— Поцелуй меня.

Рука скользнула вниз, к прерывисто вздымающейся под тонкой тканью груди, и поцелуй вышел судорожным. Катрин запрокинула голову, выгибаясь навстречу его руке, вздохнула от прикосновения к животу и вздрогнула, почувствовав, как длинный подол заскользил вверх по ногам. Ухватилась рукой за изголовье кровати и зажмурилась, кусая губы, постанывая и выгибаясь вновь. Горячая, соленая, с каждым мгновением вздрагивающая всё сильнее. Задыхающаяся, всхлипывающая, стонущая прерывисто и почти отчаянно и мечущаяся по постели, пока у нее наконец не вырвался последний, протяжный и гортанный стон и она не обмякла, бессильно хватая ртом воздух. Вздрогнула вновь, когда он прижался щекой к ее обнаженному бедру, глядя на нее сквозь ресницы, и вздохнула глубоко и размеренно, восстанавливая сбившееся дыхание. Хотя, признаться, вид бурно вздымающейся груди под невесомой белой тканью нравился ему куда больше.

Шевельнулась Катрин, лишь когда сумела отдышаться. Приподнялась на локте, уронив на грудь пару длинных темных прядей, и протянула руку, цепко ухватив его за ворот рубашки.

— Иди ко мне.

Свечной огарок в стоящей на столе лампе оплавился вдвое к тому моменту, когда она наконец откинулась на подушку рядом с ним и спросила, облизнув губы:

— Сколько их было?

— М-м-м?

Говорить не хотелось. Ничего, пожалуй, не хотелось, кроме как лежать, слушая ленивый плеск волн за кормой, чувствуя тепло льнущего к нему тела и не думая ни о пиратах, ни о прочих… неприятностях, сопровождавших их едва ли не с самой первой встречи в доме губернатора.

— Женщин, — уточнила Катрин, перевернувшись на бок, и поднырнула ему под руку. — Кроме меня.

— Несколько.

— О, какая скрытность, — съехидничала она, пристраивая голову у него на груди. — И скольких из них ты любил?

— Двух.

— Расскажи, — попросила Катрин, блаженно жмурясь, словно кошка, от того, как он начал перебирать ее спутавшиеся волосы, мгновенно увязая пальцами в каштановых завитках. — Кем была первая?

— Моей кузиной. Мне было десять, ей — пятнадцать, она смотрела на всё сквозь веер и говорила, что я невоспитанный хам и грубиян, которому не место в приличном обществе, поскольку я никогда не повзрослею.

— Фу, как грубо, — притворно наморщила нос Катрин, наверняка в красках представив себе молоденькую высокомерную девицу с презрительно поджатыми губами и постукивающим по руке веером. — И что же с ней стало?

— Ничего выдающегося. Через пару лет она вышла замуж за какого-то напыщенного офицера и уехала из Лондона. Мое сердце было разбито.

— Бедняжка, — фальшиво посочувствовала Катрин, кажется, ими обоим разом и получила в ответ скептичный взгляд сквозь ресницы. — А вторая?

— О, это ужасная женщина, — в тон ей ответил Джеймс, понизив голос до драматичного шепота. — Безрассудная авантюристка, высмеивающая всех и каждого, вмешивающаяся во все мало-мальски серьезные дела Карибского моря, да еще и стреляющая так, что мужчине и не снилось. Поразительное вольнодумство! Моветон, не побоюсь этого слова!

— Ах ты негодяй! — зашипела Катрин, возмущенно вскинув брови от такого сомнительного комплимента, и бросилась его душить. Вернее, попыталась. После недолгой — со сдавленным смехом и писком — борьбы ее прижали к постели и принялись целовать, не обращая внимания на притворное фырканье. Возмущалась она, впрочем, тоже недолго. Стоило погладить пальцами шею и прихватить губами мочку уха, как Катрин мгновенно сомлела, запрокинув голову и опустив подрагивающие ресницы. И вновь обиженно наморщила нос, когда Джеймс отстранился и положил голову на подушку рядом с ней. Но раз уж зашел разговор о прежних увлечениях…

— Ничего рассказать не хочешь?

— Да нечего там рассказывать, — отмахнулась Катрин, придвигаясь вплотную и упрямо не открывая глаза.

— Неужели? То-то ходят слухи, что бедолага до сих пор напивается до беспамятства после каждой встречи с тобой.

