Мир за пределами Лофотенских островов был мне известен лишь из книг, приносимых матерью из Рейне. Там, по великому счастью, я научилась читать и писать у некой фру[9] Полсон, любезно обучившей меня грамоте. Её звали Элеонора, как героиню одноименного рассказа Эдгара По. И это красивое имя, словно выдыхаемое из лёгких, прекрасно подходило ей.

Наверное, сама судьба привела меня к фру Полсон, приехавшей в Рейне из Осло. Там, в Осло, незадолго до переезда на остров она работала учителем грамматики в школе и обучала детей скандинавским языкам и письменности, что было на руку моим родителям. Они платили ей за моё обучение небольшие деньги, а я же получала необходимый багаж знаний, чтобы свободно читать и писать. Но вскоре из-за врождённого недуга она умерла, и моё обучение прервалось. Тогда из-за настигнувшей меня печали я отстранилась буквально от всего.

Элеонора была не только моим учителем, но и моим другом. Часами мы могли обсуждать сюжеты различных книг, прогуливаясь по окрестностям Рейне. Осада Трои, захват замков Средневековья, родственные распри, королевские семьи – обсуждаемым темам не было числа. И всё это оборвалось, словно тонкая, истончившаяся нить. Мне казалось, что меня не стало, как не стало её дыхания или же улыбки, согревающей всё вокруг. Но время, будто самое действенное лекарство от страданий, сгладило и эту утрату. Память о ней как о друге озарилась теперь уже тёплыми и светлыми красками, оставшись в глубине моей юной души.

Теперь же посредством книг, передаваемых в Рейне из рук в руки, я узнавала всё больше и больше обо всём. С неутолимой жаждой я впитывала знания, струящиеся с книжных страниц подобно свету. Но эти знания не замыкались во мне. Я, словно продолжение Элеоноры Полсон, помимо местной школы, занималась обучением сестры и брата, разжигая в них неподдельный интерес ко всему. Взамен я получала полное удовлетворение своих амбиций и растворялась в потоках их вопросов.

Думали ли мои родители о нас, когда осваивали эти места? Наверное, они, заворожённые романтизмом этих мест, считали, что справятся со всем, и с нашим образованием в частности. Но если бы не фру Полсон, то кем бы я смогла стать? Наверное, никем. Теперь же книга за книгой наполняли мои мысли жарким огнём познания. Мне всегда хотелось заглянуть за невидимую даль горизонта, объездить мир и, наконец, найти свою любовь. Но с этим были проблемы. В Рейне попросту не нашлось для меня пары. И я, изводимая тоской по понятным причинам, утопала в своих выдуманных мирах, открывающих мне другую жизнь.

Норвежское море одарило наши края рыбой, но обделило хорошей погодой. Нежаркое лето, с обилием осадков и сильных ветров, уступало правление не менее дождливой и холодной осени. Переменчивая погода, словно град с неба, заставала нас в самое неподходящее время. И всё это, в совокупности с красивыми местами, показывало истинный характер природы Лофотенов. Она бывает столь же капризна, как и Эми с Генри, всюду следующие за мной.

Но нам пора уже подходить к началу моей истории. А она, словно что-то важное и взрослое, начинается после моего семнадцатилетия, когда Эми исполнилось уже двенадцать, а Генри достиг двухлетнего возраста.

В те летние дни было ясно, и порывами дул вполне сносный морской ветер. Не ожидая нечего необычного, я, как и всегда, накормив младшеньких приготовленной на углях рыбой, вела свои дела по дому. Стирка заняла не больше часа, а выстиранное белье было развешено мной на улице. Там между двух столбов была протянута канатная верёвка, устойчиво закреплённая на них. Именно на верёвке, раздуваемые ветрами, сушились белоснежные простыни, пододеяльники и наволочки. Наша собака Донни, породы аусси[10], махала пятнистым хвостом, играя с ветром, наполняющим белоснежную ткань. Её шерсть трёхцветного окраса лоснилась на солнце. Чёрный, рыжий и белый словно перетекали в островки и континенты. А собачья будка, покрашенная в голубой цвет, служила Донни отличным домом. Мне бы носить столь яркую цветную одежду, как окрас нашей Донни. В основном же длинная серая юбка из плотной ткани и коричневатый жакет сменяли такие же убогие цвета моей одежды. И только каштановые волосы со слегка волнистыми локонами до плеч радовали меня. Волосы – это гордость нашей семьи.

Эми и Генри, оставшись в доме, рисовали карандашами свои незатейливые рисунки. Мама отправилась в Рейне за покупками, в основном овощами, которые плохо росли в наших местах. Отец же был в море, в команде других рыбаков. Их тёмно-синий небольшой ярусолов[11], облюбованный голодными, крикливыми чайками, качался на морских волнах, словно пёрышко.

Здесь, рядом с домом, запах сушёной трески въелся в стены, вещи, камни и не спешил уходить. Таков удел семьи рыбака – изо дня в день ощущать его на себе. Эта самая треска, достигающая берегов Норвежского моря, и была главной рыбацкой добычей наших мест. И, как вы уже поняли, главным блюдом в округе. Но это была вполне вкусная пища, хоть и до боли надоевшая мне.

Тёмно-синий небольшой ярусолов «Эбигейл», качающийся на волнах холодного Норвежского моря, застыл в ожидании улова. Лишь плеск волн, бьющихся о корму судна, да крик голодных чаек, что фоном лился из динамиков магнитофона, как одна из шуток капитана, нарушали безмолвную тишину командного моления. Невидимый крест в головах и сердцах рыбаков, как воткнутый в землю тотем, ждал беззвучных просьб и раболепных взглядов. И они просили господа бога наполнить их крючковые снасти добычей, просили о благополучном возвращении домой, в постели своих ждущих, истосковавшихся жен. Это был словно их обычай – просить и уповать на божью благодать, хотя многие из них звались закоренелыми атеистами на большой земле.

Они достаточно отдалились от привычных промысловых мест и были уже пятнадцать часов в море. Закинутый на глубину тысячи пятисот футов длинный трос протяжённостью в одну милю с закреплённой на нём крючковой снастью раскинулся незатейливой приманкой для трески, готовой проглотить вкусную наживку.

Рыбаки судна «Эбигейл» ожидали свою добычу. Усевшись на палубе в своих прорезиненных жёлтых костюмах, они покуривали сигареты, одну за одной, надеясь на хороший улов.

Их трюм уже наполовину был забит рыбой, аккуратно сложенной в холодильной камере, покрывающей дар моря кусочками льда. Но этого было мало. Для выживания в этих местах нужно было прилагать все усилия. И они делали всё зависящее от них.

Капитан судна, седовласый сорокалетний Малькольм Ярл, находился на капитанском мостике, всматриваясь в приборы управления «Эбигейл». Его пронзительный орлиный взгляд пробежался по измерительным датчикам и остановился на небольшой фотографии его семьи на рулевой колонке. Два юных мальчика в объятиях своей светловолосой матери смотрели словно в его душу и вызывали самые тоскливые чувства. Сквозь панорамные окна он видел это море как на ладони и мечтал заглянуть ещё дальше за линию горизонта. И только связь с любимыми детьми и женой сдерживала порывы настоящего путешественника в его сердце.