Шарлотта Мейсон тогда была на четвертом месяце беременности, но Катрин стоило большого труда запомнить эти слова, поскольку все ее мысли занимало лишь ожидание нового вечера. И следовавшей за ним бурной ночи с пылкими признаниями в любви и клятвами, которые на утро вспоминались со стыдом и пониманием, что их, увы, невозможно сдержать.
Какое счастье… что ты не ушел в очередное плавание. Что ты… ты… О Боже, Джеймс!
— Миссис Мейсон счастливо разрешилась от бремени дочерью, мадам, — ответил Джеймс ровным голосом. Слишком ровным, чтобы не понять: он думал о том же.
Давай убежим. Пусть они спорят о пиратах, пусть сплетничают, сколько им вздумается, пусть… Прошу тебя, давай убежим. Хотя бы сегодня. Забудем о них хотя бы на несколько часов. Забудем обо всем.
Она была готова поклясться, что в серо-зеленых глазах на мгновение отразилась та же мысль. А затем он повернул голову и вновь заговорил с одним из французских капитанов.
***
— В чем дело? — спросил Фитц, в очередной раз почувствовав на себе пристальный взгляд, когда одни гости губернаторского дома отправились по собственным домам, а другие поднялись наверх, но разговор не закончили.
— Пытаюсь понять, о чем ты думал, когда забрал с корабля столько бумаг, а затем бросил их, даже не потрудившись запереть дверь.
— Прости? — не понял кузен и стянул с головы напудренный парик, растрепав рукой светлые волосы.
— Ты ждешь, когда в твоих документах начнет рыться какая-нибудь чересчур расторопная служанка?
— Ты хочешь сказать, что кто-то…?
Момент был весьма опасный. Фитц не глупец и вполне может если не вывести его на чистую воду, то уж точно заподозрить в лукавстве.
— Нет. Я ничего подобного не видел. Полагаю, губернатор относится к своим гостям с уважением. Но он в меньшинстве. И судя по тому, как старательно кокетничала с тобой мадемуазель Тревельян, она тоже преследует какой-то личный интерес.
Хотя опасаться Фитцу, конечно же, стоило не этой девицы. Но Катрин опешила самым непозволительным для нее образом, когда ее поймали с поличным. Когда он поймал ее. Катрин продолжала ходить по краю, балансируя между долгом и мужчиной, и не ему было толкать ее в пропасть.
— И этот интерес стар, как мир, — хмыкнул Фитц, и не подумав прислушаться к его словам. — Мадемуазель — женщина, причем не первой свежести…
— И поэтому ты ее недооцениваешь, — перебил его Джеймс. — Ты не в Англии, Фитц. Здесь найдется не одна женщина, способная дать отпор даже пиратам на море, не то, что вскрыть замок секретера заколкой для волос.
— Вот как? — вновь хмыкнул Фитц. — Полагаешь, именно поэтому одну из них так настойчиво пытались отправить ко мне на корабль?
— Прости? — спросил Джеймс, подняв бровь.
— Месье… как его там? Деланнуа утверждает, что ни один мужчина не знает эти воды так же хорошо, как его очаровательная жена. Дескать, мадам исходила вдоль и поперек половину Карибского моря, а уж об окрестностях Мартиники и говорить нечего. Не буду спорить, что она не дурнушка, но в эти россказни о мореходстве мне верится слабо. В чем дело?
Джеймс поймал себя на том, что сжимает губы, не в силах контролировать даже выражение своего лица. И на ладони остались бледные полумесяцы от ногтей.
— Ни в чем, — ответил он и протянул руку к опрометчиво брошенной на стол шляпе. — Извини, у меня, кажется, назрела пара вопросов к одному старому знакомому.
Фитц удивленно поднял светлые брови, но промолчал, справедливо рассудив, что у капитана Королевского Флота вполне может быть пара-тройка осведомителей на вражеской территории. Что, впрочем, было недалеко от истины.
Мадам Деланнуа ждал крайне серьезный разговор.
Комментарий к VII
*Уайтхолл — основная резиденция королей и королев Англии в XVI-XVII веках. Сгорел в 1698 году.
