Сегодня суббота. Тревожное чувство, ожидание худшего или, во всяком случае, чего-то очень скверного все еще стоит у меня «поперек груди», когда я подъезжаю к дому тети Ины.

Этот дом, где я выросла, выглядит как обычно. Наверное, он всегда так будет выглядеть – сколько простоит. Белая краска давно облупилась и приобрела тот же серый оттенок, что и тяжелые «бороды» испанского мха[11], свисающего с массивных дубов в палисаднике. Окна на верхних этажах покрыты слоем грязи – паутина видна мне даже из машины. Трава вымахала слишком высокая, причудливая сеть трещин в кирпичной кладке переднего крыльца напоминает рисунок пуэрариевых зарослей[12].

Со стороны на первый взгляд могло показаться, что здание необитаемо, – только розовые азалии цветут дерзко и яростно, выдавая наличие людей, ухаживающих за ними. Впечатление такое, что в присутствии этих азалий даже дубы нервничают. В смысле, обычно цветы придают саду и жилищу более нарядный, бодрый вид, а тут, по контрасту с их свирепой яркостью, строение и роща, наоборот, смотрятся как-то зловеще. Кругом одни тени и шорохи. Вдобавок еще и небо затянуло мрачными грозовыми тучами, и они всё сгущаются… Мрачная картина.

Направляюсь к дверям – руки увешаны сумками. С того самого дня, как я получила водительские права, моя еженедельная обязанность – закупать продукты и всякие хозяйственные мелочи для тети Ины. Не то чтобы она сама не может выходить на улицу – просто не любит. Ее нервируют скопления людей. А также открытые пространства. И лампы дневного света. Гастроном в тетином представлении – идеальный образ ада. Мама говорит – она всегда была такой, но с папиной смертью стало хуже.

Тетя Ина открывает – все еще в ночной рубашке, несмотря на довольно поздний час.

– Привет, дорогая. – Улыбается и пропускает меня внутрь.

Она так похожа на папу, что у меня всякий раз в груди щемит. Та же белизна кожи, темные кудри, курносый нос. Вот только глаза у нее – голубые, редкость в нашей семье.

– Азалии у тебя скоро выше крыши вымахают, – замечаю я, проходя в дом. – И чем таким ты их подкармливаешь?

Тетя Ина загадочно шевелит пальцами в воздухе и уходит взять деньги из кошелька. Она каждый раз выдает мне «за труды и хлопоты» двадцать долларов – и это мой единственный источник дохода. Но я бы и без них «трудилась и хлопотала». Я люблю посидеть-поболтать с тетей и понимаю, как ей одиноко. Ну и к тому же начинаю совсем уже невыносимо скучать по этому старому дому, если долго здесь не появляюсь.

На кухне я помогаю разложить продукты по местам, и каждый шкафчик, каждый ящичек тут – словно шкатулка воспоминаний. Открыл – и они выплывают наружу. Вот папа варит арахис в огромной кастрюле. Мы с Джессом, пока родители спят, уничтожаем весь стратегический запас шоколадного печенья в доме. Мой домашний аттракцион: самодельный вулкан стреляет красной пеной до самого потолка.

Приходит, конечно, на память и плохое: кошмары с Черным Человеком по ночам, от которых я вскакивала и потом, даже посреди дня, жалась по укромным углам и украдкой заглядывала за все двери в доме – не притаился ли там мой мучитель? Вот прямо тут, на полу в кухне, я сидела однажды ночью после одного особенно жуткого сновидения, дрожала и рыдала, пока меня не нашел Джесс… Но я все же стараюсь вытеснить подобные картины из головы и заменить их хорошими, добрыми, красочными. Что бы там ни говорил мой брат, я точно знаю: здесь мы были счастливы. Счастливы – даже с этими кошмарами. Даже с привидениями – хотя именно из-за них мама решила переехать отсюда, когда не стало папы. Они ведь – духи не ее народа. Одно дело жить с призраками одной с тобой крови – а с чужими трудно поладить, особенно если темперамент не позволяет. Тогда призраки ужасно раздражают, всё в них не так. Даже кожу раздражают, не говоря уж о том, как на нервы действуют.

