Ты погубишь нас обоих. Поскольку… я ведь выстрелить не смогу.
Она подняла глаза — сухие и вместе с тем больные, будто от лихорадки, — едва до нее донеслись приближающиеся шаги. Смотрела, как он подходит, и не шевелилась, словно замершая, затаившаяся в испуганном ожидании газель, заметившая в высокой траве полосатую шкуру хищника. Не знающая, бежать ли ей прочь или, напротив, выждать еще в надежде, что зверь не успел увидеть ее прежде и теперь по рассеянности пройдет мимо.
Катрин не шелохнулась, даже когда он опустился на одно колено перед самым крыльцом. Стиснутые пальцы оказались ледяными. И она всё же содрогнулась, когда замерзшей руки с обручальным кольцом коснулось теплое дыхание. Тишину перед погруженным во тьму домом разорвал судорожный всхлип.
— Убей меня. Лучше ты, чем…
— Не смей! — ответил Джеймс, одним рывком подняв ее на ноги и всё же встряхнув, будто соломенную куклу. Зная, что это лишь мгновение слабости, краткий миг терзавшего ее чувства стыда — а то и вовсе нового притворства из-за вечно снедавшего их недоверия, — но желая прогнать его без остатка. Катрин вцепилась в его мундир, словно вновь тонула где-то на полпути между Мартиникой и Монтсерратом, уткнулась лицом в плечо, дыша до того бурно, что кружева на ее корсаже казались белеющей в темноте пеной на гребнях обрушивающихся штормовых волн, и замерла вновь, опустив темные ресницы. Будто статуя — выточенная из белого дуба и эбенового дерева носовая фигура, зачем-то облаченная в скользкий голубой шелк, — но губы у нее мгновенно отозвались на неторопливый и вместе с тем почти исступленный поцелуй. Целовать ее — все равно, что целовать раскаленное железо. И жарко, и больно, и не оторваться.
Должно быть… такими рисуют сирен в своих трактирных байках старые моряки. Не то, чтобы он когда-то к этим байкам прислушивался.
Половицы в темном затихшем доме скрипнули не раз и не два, но никто не вышел ни в высокий узкий холл, ни на ведущую наверх лестницу. Даже если и услышал, даже если понял, что она вернулась не одна. Шелк тихо шелестел по стянувшему талию и высоко поднявшему грудь корсету, под губами отчаянно трепетала жилка на длинной шее, и пламя медленно разгоревшейся свечи бросало отсветы на обнаженную кожу, разметавшиеся по постели волосы и судорожно сплетенные, стиснутые до белых костяшек пальцы. Последним, что он запомнил, прежде чем провалиться в сон, был исходящий от ее волос запах бергамота.
И почувствовал его вновь, когда проснулся при свете уже догорающей свечи и начал рассеянно перебирать пальцами длинные каштановые локоны. Катрин молчала, доверчиво пристроив голову у него на груди и умиротворенно вздыхая в ответ на малейшее прикосновение, пока он не спросил, не отводя взгляда от дрожащих теней на потолке:
— Мне следует опасаться еще кого-то? А то мой кузен, я погляжу, произвел фурор среди местных женщин.
Катрин едва шевельнулась, даже не попытавшись отодвинуться и притвориться задетой его вопросом, и негромко рассмеялась:
— Наша дражайшая Туссент мечтает выйти замуж с пятнадцати лет. Но местные мужчины как-то не горят желанием уложить к себе в постель ядовитую змею. Вот она и охотится… на гостей.
И вынюхивает, признаться, как заправская гончая. Чего только стоил ее удивленный и одновременно хищный взгляд, которым мадемуазель наградила их обоих, едва Катрин вернулась за стол и всё же решилась с ним заговорить. Но было в этом взгляде что-то, показавшееся ему крайне подозрительным. Будто… тщательно скрываемое злорадство. Или обыкновенная зависть? Желание показать себя в выгодном свете за счет «падшей женщины»? Или же…
— А как, — медленно начал Джеймс, скорее предположив почти наугад, чем действительно разгадав эту головоломку женской неприязни. — Как звали того, кто… выставил тебя за порог после… кхм… того, как ты сказала, что ждешь от него ребенка?
Катрин помедлила. Подняла голову — непослушные волосы упали ей на левое плечо, оставив открытой линию шеи, — закусила нижнюю губу, но потом всё же кивнула. Едва заметно и будто нехотя.
