— Я подумаю над вашими словами, — пробормотал принц, подтверждая подозрения Кидраша. А будь здесь один лишь Великий визирь, и мальчишка уже подписывал бы приказы о казни наложниц. — Что-то еще? — спросил он с ноткой недовольства в голосе. Раз уж чужого гарема ему было не видать, Зайнутдин хотел добраться этой ночью хотя бы до своего собственного.

Боги. Да Рабадаш и думать забыл бы о женщинах, пока не надел бы голову брата на собственное копье.

— Иные сыновья прежнего тисрока, о повелитель, да живете вы вечно, — с елейной улыбкой ответил Великий визирь, и теперь новоиспеченный правитель понял его безо всяких пояснений.

— Всех? — спросил он с посеревшим лицом.

— Как вам будет угодно, — туманно ответил Ахошта, и вид у Зайнутдина сделался совсем потерянным.

— Если… если вы полагаете, мудрейший, что это необходимо… — забормотал принц, окончательно утратив расположение главы военного совета. И этого безвольного щенка они собирались увенчать короной великих завоевателей? — Как?! — вдруг спросил Зайнутдин ломким взволнованным голосом. — И Шарафа?!

— Разумеется, о повелитель, да живете вы вечно! — закивал Ахошта. — Он похож на вас, как одна капля воды походит на другую, и в любое мгновение может свергнуть вас так, что никто и не заметит этого переворота.

Зайнутдин кусал тонкие губы, не зная, что ответить своему кровожадному визирю, но затем все же кивнул и велел сдавленным голосом:

— Делайте, что считаете нужным.

Тархан Кидраш с трудом дождался, когда им будет позволено покинуть увешанный коврами и шелками до самого потолка кабинет, и, убедившись, что вокруг никого нет, прямо высказал Великого визирю и несостоявшемуся зятю всё, что он думает о новом тисроке.

— Щенок и последний подлец, какого только видывал Калормен!

— Рабадаш, вероятнее всего, поступил бы точно так же, — не согласился с ним Ахошта, теперь вынужденный взирать на тархана снизу вверх. Кидрашу неожиданно для себя самого стало почти обидно за кронпринца.

— Рабадаш не стал бы мямлить! Как не стал бы и ждать, пока мы сделаем за него всё необходимое. И я не вижу причин, о мудрейший, рубить головы женщинам из его гарема, если только вы не хотите, чтобы этот дьявол рассвирепел окончательно. Рабадашу хватает ума не плодить детей при наличии двух дюжин братьев, поскольку он прекрасно понимает: при таком раскладе наследники сделают его не сильнее, а уязвимее. Если ни одна из его женщин до сих пор не родила, то не родит и до тех пор, пока он не наденет на голову венец тисрока.

— Быть может, о благородный тархан, — ничуть не растерялся Великий визирь, — дело отнюдь не в благоразумии.

— Ха! — отозвался Кидраш. — У его отца больше тридцати детей! И это, о мудрейший, я посчитал лишь живых! Нет, Рабадаш не глуп и не так безрассуден, как вы привыкли считать, и дело здесь не в плодовитости, а в холодном расчете. А этот… мальчишка, — выплюнул тархан самое приятное, что приходило ему в голову при мысли о принце Зайнутдине. — Ему двадцать один, а смелости в нем меньше, чем в моем восьмилетнем сыне! Да Таш самолично поразит Зайнутдина молнией, едва тот протянет руки к венцу тисрока!

— Не кричите, благородный тархан, — попросил его тихий женский голос за спиной. — У этих стен слишком много ушей, чтобы вы могли считать себя в безопасности, произнося столь оскорбительные для нашего повелителя — да живет он вечно! — слова.

Кидраш обернулся и встретился взглядом с темно-голубыми, подведенными серебристой краской глазами тархины Ласаралин. Ровесница и давняя подруга его дочери, Ласаралин почти заменила ему Аравис после побега той на Север. А потому когда год назад Ласаралин овдовела, оставшись единственной наследницей всех земель и богатств своего мужа, Кидраш не смогу отказать себе в том, чтобы начать ненавязчиво присматривать за ней, опасаясь, как бы на ее красоту и состояние не позарился какой-нибудь проходимец из числа безземельных тарханов.

