========== Глава первая ==========

Красивое смуглое лицо принца Зайнутдина выражало беспокойство. Густые черные брови непрерывно хмурились, тонкие губы то сжимались в единую линию, то приоткрывались вновь, будто принц хотел что-то сказать, но не решался, а длинные чуткие пальцы постоянно теребили щедро умасленную и неестественно блестящую прядь длинных волос.

— Какие думы омрачают ваше чело, о милостивый господин? — елейным голосом спросил Великий визирь Ахошта, видя, что принц уже готов вскочить с раскиданных по узорчатому ковру подушек и начать метаться по покоям из угла в угол. Зайнутдин бросил настороженный взгляд на длинный свиток в руках согнувшегося перед ним горбуна-визиря и спросил ломким мальчишеским голосом:

— Можете ли вы поручиться, о мудрейший из мудрецов, что все эти тарханы действительно поддержат меня, когда мой отец — да живет он вечно! — покинет этот мир? Затеянная нами игра слишком опасна, чтобы в ней было под силу выстоять в одиночку.

— Вам не о чем беспокоиться, о светлейший принц, — закачал визирь седой головой в огромном желтом тюрбане, украшенном крупным, с голубиное яйцо, бриллиантом. — Никто из тарханов не желает видеть на калорменском троне… — Ахошта выдержал паузу и закончил с едва уловимой насмешкой, — осла.

— От этого он не становится менее опасен, — ответил ничуть не убежденный его словами Зайнутдин.

Принц боялся старшего брата, как огня. И одновременно с тем почти боготворил его, желая во всем походить на Рабадаша. И превосходить его, почему и возжелал теперь отцовского трона в обход законного наследника. Порой Зайнутдин и сам затруднялся сказать, какое из обуревавших его чувств было сильнее: страх перед кронпринцем, зависть к нему или почти раболепное почтение.

Великому визирю же вражда между принцами была лишь к выгоде. Зайнутдин по натуре был куда более робок и управляем, чем властный и несдержанный — хотя и значительно поумневший после того, как этот нарнийский демон вынудил его побывать в ослиной шкуре — Рабадаш. Буйную натуру кронпринца давно уже не сдерживал даже сам великий тисрок, и если Рабадаш до сих пор не избавился от отца, то лишь потому, что сыновья почтительность всё же перевешивала жажду власти.

Да и не забыл еще Ахошта, как кронпринц обращался с ним, словно с последним рабом, недостойным даже чистить конюшни во дворце великого тисрока. Как не только поносил визиря последними словами, но и отвешивал ему пинков. Пусть с того дня минуло уже целых шесть лет, но Ахошта ничего не забыл и не намеревался прощать.

— Ваш брат смертен, как и все мы, о достопочтеннейший принц, — ответил Великий визирь, и лицо Зайнутдина даже посерело от охватившего его страха.

— Вы уверены, что это необходимо? — почти шепотом спросил принц, но в стремлении сохранить Рабадашу жизнь Зайнутдином двигала отнюдь не братская любовь. — Он сражается куда лучше меня.

У кронпринца за плечами был не один десяток военных походов и откровенно разбойничьих набегов, а у Зайнутдина — лишь мечты о воинской славе. Рабадашу всё же нельзя было отказать в уме и до его авантюры с нарнийской королевой, а потому, отправляясь в поход, он никогда не брал с собой младших братьев. Из двух дюжин сыновей великого тисрока истинным воином был лишь один.

— Вам нет нужды сражаться с ним самому, о светлейший господин, — елейно улыбнулся Ахошта. Случись подобное, и визирю пришлось бы сажать на калорменский трон уже третьего из сыновей тисрока, поскольку в поединке Рабадаш разорвет Зайнутдина, как дикий волк разрывает слепого щенка.

— Тогда, — с сомнением протянул принц, — напишите тарханам, что я согласен на их предложение.

— Как вам будет угодно, о благороднейший из сыновей великого тисрока, да живет он вечно! — согнулся до самого пола визирь, пряча насмешливую улыбку, искажавшую его и без того некрасивое лицо. Зайнутдин, разумеется, не станет даже подписывать этого письма, боясь, как бы оно не попало не в те руки. А вернее, в руки старшего из сыновей великого тисрока.

— Я щедро вознагражу вас, когда сяду на трон, — пообещал принц, вновь начав теребить прядь длинных черных волос. — Скажите мне, о мудрейший, чего вы желаете?

