— Вперед! Во имя Таша, вперед! — завопили воодушевившиеся воины за спиной у Кидраша и одновременно пришпорили лошадей. Нападавшие замешкались — куда больше беспокоились о кронпринце, чем о несущейся на них коннице, — и первые ряды попросту смяло под напором сабель и подкованных копыт. Еще немного. Только бы подойти на расстояние удара. Где он, где?!

Удар пришелся откуда-то сбоку и снизу, сабля вонзилась чуть правее посеребренного стремени и распорола лошадиное брюхо до самых задних ног. Потемневший под дождем плащ еще мог бы ввести Кидраша в заблуждение — а цвет глаз в прорези шлема с кольчужной бармицей в такой темноте было не разглядеть, — но этот удар не оставил малейших сомнений. Кронпринца он всё же нашел. Но не так, как рассчитывал.

И едва успел вытащить ноги из стремян, чтобы спрыгнуть с седла на мостовую и не оказаться придавленным падающей лошадью. Сабля с лязгом освободилась из украшенных драгоценными камнями ножен. Пусть он давно уже немолод, но еще способен дать отпор этому дьяволу. И уж тем более отсалютовать ему оружием в знак приветствия.

— Ваше Высочество!

Кронпринц не ответил. Дурной знак. Сабли столкнулись с вибрирующим звоном, и лезвия высекли мгновенно погасшую в темноте искру. Кидраш отступил на шаг назад. Мокрый камень предательски скользил под подошвами сапог.

— Я не в праве просить вас о милости для себя, господин!

«Повелителя» из моих уст ты еще не заслужил.

— Но моя жена неповинна в моих грехах, а сыну всего восемь лет! — приходилось кричать, чтобы его услышали за шумом дождя и кипящего вокруг боя, а кронпринц… Кидраш бы многое отдал за возможность видеть его лицо. Иметь хоть какое-то представление о мыслях, роящихся в голове этого дьявола. — Я прошу о снисхождении для них, если мне суждено проиграть в этом бою! Прошу позволить моему роду сохранить земли предков!

В ином случае Кидраш бы сказал, что на несколько мгновений между ними повисла звенящая тишина. В сражении ее быть не могло, но чувство возникло именно такое. Сабли — чистая, серебристо-блестящая от дождя и окровавленная по самую рукоять, напомнившая ему огненный серп Азарота — столкнулись вновь. В затянутом тучами небе загремело громовым раскатом, и Кидраш едва разобрал за этим ревом короткий, отрывистый ответ.

— Нет.

И отвлекся на обманный прием. Сабля в потеках человеческой и лошадиной крови сверкнула в темноте изогнутым подобием молнии. Голова тархана отделилась от плеч.

Но на смену одному противнику мгновенно пришел другой.

Ильгамут отыскал кронпринца, лишь когда бой у ворот уже закончился. Успел придумать с полдюжины объяснений для принцессы, — и все они не выдерживали никакой критики, — и уже приготовился сложить оружие и голову, прежде чем разглядел в расцвеченном молниями сумраке потемневший от воды плащ. Ставший того же цвета, что и текущая по мостовой лошадиная кровь.

— Господин… Я могу…

— Я сам, — ответил стоящий на одном колене принц. Ровным голосом, но зарывшиеся в мокрую гриву пальцы выдали его лучше любых слов и интонаций. Умирающий жеребец едва слышно заржал и дернул передней ногой. — Тише, мальчик, тише.

Последнего слова Ильгамут уже не расслышал. Но услышал Дьявол и послушно замер, лишь на мгновение скосив темный глаз на изогнутое лезвие кинжала.

Прости.

***

Тархина Измира смотрела на Зайнутдина с таким выражением лица, словно видела перед собой неуклюжего слугу, пролившего вино на ее любимое сари. Стража, верно, подняла ее с постели, едва одетую и толком не причесанную. Или эта ведьма явилась в таком виде намеренно, задумав позлить его нарядом, состоящим по большей части из цепочек и нежно-розового кружева из тончайшей золотой проволоки. Грудь и живот это, с позволения сказать, одеяние не скрывало и вовсе, зато обвивало руки так, что между плечом и запястьем не виднелось и полдюйма смугловатой кожи. Даже стало любопытно, что за постельные сражения устраивает ненавистный братец, если ему по нраву видеть своих женщин в этом подобии доспехов.

