Но, как бы то ни было, раз и навсегда для себя Кацуки решает, что она ему нравится.

***

Комната Шото меньше, чем ожидал Кацуки. Именно эта мысль пришла в голову, когда он впервые в нее зашел. Никаких приклеенных к потолку и светящихся в темноте звезд или игрушечных машинок на полу, но по прошествии времени довольно глупо этого ждать; это была комната шестилетнего Шото, но ведь она также была его и в шестнадцать. Несмотря на то что она не была такой уж детской, Шото очень стеснялся, что Кацуки ее увидел: переминался с ноги на ногу у двери и не сводил глаз с лица Кацуки, высматривая… да что? Черт, да если б он знал.

В тот первый день он сначала воздержался от каких-либо комментариев, просто чтобы немного подразнить Шото, осмотрел его спальню, а потом, наконец, повернуться к нему со спокойной ухмылкой.

— Очень мило.

В ответ тот фыркнул, закатил глаза и, раздраженный, вышел из комнаты, хотя от Кацуки не укрылась его смущенно ссутуленная спина — все это только убедило Кацуки в своей правоте.

Лежа на футоне, Кацуки оглядывает темную комнату и думает примерно о том же. Глаза привыкли к тусклому лунному свету, льющемуся из окна, и он различает незначительные детали, которые по какой-то причине заставляют что-то сильно сжиматься в груди. Как вот та дурацкая коллекция фигурок из супергеройского аниме, что на полке над столом Шото. Или татами, беспорядочно сложенные в раздвижном шкафу, из которого торчит потертый уголок. Книжный шкаф с нижней полкой, забитой сенэн и седзе мангой (на счет последней Шото как-то неубедительно пытался его одурачить, сказав, что это его сестры), но чем выше, тем больше на полках школьных вещей, а на самой верхней — исключительно тетради и учебники для вступительных экзаменов в университет. Между ними вставлены книги, которые выделяются сильнее, Кацуки предполагает, это подарки и сувениры: книга рецептов разных видов холодной лапши, карта ночного неба и связанные с ней гороскопы на 2014 год, «Японский Язык Жестов для Чайников», пустой диснеевский фотоальбом (Кацуки знает, что пустой, как-то пролистал, когда Шото не было в комнате).

Особенно примечательна одна наполовину скрытая под грудами старой почты маленькая деталь на его столе: книга фотографий дикой природы, которую Кацуки советовал еще во время их первой встречи. С того дня он не обращал на нее внимания, даже не предполагал, что Шото ее запомнил, не говоря уже о том, что прочтет, но, как потом узнал Кацуки, в следующие выходные, когда Шото был дома, он ее купил, прочитал и случайно оставил здесь.

Но Кацуки нравится. Что-то в этом приносит удовлетворение: здесь есть физическое доказательство, что Кацуки был неотъемлемой частью жизни Шото, даже если только в конце длинной истории.

В ванной выключили душ. В ожидании он и дальше лежит, позволяя дрейфовать своим мыслям. Через несколько секунд в белой футболке и боксерских трусах входит Шото, вытирая полотенцем волосы, и рука Кацуки инстинктивно дергается под одеялом — так чертовски глупо.

Вопреки инстинктам он садится.

— Позволь мне.

Шото моргает, глядя на Кацуки, и опускается на колени рядом с футоном.

— Ты проснулся.

— Ниже, — бормочет он, толкая его в плечи, пока сам привстает. Шото скрещивает ноги и оглядывается. Кацуки ждет, что он что-нибудь скажет, но он, черт возьми, не говорит, просто пялится на него, и вскоре Кацуки отпихивает его лицо в другую сторону. — Перестань так странно себя вести.

В ответ слышит тихое хмыканье, и Шото расслабляется: откидывается спиной на Кацуки и наклоняет голову, пока его волосы мягко взъерошивают полотенцем.

Теперь, вот так хорошо. Вот чего ему не хватало. Одной рукой он убирает волосы со лба Шото, а другой, с полотенцем, ведет по голове, чтобы оно впитало воду. Боги, я до чертиков скучал по этому. Мысли Кацуки блуждают сами по себе, непослушные и непредсказуемые, пока он неторопливо сушит волосы своего парня. Он скучал по прикосновениям к Шото, по ощущению его кожи под руками. Она такая нежная, еще теплая и влажная после душа. Трудно поверить, что в домике на дереве те же самые руки казались такими неподвижными, голова Шото была между его бедер, глаза приклеены к Кацуки, пока он отсасывал и глотал его сперму…

Кацуки прочищает горло и меняет позу.

