Просто странно. Не в плохом смысле странно. Просто… болезненное, горько-сладкое, неожиданное чувство, с которым Кацуки не знает, что делать.

Вот такая атмосфера царила на протяжении всей поездки. Перед его мысленным взором, каким бы нереальным он ни казался, стоял внушительный дом с привидениями, где обитали все худшие кошмары Тодороки. В реальности же — красивый открытый старомодный дом со всеми излишествами, которые только можно пожелать, стены сотрясает от активности и суеты.

Все зовут Тодороки Шото. Они все Тодороки, так что это естественно, но не совсем укладывается в голове Кацуки. Шото. Это имя всегда ему нравилось, даже до встречи с половинчатым ублюдком, нравится, как оно перекатывается во рту. Теперь оно кажется слишком интимным, слишком непрошеным, слишком внезапным. Но у него нет выбора, раз постоянно привлекает внимание всех присутствующих в комнате, когда просто хочет окликнуть Тодороки для быстрого вопроса. В первый раз, когда ему приходится использовать его — в разговоре с Фуюми и ее матерью — он дважды заикается, что само по себе абсурдно, потому что Кацуки ни хрена не заикается, но обе женщины начинают хихикать над ним, и он краснеет или что-то, блядь, типа того, и это ужасно, абсолютно ужасно. И конечно же, черт возьми, конечно, именно в этот момент Тодороки входит, видит, как Кацуки смотрит на него поверх ладони, а его сестра бросает на него понимающий взгляд. Боги, одно воспоминание об этом вызывает у Кацуки желание умереть.

Шото позже поднимает эту тему, как Кацуки начал называть его по имени, когда того не было рядом. Кацуки бормочет что-то о том, что это самый эффективный способ, ублюдок, и надеется, тот махнет на это рукой. Он решает отказаться от новой привычки, как только они снова отправятся в Осаку, но однажды подобрав, трудно бросить, и очень естественно в его сознании Тодороки просто становится Шото. Даже если все равно не может быть и речи, чтобы произносить это вслух.

Кацуки подозревает, у Нацуо и Энджи куда более колючие отношения, чем кажется на первый взгляд, и однажды ночью Шото подтверждает догадку. Судя по тому, что он узнал, отец поставил на Нацуо крест, когда тот был довольно юн — Шото думает, вина в том, что он отделался без ругани, которые он и его старший брат пережили, и это держит обиду живой. В любом случае, он так же близок со своей матерью, как Шото, если не больше, и чрезмерно опекает Шото при каждой удобной возможности. Кацуки легко с ним разговаривать из-за общего интереса к мотоциклам, и добрая часть дня уходит на осмотр модели, которую Нацуо доводил до совершенства в течение последних двух лет.

Нет, с Нацуо относительно легко поладить. Рей и Фуюми милые и покладистые. Энджи — мудак, но достаточно дружелюбный, и Кацуки терпит, потому что это его дом и, что более важно, того хочет Шото. Настоящая загадка — Даби.

Как ни странно, именно он больше всего напоминает ему Шото. Даби, кажется, не часто бывает дома, потому что работает в Сендае. Кем? Черт, да если бы Кацуки знал. Его визиты ни в склад ни в лад; однажды утром они проснулись, и он просто был тут, а на следующий день его уже и след простыл. Это кажется не совсем правильным с учетом того, что он знает о Даби (или Тойи, как мать — и только она — все еще называет его), и без разрешения — что было спорным вопросом, и он рад, что Шото говорит ему о таких вещах. Все было прекрасно до того момента, как он оказался лицом к лицу с этим парнем. И все же получилось неловко. Ни один из них не кажется разговорчивым типом.

Но, может, самый странный из всех сам Шото. Несмотря на все пережитое и стресс перед прибытием, Шото не мог выглядеть непринужденнее. Он кажется счастливым. Зависает с братьями и сестрой, троллит отца, восстанавливает прежнюю связь с матерью — Кацуки рад, что приехал просто ради возможности лично посмотреть на это. И правда похоже, видит его другую сторону, ту, которая может проявиться только среди людей, которые знают его всю жизнь. Если есть способ описать узел чувств, сжимающийся в груди Кацуки, то это будет так: он рад, что приехал, чтобы увидеть ее.