— Это его дочь. Старается… кхм… не давать мне спуску по старой памяти. Я, впрочем, тоже. Но твоему кузену лучше не совать голову ей в пасть, откусит и не заметит.
— Сдается мне, это меньшая из наших трудностей.
В прозрачных глазах на несколько мгновений отразился беззвучный крик, не сразу затихнув эхом в глубине ее зрачков. Я не знала, что это ты. Не знала! Не знала!
Но сказала она не это.
— Знаешь, у меня такое чувство, будто мы корабль с рваными парусами, который закрутило бурей и несет куда-то в темноту. И никто не может разглядеть, что там: глубина или отмель. Но если мы не бросимся за борт поодиночке, не дожидаясь удара…
— Несет, — согласился Джеймс, решив, что лучшей метафоры и не подберешь. — Только не на отмель, а прямо на рифы. И я, знаешь ли, в жизни не видел таких огромных.
Она помолчала, опустив ресницы, а затем вновь положила голову ему на грудь и спросила:
— И что же нам делать?
Едва горящая свеча негромко затрещала и угасла с тонкой струйкой бледного дыма одновременно с раздавшимся в мгновенно сгустившейся темноте ответом:
— Не отпускать штурвал.
Комментарий к VIII
https://ibb.co/ZYytMJ9
========== IX ==========
Серебряная ложечка недовольно позвякивала о край фарфоровой чашки с тонким голубым узором. Чай в ней давно остыл, но Жоржетт продолжала помешивать его с демонстративным звоном, перемежающимся с тиканьем часов, доносящимся из холла сквозь приоткрытую дверь столовой.
Дзынь-тик. Дзынь-тик.
Стук! — ответила на лестнице трость, и верные часы немедля отдали дань педантичности хозяина, начав отбивать девять утра. Какофония вышла неожиданно раздражающей и резко отозвалась в висках, заставив недовольно потереть левый. Жоржетт искривила губы, заметив это движение, и зазвенела ложкой с новой силой.
Бом! Стук! Дзынь!
Желание отобрать у сестры и ложку, и чашку — и вылить ее содержимое в лучшем случае в распахнутое окно с колышущимися на сквозняке шторками — стало невыносимым. А затем сменилось еще более сильным — если это вообще было возможно — желанием забраться под тонкое одеяло, завернуться в него с головой и проспать в полной тишине до самого заката.
Анри тем временем неторопливо прогремел тростью по лестнице, распахнул дверь и подлил масла в огонь.
— Капитан не остался на завтрак?
— Нет, — ответила Катрин, с трудом подавив невежливый зевок, и подперла голову рукой. Капитан покинул не в меру гостеприимный дом на рассвете — когда небо за окном сделалось почти белым от восходящего над холмами солнца, — сославшись на какую-то чуть ли не военную необходимость. Катрин не поверила и в ответ приложила все усилия, чтобы оттянуть неприятный миг расставания, но в итоге Джеймс всё равно выпутался из ее объятий. Когда наконец сумел отдышаться и собрать мысли воедино. И едва не задержался еще на половину часа, когда она утянула его в прощальный поцелуй на пороге дома. Катрин уже было возликовала, но офицеры Королевского Флота могли постоять за себя не только в боях с пиратами, и ей пришлось признать сокрушительное поражение. Оставалось лишь надеяться на реванш.
— В таком случае ты просто обязана заманить его на ужин, — невольно поддержал идею Анри, садясь за стол, и ложечка в чашке Жоржетт лязгнула абордажной саблей, столкнувшейся с выставленным впохыхах ружейным стволом. — Пора бы уже семье познакомиться с отцом твоего мальчика, тебе не кажется?
Судя по брезгливо поджатым губам и сведенным в одну линию бровям, один конкретный член их семьи совершенно не горел желанием даже видеть в этом доме каких-то англичан, будь они хоть трижды отцами что мальчиков, что девочек, что даже самого морского дьявола. С куда большим удовольствием Жоржетт схватила бы один из хранящихся в столе сестры пистолетов и застрелила бы и ее саму, и ее крайне неподходящего любовника.
— Не думала, что услышу это предложение именно от вас, месье, — заметила Катрин с тонкой улыбкой, решив, что раздражать семью звоном ложечки может не только Жоржетт, и придвинула к себе пустую чашку. — Будьте добры, передайте кофейник.