— Все в порядке? — тихо спрашивает Шото.

Он кряхтит и стягивает полотенце вниз, чтобы приглушить голос Шото — тот издает смущенный смешок и выкручивается из хватки, чтобы снова прильнуть к Кацуки.

Он хотел отплатить за услугу, черт побери. Но быстрый отсос не без причины быстрый, и это был единственный раз, когда они смогли уделить друг другу время, прежде чем из главного дома стали выкрикивать их имена, чтобы они пришли поесть. Теперь, когда он об этом думает, это сводит его с ума. С тех пор, как они прибыли в этот отдельный от реальной жизни Кацуки пузырь, где все, о чем он может думать, — Шото, все, что он делает весь день, — это бездельничает, ест ягоды и смеется с матерью Шото, болтается вокруг домика Шото на дереве и лежит на кровати Шото, слушая как из гостиной доносится джазовая музыка и хриплый голос певца, он мечтает о том, чтобы трахнуть Шото до слез…

Кацуки прижимается лбом к макушке Шото.

— Черт возьми.

Тот фыркает.

— Что?

— Я хочу… — Он опускается на колени и утыкается головой в изгиб плеча Шото, поэтому следующие слова звучат приглушенно. — Я просто хочу трахаться.

— Я не расслышал.

Недовольный стон.

— Я хочу трахаться.

— Ты что-то бормочешь.

— Ты просто ублюдок.

Он слышит улыбку в своем голосе.

— Говори громче, Кацуки.

Вот маленькое дерьмо. Он отстраняется и с новой силой трет его полотенцем.

— Какого хрена? Что это было, а? Что это было, ты, половинчатый ублюдок? — Он выдавливает из себя ухмылку. — Хочешь так играть, Шото?

Кацуки не звал его так, когда они были одни, только когда упоминал для других, но в такой атмосфере это было легко. Между ними все стало так легко с вылазки на холм несколько часов назад, и просто случайная близость так желанна, что заставляет изголодавшееся по прикосновениям сердце Кацуки встрепенуться и застучать быстрее. Отвратительно.

Чужая рука ложится на его, замедляя движения.

— Мне нравится, когда ты меня так называешь, — неуверенно говорит Шото. Он не поворачивается, чтобы посмотреть на него, но пальцы крепче сжимают руку Кацуки. — Вообще, я…

Кацуки отстраняется, оставляя полотенце лежать на голове Шото.

— Бакуго? — оборачиваясь, спрашивает он.

— Все норм. Волосы сухие. — Кацуки поправляет одеяло, прикипев взглядом к футону.

— Подожди. Я хочу… — Это занимает у него какое-то время, но когда он поднимает взгляд, глаза полны решимости, и Кацуки понимает, что его ждет что-то ужасное. — Что-то… беспокоит тебя.

Так и знал. Он хмурится.

— Нет, не совсем так?

Прислонившись спиной к кровати, Шото устраивается поудобнее и стягивает с головы дурацкое полотенце.

— Я же вижу. Это… Думаю, это началось, когда мы только сюда приехали? Наверно? Не знаю, извини… — Он проводит рукой по лицу. — Я пытался понять без необходимости… Ну, знаешь. Усадить тебя и поговорить об этом, словно мы дети, но я… не могу. Это очень неприятно, но…

Кацуки моргает, глядя на него.

— Я вообще-то не понимаю, о чем ты говоришь.

Шото закусывает губу, хмуро глядя в пол.

— Хм. Что ж. Ты был… немного отстраненным? Я не хочу, чтобы ты чувствовал, будто я тебя бросаю. Теперь мне кажется, я сам виноват, что притащил тебя сюда, три недели среди кучи незнакомых людей — это долгий срок, и мне жаль, если я заставил тебя чувствовать себя лишним. — Начав, он заладил свое и его прям поперло, и Кацуки изо всех сил пытается найти место, чтобы прервать и объяснить, что все совсем не так. — Я просто!.. — Шото смотрит на него снизу вверх, — хочу, чтобы ты знал, ты можешь рассказать мне обо всем, что тебя беспокоит. Или что у тебя на уме. Я хочу…

Он сглатывает, едва заметно, если не знать заранее, что он так сделает. Но Кацуки знает.