========== Часть 1 ==========
Это уже просто смешно. Спустя почти две минуты расхаживаний Тодороки туда и обратно Кацуки наконец решает помочь своему парню успокоиться.
— Детка.
Тот, погруженный в мысли, кажется, даже не слышит, возвращается на кухню Кацуки, останавливается и снова поворачивается на сто восемьдесят градусов в сторону гостиной. Кацуки закатывает глаза и откидывает голову на спинку дивана.
— Тодороки. Не драматизируй.
— А я и не… — Тодороки останавливается у дивана и кидает взгляд на Кацуки. — Я в порядке. Просто думаю.
Кацуки не смог бы завуалировать невозмутимое выражение лица, даже если бы захотел.
— Да ты что.
Парень над ним моргает раз, второй и снова собирается в кухню. Прежде чем он успевает отойти, Кацуки хватает его за запястье и тянет назад — тот бедром ударяется о спинку дивана.
— Хочешь сесть и, типа, поговорить об этом, или?.. — Он смотрит в сторону кухни, а потом встречается взглядом с Тодороки. — Ты ведешь себя просто нелепо.
Тодороки стряхивает его руку, но посыл улавливает и обходит диван, чтобы плюхнуться рядом. Естественно, да кем бы был Кацуки, если бы немедленно не воспользовался их близостью? Он откидывается на подлокотник и просовывает одну ногу под коленки и между ног Тодороки. Слишком жарко, чтобы найти этому оправдание, но они уже прошли тот этап, когда Тодороки дразнил бы его за желание быть ближе. Словно прочитав его мысли, Тодороки без колебаний уступает настойчивому стремлению Кацуки к прикосновениям: позволяет назойливой ноге удобно упереться в его собственную и прижимается щекой к руке Кацуки, лежащей на спинке дивана.
Легкая улыбка непроизвольно появляется на губах Кацуки. Этот милый ублюдок. Немного согнутые пальцы правой руки скользят по щеке Тодороки. Кожа теплая и мягкая, и когда он, поморщив нос, тычется его кончиком в ответ, это так по-дурацки очаровательно, что первая инстинктивная реакция Кацуки — немедленно оттолкнуть его. Конечно, он этого не делает. Они знают друг друга уже больше года — достаточно, чтобы заметить склонность Кацуки увиливать от любых чувств, которые посягают на такую запретную территорию, как нежность, и начать с этим бороться.
— Ты теплый, — тихо произносит Тодороки. Когда Кацуки встречается с ним взглядом, глаза Тодороки смотрят на него с такой искренностью, что он внезапно чувствует себя слишком уязвимым.
— Ты симпатичный кусок дерьма, — парирует он.
Это вызывает у Тодороки смех. Кацуки не убирает руку.
Они сидят так некоторое время, наслаждаясь наступившей тишиной. Без отвлекающих расхаживаний Тодороки взад-вперед разум Кацуки переключается с одной случайной мысли на другую, иногда сосредотачивается на тихом жужжании вентилятора и том, как приятен прохладный воздух на коже, а иногда рассеянно перескакивает на неподвижного Тодороки. Тот, кажется, доволен, что просто лежит и использует руку Кацуки как подушку, беспокойство, которое ощущал всего минуту назад, почти рассеялось — или, по опыту Кацуки, скорее на время приутихло.
Волосы Тодороки все еще немного влажные после душа. Падают на лоб, слишком короткие, чтобы заправить за уши, но пальцы Кацуки все равно дергаются от непроизвольного желания попытаться их отвести назад. На макушке все в беспорядке, красные и белые пряди смешались в непослушное гнездо. Вот почему он все время говорит этому идиоту, чтобы перестал так рьяно тереть волосы полотенцем. Высохнут не пойми как. Но Тодороки никогда не слушает или бросает небольшую усмешку в сторону Кацуки, прежде чем в молчаливой просьбе протянуть полотенце. И Кацуки закатывает глаза, фыркает, отворачивается, выхватывая полотенце, и начинает сушить ему волосы, словно тот избалованный ребенок. Впрочем, не то чтобы он так уж сильно возражал. Волосы Тодороки такие мягкие и после душа всегда особенно приятно пахнут чем-то свежим и немного сладковатым. И если Кацуки тоже получает подобное в ответ, то это нормально — баловать Тодороки время от времени, хотя бы изредка.
— Ты так смотришь.
Кацуки слегка подскакивает. Веселые двухцветные глаза сужаются под изогнутыми бровями.