========== VIII ==========
Внизу, в недрах совершенно темного в предрассветный час коридора, негромко били высокие напольные часы. Анри привез их из Парижа еще лет двадцать назад, педантично заводил каждое утро и не уставал хвастаться перед друзьями и гостями тем, как точно они ходили и как гармонично вписывались в обстановку дома. Катрин слушала далекие удары — часы пробили четыре раза и замолчали, вновь погрузив дом в звенящую тишину, — и ровное, негромкое дыхание. Теплая гладкая грудь вздымалась ему в такт, и под раскрытой ладонью размеренно билось сердце.
За неплотно прикрытыми деревянными ставнями завывал ветер, и над столом трепетало пламя догорающей свечи. Вместе с ним трепетали и тени по стенам, искажая привычные линии и очертания. Будто рождалось из полумрака эхо сметавшего всё на своем пути шторма, гремевшего несколько ночей подряд и заставлявшего всех, чьи близкие были в те дни в море, с тревогой смотреть на штурмующие пристань Сен-Пьера свинцовые волны. Ее тоже. И предчувствие не обмануло. «Разящий» должен был быть в дне пути от Мартиники, когда буря наконец стихла. Впрочем, она и не думала сомневаться в мастерстве капитана.
Катрин повернула голову и неловко уткнулась носом ему в плечо. Теплая кожа пахла морской солью. И захотелось растормошить вновь, прижать к себе и не отпускать, пока за окном не охрипнут приветствующие утро петухи. Катрин подняла руку с его груди, чтобы коснуться лица, пробежать пальцами по щеке и убрать за ухо волнистую прядь, и темные ресницы дрогнули в ответ. В черных зрачках отразился рассеянный золотистый свет.
— У тебя такой задумчивый вид, — сказала Катрин — чувствуя, что должна сказать хоть что-нибудь, что молчание уж слишком затянулось, — и голос гулко прозвучал в ночной тишине. Будто разбилась от неосторожного движения хрупкая фарфоровая ваза.
Джеймс перевел взгляд на потолок в густых черных тенях и ответил:
— Я пытаюсь вспомнить, как так вышло.
Катрин хмыкнула, не сумев подавить улыбку, и подалась вперед, пристраивая голову у него на груди. Сердце теперь билось прямо под виском, пульсирующим будто ему в такт.
Поначалу выяснение отношений и тонкостей разведки на благо Франции происходило вполне по плану. Вернее, плана, считай, и не было, было острое, совершенно неуместное для джентльмена желание нарушить все возможные правила приличия, заявившись в чужой дом, как вор — без приглашения и посреди ночи, — бесцеремонно встряхнуть одну неразумную женщину и увезти ее хоть на край света, лишь бы подальше от всех этих страстей, пушечных залпов и украденных бумаг. Впрочем, с точки зрения цивилизованного мира, это и был его край. Дикий, лишенный лоска богатых лондонских домов, но полный ядовитых змей, назойливых насекомых и завораживающе-зеленых волн, которых не увидеть у берегов Дувра и Портсмута. И порой кипящий интригами, которым мог бы позавидовать и королевский двор.
Когда-то Катрин сказала, что пираты не единственная неприятность в этих водах, но теперь он был склонен считать пиратство едва ли не меньшим из зол. Разрушительным в своем упадке, отравляющем не только самих пиратов, но и всякого, кому не посчастливилось столкнуться с ними в море, требующим немедленного — без раздумий и колебаний — искоренения, но всё же крайне примитивным злом. Любому офицеру было куда легче презирать жажду наживы, чем желание исполнить долг перед короной. Ничем, по сути, не отличавшийся от его собственного. Но он знал: рано или поздно это должно было случиться. Еще тогда, больше четырех лет назад — с того самого дня, когда эта женщина навела на них голландские пушки, — он понимал, что однажды они столкнутся лицом к лицу не как любовники, но как смертельные враги. Каждый из которых всего лишь служит своему королю. И кто первым решится спустить курок?
Катрин, должно быть, понимала это не хуже него. Она сидела в темноте на низком крыльце, открытая всем дующим вокруг дома и над широкой верандой ветрам, опустив голову с уложенными в сложную прическу волосами и с силой сцепив пальцы в паре совсем простых перстеньков. Словно ждала. Или не решалась войти в собственной дом, чувствуя себя запятнанной очередным воровством. В этот раз, по счастью, толком и не состоявшимся.