— Чушь, — фыркнула Катрин, зажмурилась еще крепче от поцелуя в лоб, и спрятала лицо у него на груди, продолжив глухим голосом. — Этот, как ты выразился, бедолага напивается с тех самых пор, как впервые попробовал вино. А я всего лишь сказала, что никогда не выйду за дурака, считающего, будто я должна упасть к его ногам и благодарить небеса за такую милость лишь потому, что он два часа напролет говорил о том, как будет управлять плантациями его и моего отца. Ах да, еще он сподобился назвать меня красивой. Пару раз, не больше. Остальные мои качества его и вовсе не интересовали. Какая галантность, подумать только! Да за такого кавалера должны передраться все незамужние женщины Испанского Мэйна!

— Какое-то у вас, мадам, странное представление о галантности, — заметил Джеймс, вновь начав перебирать ее волосы, рассыпанные по обнаженной спине и плечу. — Я, помнится, и этого не говорил.

Во всяком случае до того, как она явилась к нему в каюту.

— Ты, помнится, — в тон ему ответила Катрин, — в драку бросаешься, не раздумывая, словно ты не офицер, а обыкновенный матрос. Причем не слишком трезвый. Я, знаешь ли, боюсь отпускать тебя в море. Ты же при первом удобном случае сцепишься с пиратами и будешь сражаться с ними до полного поражения. И не факт, что чужого. А уж если в деле замешана дама, то дело и вовсе окончится парой потопленных кораблей. Скажешь, я не права?

— Об этом, мадам, можете не беспокоиться. Сдается мне, это конкретное плаванье закончится тем, что «Разящий» просидит пару месяцев на своих говяжьих костях и я вернусь в Порт-Ройал, посыпая голову пеплом в знак раскаяния.

— Просидит на чем? — не поняла Катрин, подняв голову и удивленно нахмурившись.

— Это значит… долго стоять на одном месте*, — пояснил Джеймс, не сдержав улыбки при виде ее искреннего недоумения. — Морской термин.

— О, — ответила Катрин и чуть подняла брови, явно пытаясь отложить незнакомое выражение в памяти. По-английски она говорила до того чисто, что именно этим себя и выдавала — и, пожалуй, легким грассированием, в той или иной степени свойственным всем французам, — но моряцкие фразочки были по большей части ей незнакомы. — Любопытно.

— Так что твой муж напрасно беспокоился о пиратском разбое. Мы не найдем даже следов разгулявшихся в этих водах пиратов. И вернем замешанную в деле даму на Мартинику в целости и сохранности.

Она помолчала, погрузившись в известные ей одной размышления — а он даже успел задремать, прижимая ее к себе и чувствуя тепло ее тела и мягкость струящихся волос, — и наконец призналась глухим голосом:

— Полагаю, это последнее мое плаванье на «Разящем». Во всяком случае, в ближайшие несколько лет. Я становлюсь слишком подозрительной.

— Ты выглядела подозрительно еще во время первого плаванья, — пробормотал Джеймс, не открывая глаз, и она зашуршала простынью, устраиваясь поудобнее. Щеки́ коснулось теплое дыхание. — Сдается мне, в следующий раз не удастся сослаться даже на дружбу с губернатором Порт-Ройала. На меня и без того уже косятся все лейтенанты. И пара капитанов с других кораблей. Хотя в них-то я, пожалуй, уверен. Но вздумай еще кто сболтнуть лишнего, и мне придется долго доказывать, что ты действительно знаешь эти воды лучше многих мужчин.

Впрочем, вновь подбирать ее в море было бы не менее подозрительно. Уж больно приметная была дама. При таком раскладе легенда о ее любви к мореходству всё же выглядела правдоподобно — даму и в самом деле тянуло в море при любом удобном случае, и не ее вина, что каждый раз поблизости оказывался корабль Его Величества «Разящий», — но серьезную критику эта история смогла бы выдерживать очень недолгое время. Но в крайнем случае всегда можно было честно признать, что у капитана корабля случился непозволительный роман с замужней женщиной. Что поделать, не устояла дама перед офицером, а офицер — перед дамой. Не первый случай в истории Королевского Флота. Хотя даме, без сомнения, очень не понравится, если офицер начнет выставлять ее легкомысленной глупышкой, всего лишь ищущей развлечений вдали от престарелого мужа. Но так уж сложилось, что большинство мужчин охотно верят в женскую глупость и даже не задумываются, насколько эта глупость правдива. Он и сам не подозревал в мадам Деланнуа хоть сколь-нибудь серьезного противника, пока не прогремел тот злополучный выстрел.