— Чем я обязана такому вниманию, господин? — спросила тархина, когда молчание затянулось, и Зайнутдин отчетливо расслышал в ее обманчиво-томном голосе раздраженные нотки. Это было уже слишком. Его стража разбегалась на глазах, рабы и слуги жались по углам, думая лишь о том, как бы спасти собственные шкуры, и даже какая-то полураздетая девка из семьи беднейшего тархана смела смотреть ему в глаза, не склоняя головы. А должна была распластаться на коленях, благодаря за оказанную ей милость.

— «Повелитель», женщина! Не забывай свое место!

— Мой повелитель, — ответила тархина, растягивая гласные, — сейчас штурмует городские стены. И я с нетерпением жду, когда смогу пасть к его ногам и вознести небесам хвалу за его возвращение в мои объятия.

Бронзовый кувшин с грохотом ударился о стену, пролетев совсем близко от головы в тонком золотом обруче поверх пышных каштановых волос. На полу растеклась лужа из белого, отливающего на свету золотистым вина. Ведьма не повела даже бровью, и взгляд серебристо-серых глаз сделался откровенно насмешливым.

— Что-то еще, господин? Или я могу идти?

— Закрой рот, женщина, — процедил Зайнутдин, поднимаясь со стула с заботливо подложенной кем-то из слуг мягкой подушкой, и схватился рукой за край стола. Даже отполированное до блеска красное дерево пыталось выжить его из этого кабинета, и в подушечку большого пальца вонзилась заноза.

— Вы пьяны, господин, — ядовито ответила тархина, и не думая о смирении перед потомком самого Таша.

— Моему… — Зайнутдин запнулся, на мгновение упустив мысль, и мотнул головой в тяжелом, вдруг начавшем давить на виски тюрбане. — С моим братом ты была столь же дерзкой?

— Не было нужды, — процедила тархина, изогнув розоватые губы в гримасе, за которую ей стоило выбить все зубы до единого. Не знай Зайнутдин, кто перед ним, и в полумраке свечей и бьющих за окном молний он бы принял эту ведьму за Джанаан. — Ваш брат любим женщинами, поскольку знает, как с ними обращаться.

Всего три шага по толстому узорчатому ковру, и он научит ее почтению. Всего три шага, и она уже не будет так улыбаться.

Ты хочешь забрать мою корону? Хочешь лишить меня головы? Ты, недостойный, проклятый, ты… Что ж, забирай, но я успею сломать твою любимую игрушку.

От немедленной кары ведьму спасли распахнувшиеся двери. Возникший в кабинете сквозняк заставил шторы вздуться пузырем, и новая вспышка молнии превратила лицо тархины Ласаралин в безжизненную маску Зардинах сродни тем, что украшали каждый столп богов в калорменских храмах.

— Как ты посмела…?! — рявкнул Зайнтудин, захлебываясь слюной, и голос сорвался на слишком высокую, совсем мальчишескую ноту. Рабадаш никогда бы не заговорил таким голосом. Рабадаша по-прежнему любили, словно позабыв о его ослиной шкуре. Почему?! Он не заслуживал ни верности мужчин, ни обожания женщин! — Кто позволил тебе…?!

— Повелитель, да живете вы вечно! — испуганно вскинула руки тархина Ласаралин, широко распахнув подведенные серебряным голубые глаза. — Умоляю вас, вы должны немедленно бежать! Они уже в городе!

— В-в городе? — растерянно повторил Зайнутдин и засмеялся, не увидев короткого взгляда — стремительного движения глаз в сторону, друг на друга, и вновь на хохочущего господина, — которым обменялись тархины. Бежать? Куда? Повсюду люди этого нечестивца Ильгамута, стоят по обоим берегам реки с луками и копьями. Надеть бы его крашеную голову на пику да выставить на стене у южных ворот!

— Они убили тархана Кидраша, — всхлипнула тархина Ласаралин, заламывая руки в узких рукавах из тончайшего голубого шелка и делая шаг вперед. — Они убьют нас всех! Умоляю, повелитель, вы должны спастись, должны! Я знаю, как выйти через Старый дворец к реке! Я покажу! — пальцы с выкрашенными голубой краской ногтями схватились за стоявший на столе медный подсвечник с тремя свечами из белоснежного воска.

— Покажешь? — продолжал хохотать Зайнутдин. — Да какой в этом толк, безмозглая ты…!