— Лишь видеть на троне Калормена достойного правителя, — льстиво ответил Ахошта. Ибо чего еще было желать Великому визирю и тархану одной из богатейших сатрапий, как не послушной марионетки в венце тисрока? У Ахошты было всё, кроме возможности самому править империей. — Для меня не будет лучшей награды, чем знать, что наследие наших предков отныне в надежных руках.

Принц улыбнулся, польщенный столь лестными словами и не понимающий, что Ахошта говорит отнюдь не о нем, и коротко махнул рукой, давая понять, что больше не нуждается в обществе Великого визиря. Тот покорно поклонился еще раз и попятился к высоким дверям из красного дерева, не смея повернуться к сыну великого тисрока спиной и оскорбить его недостойным видом.

Дело было, считай, сделано, думал Ахошта, направляясь в покои тисрока и едва заметно улыбаясь собственным мыслям. Все лекари повелителя говорили, что тот не проживет и недели, сведенный в могилу старостью и болезнью, а уж после этого Ахоште не составит труда отправить на плаху его старшего сына. Визирь не впервые ловил себя на мысли, что многим обязан этому нарнийскому демону в обличии льва. Из-за его проклятия Рабадаш был по сути заперт в Ташбаане, загнан в ловушку, из которой нет выхода, и когда за ним придут солдаты Зайнутдина, отступать кронпринцу будет некуда. Никто не поможет ему и не поддержит.

Так думал Великий визирь, входя, низко согнувшись и семеня крохотными шажками, в покои тисрока. И едва не споткнулся, сбившись с шага, когда увидел у постели повелителя не только пару высоких мужских сапог с загнутыми носами, но и две выглядывающие из-под узкой красной юбки ножки в расшитых золотой нитью туфельках.

— Ты можешь подняться, о мудрейший из мудрецов, — прошелестел тисрок со своего необъятного ложа, и визирь послушно выпрямился. Лишь для того, чтобы убедиться в своих подозрениях. Его не смутило увидеть здесь то же смуглое лицо с тонкими усиками и подведенными черной краской глазами, что он лишь недавно лицезрел в покоях принца Зайнутдина. Принц Шараф был его близнецом, младшим из двоих принцев и куда более разумным, но полагавшим, что его удел — во всем поддерживать Зайнутдина, а потому не представлявшим для Ахошты никакой опасности. Но куда меньше визирю понравилось увидеть у постели тисрока женщину в ярко-красном сари, скрывавшим одну ее руку, но оставлявшим открытой другую, бережно державшую в унизанных кольцами пальцах безвольную ладонь тисрока.

Джанаан, любимейшая из дочерей великого тисрока и правительница трех сатрапий по праву вдовы тархана Амаудира и матери его двоих еще не вошедших в возраст сыновей. Джанаан, Жемчужина Калормена и прекраснейшая из потомков Таша неумолимого и неодолимого, от которого вели свой род все правители империи. Джанаан Белая Змея, как порой называли ее недовольные тарханы, хотя кожа ее была оливково-смуглой, а одежды куда чаще красными или синими, чем белыми. Ее матерью была наложница с севера, белокурая и светлокожая, но от нее принцесса унаследовала лишь холодные, зеленые с голубым отливом глаза. На удивление гармонично сочетавшиеся с золотистой кожей и темно-каштановыми волосами, о чьем блеске и тяжести грезил по ночам едва ли не каждый мужчина Калормена, будь он хоть последним из бедняков, хоть богатейшим из тарханов. Принцессе было уже тридцать лет, но с годами ее красота становилась лишь ярче и чувственнее, и даже не будь она первой красавицей Калормена, любимая дочь тисрока по-прежнему оставалась бы завидной партией даже для самого могущественнного тархана. И каждый вельможа не оставлял попыток завоевать ее гордое сердце.

Но Белая Змея за всю свою жизнь любила лишь троих мужчин, и двое из них были ее сыновьями. А потому в народе поговаривали, будто первым мужчиной Джанаан был ее собственный брат, и хотя Ахошта не знал, сколько истины в этих сплетнях, они едва ли его удивляли. Рабадаш всегда брал, что хотел, а тисрок настолько любил этих двоих из своих многочисленных сыновей и дочерей, что, вероятно, простил бы им даже столь позорную связь. Но даже если эти слухи не были правдой, Джанаан по-прежнему оставалась угрозой для Великого визиря. Единственная, кому Рабадаш доверял почти так же, как самому себе, Джанаан обожала старшего брата не меньше и желала видеть на троне лишь его одного. Она не согласится увенчать короной никакого иного из сыновей тисрока.