задерживаться.

Слова со звоном достигают дна пропасти в груди, и Джеймс бы засмеялся, если бы был уверен, что выйдет естественно. Если бы Скорпиус сейчас не походил на узнавшего ответы на все вопросы вселенной человека, которому эти знания мясорубкой перемалывают кости.