— Черта с два.
Тодороки поднимает голову, и на его лице появляется понимающая улыбка. Несмотря на приятную летнюю жару, потеря контакта с чужой кожей оставляет ощущение холода на костяшках пальцев Кацуки. Тодороки наклоняется вперед, поднимает ногу, под которую Кацуки засунул свою, и со вздохом прижимается к ней лбом. Напряжение в плечах возвращается вместе с немного нервными, суетливыми движениями пальцев, и это выводит Кацуки из себя.
— Ты и правда так сильно не хочешь ехать? — выпаливает он.
Тодороки делает глубокий вдох. Глаза встречаются с его глазами, выражение трудно прочесть.
— Я думал, ты будешь в восторге. Ты так хорошо отзываешься о сестре и всегда… вроде, я знаю, скучаешь по ней. Думал, ты хочешь съездить домой.
Теперь, когда он начал, Кацуки изо всех сил пытается остановиться. Он использует вес ноги Тодороки как ручник, тянет вперед, чтобы выплеснуть дерьмовые слова, прежде чем попытается забрать их обратно. Не то чтобы он боится произнести их; просто… Честно, он без понятия, как Тодороки их воспримет. Он точно не знает, о чем тот думает. И да, этот ублюдок был загадкой, когда они впервые встретились, но Кацуки потратил год своей жизни, по кусочкам собирая эту головоломку, и думает, что теперь у него есть довольно четкое представление о внутренней работе ума Тодороки. Или, по крайней мере, ему нравится так думать. Но иногда тот совершенно ошарашивает его и начинает ходить как сумасшедший, потому что получил трогательное голосовое сообщение от сестры, которая приглашает его домой на пару недель.
В конце концов, Тодороки может быть таким непредсказуемым ублюдком. И сейчас у него на лице выражение, которое Кацуки, блядь, не может прочитать, вроде как ступор, но в основном просто… Черт, он не знает, и это выводит его из себя.
— Ты же говорил об этом на днях, и твой голос звучал… я не знаю, чертовски возбужденно или что-то в этом роде. Я не понимаю, что это… — Кацуки указывает на кухню, пока объясняет, — …вообще было. И ты ни хрена не говоришь. Так ты собираешься просветить меня или оставишь и дальше гадать? Потому что это начинает бесить. На самом деле, начинает — это слабо сказано.
Кацуки хочется выползти из кожи. Жара внезапно становится липкой. Квартира вызывает клаустрофобию — почему окна не открываются шире? Вообще почему окна в его гостиной такие маленькие? Почему дурацкие волосы Тодороки так хорошо пахнут после душа, что запах заполняет весь воздух? Может, Кацуки нужно принять душ, чтобы избавиться от этого тошнотворного ощущения. Может, он сделает это прямо сейчас.
Тодороки выпрямляется, не сводя глаз с Кацуки, и поворачивается к нему лицом, усаживается, скрестив ноги и положив ногу Кацуки себе на колени. Милый.
— Извини, — начинает он, и Кацуки тут же ощетинивается.
— Я не просил извинений, черт возьми, — бормочет он. Однако Тодороки не позволяет словам сбить себя с толку, что само по себе неудивительно: если и есть кто-то на земле, кто привык спокойно относиться к раздражению Кацуки, то это мудак и его лучший друг Деку или этот половинчатый ублюдок. Который, вероятно, тоже теперь подпадает под определение его лучшего друга, если Кацуки и вправду захочет задуматься об этом, но то, что он знает Деку всю жизнь, в любом случае перевешивает.
Тодороки успокаивающе кладет руку на голую икру Кацуки, и тот изо всех сил старается сделать вид, что физический контакт не сразу расслабляет его. Мысли замедляются, когда он встречается взглядом с Тодороки.
— Я не схожу с ума, ничего такого, — продолжает Тодороки, — и мне жаль, что заставил тебя волноваться.
Кто волновался? Я ни хрена не волновался. Между бровями Тодороки снова появляется морщинка, и Кацуки хочет стереть ее.
Тодороки глубоко вздыхает и опускает глаза на руку, лежащую на ноге Кацуки. Большим пальцем начинает круговыми движениями рассеянно массировать мышцы. Кацуки издает недовольный звук и делает самую ленивую попытку отмахнуться от него, но потом свыкается с прикосновениями, позволяя себе успокоиться и попытаться слушать не перебивая.