Поездка должна была продлиться чуть меньше трех недель. До того, как они приехали, Кацуки думал, многовато, но теперь, когда он действительно здесь, это все больше и больше похоже на карман времени, существующий вне его нормальной жизни. Словно он ненадолго сделал шаг из своей жизни в жизнь Шото. И может, именно из-за окружения он в последнее время так много думает о Шото, может, оно и виновато, но он не может выбросить его из головы. Вообще.

Временами думает настолько много и рьяно, что становится даже не по себе. Какое-то грустное чувство, что-то не так, почти как сожаление — вот хрен пойми что, но потом Шото бросает взгляд в его сторону, с простым выражением глаз, которое говорит: «Привет, вижу тебя, ты здесь», и горечь отступает, чтобы смениться чем-то сладким.

За задним двором, в глубине леса есть старый, спрятанный между ветвями домик на дереве. Шото говорит, раньше он принадлежал Даби, а когда маму госпитализировали, он стал убежищем Шото. К тому времени Даби уже съехал. Он берет туда Кацуки примерно через неделю после их приезда; заполняют корзину для пикника бутербродами и чаем со льдом и десять минут идут по лесу за домом. Кацуки дразнит, какой он легкомысленный, Шото просто спокойно закатывает глаза и игнорирует его с глупейшей легкой улыбкой. Как только они достаточно далеко отходят от дома, он даже робко берет руку Кацуки в свою.

Когда они приходят, улыбка исчезает с лица Шото. Всего лишь на долю секунды что-то дрожью мелькнуло на лице, но этого достаточно, чтобы Кацуки уловил.

— Лестница сломана, — через мгновение говорит Шото. Он медленно поворачивается к нему, в морщинках между бровей читается извинение.

— Можем поесть здесь, — говорит Кацуки.

Так и делают. И это чертовски мило, даже если все начинается с игривого бросания ягоды в Шото и заканчивается его собственной рубашкой, пропитанной липким сладким чаем. Он возвращается с рубашкой, повязанной вокруг талии, и наслаждается вниманием, которое, он знает, Шото обращает на него всякий раз, когда Кацуки поворачивается к нему спиной. Кацуки считает, день удался.

Позже он впервые по собственной воле подходит к Энджи и спрашивает, может ли одолжить его пикап, чтобы быстро сгонять в Сендай. Энджи не спрашивает зачем, и только когда он уже полчаса едет в машине, понимает — это подразумевает некий уровень доверия, и Кацуки не уверен, когда его получил. Но ему нравится. Ему нравится, что семья Шото, кажется, помимо доверия, дает и пространство мирно жить своей жизнью, даже если они присутствует в ней и находятся с ним. Это почти заставляет Кацуки чувствовать, что он обманывает — ему позволено быть с Шото вот так? Даже когда собственными проклятыми глазами видит, как много упустил, как много лет он не был здесь, рядом? Можно ли ему быть с Шото, когда он отсутствовал все то время, которое и сделало Шото тем, кем он был?

Эта сраная мысль изничтожается сразу, как всплывает. Естественно.

Кацуки достаточно легко находит садовый магазин, и там покачивается довольно приличная веревочная лестница, пусть и цена за нее завышена. Он, не торгуясь, платит, и после короткого звонка Шото подтверждает, что тоже все еще в Сендае — это тоже без его ведома, конечно, — Кацуки мчится назад в дом Тодороки, благодарит Энджи (немного неохотно) и тащит лестницу к домику на дереве.

В сравнении с предыдущими тогда был особенно жаркий день. Он помнит, как, цепляясь за деревянные ступеньки, из-за собственных липких рук пару раз чуть не поскользнулся. И что ему пришлось зажмуриться от ярких лучей солнечного света, когда услышал, как Шото его зовет — к счастью, прямо перед тем, как он почти закончил. Наблюдает, как он выходит из кустарника, поля широкой маминой шляпы от солнца покачиваются по бокам головы, щурится, глядя вверх на Кацуки в домике, и как его глаза округляются, когда Шото замечает новую лестницу — для Кацуки одна мысль особенно выделяется среди остальных. Возможно, это станет новым воспоминанием Шото об этом месте, одним на двоих. Эта идея задевает чувствительную, радостную струнку в его сердце.