Ласаралин, впрочем, была не глупа и достаточно расчетлива, а потому едва ли нуждалась в опеке. Но не возражала против нее, понимая, что Кидраш поступает так не из одного лишь стремления уберечь ее, но и потому, что видит в ней давно потерянную дочь. Иных детей, кроме совсем юного Фариса, у тархана и не было. Его старший сын давно лежал в земле, убитый в одном из многочисленных сражений, вечно гремевших то на границах Калормена, то и в самих сатрапиях, а Аравис… Порой Кидраш с горечью думал, что ему следовало прислушаться к девочке, когда та осмелилась попросить не выдавать ее за Ахошту. Еще до встречи с ним Аравис почувствовала гнилую натуру горбуна-визиря, и если бы Кидраш хотя бы выслушал ее, то, быть может, и не потерял бы дочь, теперь носившую арченландские платья и собиравшуюся стать женой белокурого северного принца. Впрочем, ее можно было понять. Арченландец, по словам послов, куда больше походил на мужчину и воина, чем калорменский Великий визирь.

А тот недовольно сверкнул глазами в сторону Ласаралин, но спросил елейным голосом:

— Что привело тебя сюда в столь поздний час, прелестное дитя?

— Благородная жена тархана Кидраша просила меня отыскать его как можно скорее, — ответила тархина, склоняясь перед визирем так низко, что ее длинные, блестящие от масел волосы коснулись устилавшей пол ковровой дорожки.

— Вот как? — протянул Ахошта, не поверив, по-видимому, не единому ее слову. — Что ж, тогда я не смею больше задерживать неистового тархана. Меня, — хмыкнул горбун, — ждут мои скромные заботы.

И засеменил на своих коротеньких ножках к видневшемуся впереди повороту высокого коридора. Расшитые драгоценными камнями полы халата волочились по ковру следом за ним.

— Тебя и в самом деле послала моя жена? — спросил Кидраш, когда Ахошта уже не мог их слышать.

— Можно сказать и так, господин, — согласилась Ласаралин. — Колокола напугали ее. Но я и сама собиралась отправиться во дворец. А правду говорят, что кронпринц вырвался из дворца с боем, убив нескольких стражей? — спросила тархина тем тоном, каким молодые девушки спрашивают о совершенных мужчинами подвигах.

— Правду, — нехотя согласился Кидраш. — Вернись в свой дворец. А лучше отправляйся в один из загородных. В Ташбаане в ближайшее время может быть очень небезопасно.

Ласаралин кивнула, но по глазам было видно, что она не послушается.

***

Принц Шараф вернулся к стенам Ташбаана только к вечеру четвертого дня. Уставший, проголодавшийся и крайне недовольный и собой, и своими людьми. Они прочесали все окрестности Ташбаана на расстоянии десяти миль, но по-прежнему что-то упускали. Если, конечно, Рабадаш не обладал способностью растворяться в воздухе, не оставляя после себя даже следов на земле или песке.

Кроме того, Шараф начал всерьез задумываться над тем, что он, пожалуй, зря пропустил мимо ушей слова тархана Кидраша о том, что охотиться следовало не на брата, а на сестру. За это время Джанаан уже могла добраться до нескольких влиятельных тарханов, какое бы направление она ни избрала. А значит, где-то на юге уже собиралась армия мятежников.

Проклятая ведьма, раздраженно подумал принц, подъезжая к широкому каменному мосту у северных ворот Ташбаана. Он возвращался к городу со стороны Великой Пустыни, и сейчас на широком запыленном тракте не было почти никого, кроме него самого и едущего позади отряда из двух дюжин солдат с луками и длинными копьями. В ветвях растущих по северному берегу реки деревьев лениво пели цикады, дувший в лицо ветер приятно холодил разгоряченную солнцем кожу, а возвышающиеся за спиной древние Усыпальницы отбрасывали длинные тени на белые, словно снег на вершинах далеких северных гор, барханы Великой пустыни. На закате даже эти прóклятые гробницы с осыпающимися от времени и порывов ветра стенами приобретали не пугающий, а лишь таинственный и почти красивый вид.

Идиллию нарушало только ощущение надвигающейся грозы. Как буквальной — над морем вновь начали собираться тяжелые грозовые тучи антрацитово-черного цвета, грозя в любое мгновение прорваться стеной слепящего ливня, — так и фигуральной. Зайнутдин едва ли обращал внимание на витавшее в знойном воздухе напряжение, полагая, что он своего уже добился и теперь оставалось только расправиться с законным наследником, но его близнец был далеко не так беспечен.