Мама в такой обстановке существовать не могла – и после папиного ухода не провела под этой крышей ни единой ночи. Пару недель мы жили у ее подруги, потом она получила страховку за умершего мужа и купила трейлер по другую сторону рощи. Покинула папино родовое гнездо, где провела столько лет, легко, даже не оглянувшись. Джесс тоже, получается, повернулся к прошлому спиной – с тех пор ни разу не переступал порога старого дома.

– Ну как твои музыкальные дела? – спрашивает тетя Ина, ссыпая в стеклянную банку сушеный коровий горох[13].

– Нормально. Хотя, конечно, теперь все не так, как раньше. Думаю, папиного уровня мне никогда не достичь.

Молчание воцаряется в комнате и давит на нас обеих.

– Ну а что там Сара? – Она кокетливо выгибает бровь, пытаясь разрядить обстановку.

Я не многим людям рассказывала, что мне нравятся и мальчики, и девочки, так что не знаю, как тетя догадалась о моем увлечении Сарой. Может, привидения нашептали. Она всегда слышала их лучше всех в семье.

Я направляюсь к холодильнику и, чтобы скрыть смущение, решительно наливаю себе стакан апельсинового сока.

– Что Сара? Сара есть Сара, – говорю, но от тети Ины так просто не отделаешься.

– Ты ее еще не пригласила составить тебе пару на выпускном вечере?

Я прыскаю от смеха, представив себе Сару в выпускном платье. Нет уж, она скорее явилась бы в джинсах и конверсах. В крайнем случае, если бы мне удалось ее уболтать, – в смокинге.

– Отстань, – улыбаюсь я.

– Да ладно, ладно. Тогда поджарю тебе сладких гренов, что ли. – Ей эти гренки удаются лучше, чем любому шеф-повару в самом шикарном ресторане.

Как-то она обмолвилась, что готовит их по рецепту своей мамы, но вообще-то о бабушке, умершей еще до того, как дочка поступила в колледж, тетя рассказывать не любит.

Все то немногое, что мне известно о предках в третьем поколении, было добыто мной с превеликим трудом, буквально выпытано у папы в минуты его рассеянности или вырвано изо рта той же тети Ины чуть ли не вместе с зубами.

Папа обычно отвечал что-нибудь вроде:

– Да не стоит об этом, Шейди, детка. Что потеряно, того не вернешь, нечего прошлое ворошить…

…И снова брался за кисть, молоток, рассаду – в общем, за то, от чего я отвлекла его своими расспросами. Однако мне известно, что его мать была ирландкой, а также – в юности – медиумом. Помогала людям общаться с умершими родными и близкими.

От нее папа унаследовал дар вызывать призраков, но являлись они к нему исключительно на звуки скрипки. Тут тоже бабушка «постаралась»: инструмент передавался в ее семье из поколения в поколение веками. Потом она перестала работать медиумом – когда вышла замуж за дедушку. Чета поселилась во Флориде, в Брайар-Спрингсе, в этом самом доме – единственном, какой они смогли позволить себе купить, да и то только потому, что больше никто его не хотел – из-за его репутации. Здесь, мол, призраки обитают – так считалось. Вот цена и была невысокой. Ну а как только в доме обосновалась моя бабушка, сюда и в ближние рощи, конечно же, стало слетаться еще больше потерянных, бестелесных, одиноких душ. Она притягивала их так же, как потом папа. Полагаю, с тех пор их число постоянно росло.

Наш народ, народ живых, в массе своей ничего против призраков не имеет, хоть родных, хоть чужих. Ну то есть, может, папиному папе их соседство и не слишком нравилось, но беднякам не приходится особо выбирать, где разжигать домашний очаг. О деде я вообще нечего не знаю, кроме того, что собственному сыну он, кажется, не сильно нравился. Возможно, просто и ему духи стояли поперек горла, раздирали душу до крови, как впоследствии маме?

Сегодня они что-то притихли, слушают, наверное, нашу болтовню с тетей Иной, а та, я смотрю, оживляется все сильнее. Взахлеб рассказывает о прочитанных книгах, о новых посаженных растениях, голубые глаза сверкают, как ипомеи[14] в цвету ранним летом. Мое напряжение тоже потихоньку спадает.