Половина Мартиники, впрочем, полагала иначе — судя по некоторым обмолвкам губернатора — и подозревала мадам Деланнуа не только в постоянном скандальном поведении, но и в не самых подходящих молодой женщине наклонностях. Вспомнить хотя ее мужа, бывшего старше Катрин по меньшей мере лет на тридцать. Да и якобы роман с еще одним стариком, тоже годившимся ей в отцы. О существовании весьма молодого любовника, очевидно, мало кто-то догадывался, а потому на мадам разве что не указывали пальцами и при любом удобном случае принимались гадать, сколько же лет было отцу ее ребенка. Ставили по большей части, что не меньше сорока пяти.
Сама Катрин, впрочем, относилась ко всеобщему осуждению с удивительной беспечностью, взбегала по лестнице с девчоночьей порывистостью, а улыбалась и вовсе как радующийся абсолютно всему на свете ребенок.
— Капитан, — по счастью, в тот момент его оставили наедине с собственными мыслями, но Катрин, верно, не заметила бы еще чьего-то присутствия, даже если бы в комнате находилось еще с полдюжины мужчин. — Меня просили передать, что вас ожидают на ужин сегодня в шесть часов. И отказ не принимается.
Вид у нее был до того сияющий, что Джеймсу стало крайне совестно начинать задуманный и постоянно прокручиваемый теперь в голове разговор. Катрин почувствовала — должно быть, поняла по глазам, — и ее улыбка медленно померкла, сменившись настороженным выражением.
— Что?
В сочетании с убранными в тугой гладкий узел волосами эта настороженность сделала ее похожей на девочку-подростка, примерившую слишком темное платье с материнского плеча и теперь пытавшуюся сойти за взрослую женщину.
— Ты не говорила, что твой отец застрелился.
Разом побелевшее лицо застыло фарфоровой маской, и только глаза распахнулись еще шире, словно она увидела в этом вопросе какой-то подтекст, которого сам Джеймс и не думал вкладывать.
— Да кто вообще говорит о таких вещах? Не знаю, в чем ты меня подозреваешь, но я тебе не лгала. Я просто… я… вправе не рассказывать обо всем на свете.
Тем более, мужчине, с которым она тогда провела всего одну ночь и даже не думала о второй. Не то, что о каком-то доверии. Хотя бы о его подобии. Если подумать, Катрин и так рисковала получить в ответ одно лишь осуждение, когда поведала ему о причинах своего замужества. Неудивительно, что она не захотела говорить об отце.
— Я подозреваю не тебя.
— А кого? — спросила Катрин почти свистящим шепотом. — Кто вообще тебе об этом сказал?
— Губернатор. А заодно о некоторых спорах из-за плантации и одном неудачном сватовстве. Ты не думала о том, что не всё так просто, как кажется на первый взгляд? А если… это было убийство?
— Не всё… так просто? — повторила Катрин с почти истерическим смешком и даже отступила на шаг назад к распахнутой во всю ширь двери. — Если мне что и кажется, так это, что ты не слишком сознаешь, о чем вообще идет речь.
— Отчего же? Я-то как раз таки сознаю. И мне трудно представить себе мужчину, который мог оставить без защиты четырех дочерей, старшей из которых не было и семнадцати.
— Ошибаешься, — ответила Катрин дрожащими губами, но без тени злости в голосе. — Так бывает, Джеймс. Люди теряют близких, а вместе с ними и волю к жизни. И никакие дочери, будь их хоть десять, уже не могут ее вернуть, только и всего.
— И кто, позволь спросить, вложил эту мысль тебе в голову?
Катрин дернула головой, словно пыталась уклониться от померещившегося удара, и в ее голосе вновь прорезались истеричные нотки.
— Да почему кто-то должен был ее вложить?!
— Прости, но я сомневаюсь, что она твоя. По мне, так последнее, о чем будет думать брошенная на произвол судьбы женщина, — это о том, что «так бывает». В то время, как для твоих соседей всё складывалось на удивление удачно, разве нет? Твой отец, отказывавшийся продавать им плантацию, мертв, и даже его дочери не сомневаются в том, что это было самоубийство, ты изнасилована и опозорена, да еще и с ребенком, который уж точно сломает то немногое, что еще оставалось от твоей прежней жизни, так что и ты вполне можешь от горя наложить на себя руки, а поскольку ты старшая из сестер… Не знаю, сколько было следующей по старшинству, но полагаю, ее бы легко запугали. И тогда она бы даже не продала, а попросту подарила эту несчастную плантацию. Я знаю, прошло уже десять лет, но если есть хоть малейшая возможность вывести на чистую воду мерзавца, причинившего тебе столько боли, то почему бы не попытаться?
