Стучусь в дверь к Джессу и просовываю в нее голову.
– Мама ужинать зовет.
Мой старший брат сидит на кровати, прислонившись спиной к изголовью, в ушах наушники, в руках телефон, пальцы без остановки набирают текст. В динамиках глухо лязгает, как металл, ужасная музыка.
– Джесс!
– Чего? – Он резко выдергивает один наушник и откидывает с глаз копну светло-каштановых волос.
– Ужинать идешь или нет? Имей в виду, мама не в настроении, так что советую не игнорировать.
Джесс вздыхает так, словно я его на эшафот приглашаю.
– Что ты натворил на сей раз?
– Почему обязательно я?
– Потому что косячишь у нас только ты. Тебе что, время некуда девать? Занялся бы чем-нибудь приятным для разнообразия. Мог бы в моей группе поиграть. Необязательно на скрипке. На мандолине, например, или еще на чем-нибудь. Папа бы ужасно расстроился, что ты…
Не успеваю я и фразы закончить, как лицо Джесса становится каменным.
– Да пошла ты.
Я отступаю на пару шагов и отворачиваюсь, щеки краснеют от злости и смущения. Поворачиваюсь, чтобы уйти, но брат окликает:
– Прости. Я не хотел.
Я резко разворачиваюсь к нему лицом.
– Нет, именно хотел.
Иногда я Джесса просто не узнаю теперь. Но все равно люблю. И скучаю. Скучаю по нему прежнему, по нашей жизни и дружбе до того дня, как папа погиб у него на глазах, а мама привела на его место другого мужчину.
– Ну да, хотел. Но все равно прости. Не буду я играть такую музыку, не нравится она мне, понимаешь? – Голос Джесса смягчается. – От того, что ты раз за разом проигрываешь эту скорбную песню, он не вернется. Только рану свою бередишь.
Его слова погружаются куда-то на дно моей утробы холодными и тяжеловесными рыболовными грузилами. Это правда. Может, я нарочно ее бережу? Затем и выступаю часами напролет в роще перед духами, которые все равно не ответят? Потому и играю без конца «Двух сестер» и ничего иного мне уже много недель делать не хочется?
Я пожимаю плечами. Лучше сменить тему.
– По крайней мере, на «Открытые микрофоны» в следующие выходные ты придешь меня послушать?
– Может, и приду. – Он мягко выталкивает меня из своего «отсека». – Ну, а теперь давай, давай, иди.
Когда мы наконец притаскиваемся на кухню, мамин взгляд впивается в Джесса, но она молчит, ничего не говорит. Джим сердито глядит на экран своего мобильника, снова зазвонившего.
Иду к плите и накладываю одну большую тарелку для нас с Хани. Если так делать, мама не замечает, что я совсем не ем мясо. Она категорически против моего вегетарианства. Сестренка на своем детском стульчике для кормления уже за столом, мне приходится протискиваться мимо нее, чтобы занять место между микроволновкой и окном – в нейтральной, так сказать, зоне неизбежной перепалки.
– Джим, вырубай свою громыхалку и иди нормально поешь со всеми, – велит мама. – А на телефон или ответь, или тоже отключай к черту.
– Это Фрэнк, корова его забодай. Все достает меня насчет чертовых не доставленных вовремя пиломатериалов. – Джим глушит аппарат, но продолжает на него пялиться. – Принеси-ка мне тарелку сюда, Ширли.
– Прислугу себе нашел? – Мама смотрит на него сверху вниз. В книгах обычно пишут о «пронзительном взгляде голубых глаз», но это авторы просто маминых карих не видели. Она способна листовой металл прожигать.
Джим ворчит, кряхтит и приглушает звук телевизора. Затем плюхается на стул рядом с Джессом и каким-то образом втискивает свои длинные ножищи под стол.
– Ох, парень. Ты, случайно, не знаешь, кто это сегодня так расстроил твою мать?
Джесс молчит. Уставившись в тарелку, он одновременно пробегает кончиками пальцев по ободку чашки со сладким чаем.
За него отвечает мама:
– Директор звонил. Этот целую неделю в школе не появлялся. – Она оборачивается к Джессу и применяет свой испепеляющий взгляд к нему. – Ты хочешь, чтобы меня в тюрьму отправили за твои прогулы?
– Может, пора уже вообще забрать его оттуда? – предлагает Джек, потирая тыльную сторону своей вечно обгоревшей на солнце шеи. – Пусть сам на жизнь зарабатывает. Поймет, почем фунт лиха. В колледж его все равно нипочем не возьмут, так какой смысл получать и среднее образование?
– Мой сын окончит школу, как все нормальные люди, – говорит мама угрожающим тоном.
Она сама бросила школу подростком и, только уже родив Джесса, смогла сдать госэкзамен и получить аттестат. Теперь при ней только заикнись о подобном, даже в шутку, и нарвешься на трехдневную лекцию о том, какой стыд – выходить на жизненную дорогу безо всякого образования и вообще о позоре невежества. Лучше бы Джим не начинал…
Вообще, обычно он помалкивает, держит свои мысли при себе – по крайней мере, в мамином присутствии, но сегодня огрызается. Вероятно, потому что Фрэнк, его брат и начальник в строительной компании, заездил Джима пуще обычного. А между ними с Джессом и так все плохо. Стоит им увидеться – сразу сцепляются, а сегодня Джесс явно под прицелом.
– Да ты ведь за ним все равно не следишь, он у тебя растет, как сорная трава, творит что хочет, тратит жизнь попусту, так какой смысл школу-то оканчивать? – вопрошает Джим. – Все равно дело кончится кутузкой. И там ему будет самое место.
Брат вскакивает со стула, спинка с грохотом бьется о стену. Хани тоже подпрыгивает от испуга, глазки расширяются, но никто на нее, бедную, не обращает внимания. Последний раз, когда Джесс с Джимом так скандалили, маме пришлось разнимать их физически, дело едва не дошло до драки.
Но на сей раз Джесс только надменно скрещивает руки на груди.
– Ну а тебе где место, Джим?
– Ты одет, обут, над головой крыша есть, так? Я свою задачу выполняю. Вот тебе и ответ. – Джим выковыривает из зубов кусок курицы.
– Ага. Значит, мне надо стать таким, как ты. Горбатиться на какой-то дерьмовой работе за такие гроши – подумать жутко! Загнать детей своего же лучшего друга в не менее дерьмовый трейлер и мариновать их там, навязав себя в отчимы, чтобы меня ненавидели? Думаешь, наш отец такого для нас хотел?
Джесс хохочет, но натужно, неестественно и противно.
– Ты отца сюда не приплетай. Речь о тебе и твоем поведении. – Джим качает головой и продолжает как ни в чем не бывало ужинать.
Он старается казаться спокойным и невозмутимым, но рука сжимает вилку так, что та чуть не сгибается. Да, работа у Джима – больное место. Задолго до того, как они сошлись с мамой, его буйство и пьянство так гремели на весь город, что теперь отчима никто даже полы мыть не возьмет, кроме Фрэнка, а корячиться на старшего брата для него – как серпом по сердцу. Наверное, особенно потому, что Фрэнка все любят, а Джима считают мерзавцем. Я не могу сказать, что я не согласна.
От Джесса не укрывается, как противник вцепился в вилку, и губы его искривляются в ядовитой улыбке. Этот парень вообще все замечает и не пропускает случая подколоть.
– А вот скажи-ка, Джим… – начинает он.
Но мама не дает им больше ничего сказать.
– Ладно, все уже, хватит, Джесс Рэй. Не умеешь по-человечески вести себя хотя бы за столом, ступай к себе в комнату. Мы целый день трудимся не для того, чтобы вечером получать неблагодарность.
В глазах брата загораются гневные огоньки.
– Он же первый…
– Не перечь матери, – язвительно ухмыляется Джим. Он доволен: мама снова на его стороне.
Джесс пристально смотрит на них обоих, стараясь подавить ярость и совладать с собой. И наконец говорит сдавленным от боли голосом:
– Можешь сколько угодно читать мне нотации, мама, но я знаю, что вы двое сделали, и я этого не смогу забыть! – Он резко отталкивается от стола – даже посуда звенит – и с топотом удаляется из кухни. – Хотела, чтоб я стал нормальным мужчиной, так вышла бы за такого замуж! – доносится уже из коридора.
Джим порывается идти за Джессом, но мама останавливает его, положив руку ему на плечо.
– Оставь, Джим. Не надо.
Конечно, я понимаю, что́ брат имел в виду: их якобы давнюю любовную связь. Но это неправда. Еще когда мы с Джимом только съехались, я спросила маму, было ли между ними что-нибудь до папиной смерти, и та ответила: нет, конечно же, нет.