Катрин промолчала, глядя на него так, словно видела впервые в жизни. И не слышала — а если и услышала, то не поняла — ни единого его слова.
— Катрин. Ты же понимаешь, что если я прав, то…
Она попятилась, когда он поднялся, и ответила не сразу. Не совладала поначалу с дрожащими губами и вдруг блеснувшими в зеленых глазах слезами.
— Единственный, кто сейчас причиняет мне боль, — это ты.
— Катрин, — повторил Джеймс, и она закрыла исказившееся лицо руками, безрезультатно пытаясь сдержать жалобный всхлип. Но не отстранилась, позволив прижать к себе, уткнулась лицом ему в плечо, стискивая в пальцах лацканы мундира, и бессильно разрыдалась.
Вот и поговорили. Потому что вы, капитан, совершенно забыли, как разговаривать с кем-то за пределами своего корабля или тюремной камеры в Порт-Ройале. И кто здесь, спрашивается, мерзавец?
— Прости.
Под пальцами скользнул гладкий узел темных волос, когда она судорожно дернула головой, но рыдания, казалось, стали лишь громче и отчаяннее. Вот только… оставить этого так тоже не получалось. Что-то в этой истории по-прежнему казалось неправильным.
— Расскажи мне. Расскажи обо всем. Просто позволь мне в этом разобраться.
Потому что если я прав… То пираты покажутся им меньшим из зол.
========== X ==========
Маленький желтый огонек в лампе-фонаре с железным каркасом и мутноватыми стеклянными стенками дрожал в такт неторопливо покачивающемуся в волнах и на якоре кораблю. Скрипели доски — будто стены каюты переговаривались между собой, жалуясь на сырость от лижущих борта волн и гудящий среди мачт ветер, — скребло по пергаменту белое, заостренное на конце перо, и в черных чернилах изредка вспыхивала на свету красноватая искра. За спиной шуршали неторопливо перелистываемые страницы книги, раз за разом доносился печальный вздох, но заговорила Катрин, лишь когда за прямоугольными кормовыми окнами поднялась бледная четвертинка луны.
— Капитан, вы заставляете даму скучать. Разве так полагается вести себя джентльмену?
— Мадам, у вас есть своя каюта.
Книга закрылась с негромким хлопком, и доски заскрипели вновь. Под босыми ногами, выглядывающими из-под тонкого белоснежного подола ночной рубашки. На плечо упали кольца длинных каштановых волос, и Катрин склонилась к самому его уху, заговорив вкрадчивым шепотом. Кожу защекотало теплым дыханием.
— И что же мне делать в той каюте?
Правильным было бы напомнить даме о приличиях, но от одной мысли о том, как близко были ее губы, по телу прошла нешуточная дрожь и медленно замерла где-то внутри, заставив даже закрыть глаза. Над ухом раздался негромкий смешок, и кожу защекотало вновь. Корабельный журнал захлопнулся чересчур резко, наверняка смазав недописанное слово.
— Да мне неинтересно, что ты там пишешь, — отмахнулась Катрин, кладя руку ему на плечо и скользя пальцами вниз по рукаву рубашки. — Иди ко мне, — пробормотала она все тем же вкрадчивым тоном и придвинулась еще ближе, ведя губами по его щеке. Обняла и второй рукой, нащупав пуговицы жилета, и принялась их расстегивать. Дышала она при этом так прерывисто, словно пробежала по меньшей мере милю, не останавливаясь, и едва ли не рвала нитки, на которые эти пуговицы были пришиты. А затем потянула его за собой из кресла, взяв за руку и изящно повернувшись на мысках. Ее белый силуэт с рассыпанными по плечам кольцами темных волос будто мерцал в полумраке, завораживая — и в самом деле сирена, а не женщина, обольстительное и безжалостное порождение моря, — и мгновенно приковывая взгляд к линиям тела под тонкой тканью. Доски проскрипели вновь — жилет и шейный платок остались на полу двумя белыми пятнами, — Катрин откинулась на спину и подняла руки в опавших к локтям рукавах с кружевными манжетами, обняв его за плечи. Опустила ресницы, словно ее смущал внимательный, изучающий ее лицо взгляд, и подняла уголок губ в тонкой улыбке, когда Джеймс провел пальцами по ее щеке и откинул волосы с длинной шеи, волнами разметавшиеся по подушке. Темные ресницы затрепетали от прикосновения его пальцев к раскрывшимся в ответ губам, и Катрин попросила едва слышным голосом:
