Удар был не таким уж и сильным, да еще и смягченным пышным тюрбаном, но от неожиданности Зайнутдину показалось, что его голова раскололась пополам. Одна из свечей выпала из подсвечника прямо на стол, и он успел подумать, что загорятся разбросанные по нему пергаметные свитки, прежде чем второй удар — сильнее предыдущего — сбил его, растерянного и ничего не понимающего, с ног. В руки вцепились пальцы с острыми длинными ногтями, по лицу хлестнуло блестящими от масла черными волосами, и одно из запястий придавило к полу коленом.
Ласаралин хотела ударить спрятанным в вырезе платья ножом, но не знала, как выхватить его, не ослабив хватки. Измира бросилась мимо нее к столу — быть может, надеялась найти что-то в ящиках, — и схватила лежавшую на стуле подушку.
— Да как вы…?! — взвыл Зайнутдин и понял, что он глупец. Нужно было кричать «Стража», но рот и нос уже заткнуло бархатом подушки. Будь он трезв, и справился бы с ними обеими, но на руки и грудь теперь давило весом двух женщин, ноги впустую сучили по ковру, пытаясь попасть каблуком сапога по ножке стола в надежде, что стража услышит, и Зайнутдин с ужасом понял, что задыхается.
Кто-нибудь! Ахошта! Кидраш! Кто угодно!
Взгляд метался из стороны в сторону, но видел лишь склоненные над ним одинаково-смуглые лица в обрамлении распущенных волос. Одинаково-ненавидящие взгляды серых и голубых глаз. Они не сказали друг другу ни слова. Они обе держали и душили его, сами задыхались от страха и напряжения, но давили изо всех сил, чтобы не мог вдохнуть он.
Пожалуйста!
Перед глазами стремительно чернело, и грудь разрывало изнутри, требуя хоть один глоток воздуха. На столе вспыхнул первый пергаментный свиток, но Зайнутдин этого уже не видел. Он не может умереть так! Это недостойная смерть! Смерть для раба, а не для мужчины из знатного рода! Он не может…!
Будьте вы прокляты! Все трое!
Он дернулся в последний раз — едва ощутимо, истратив все силы на сопротивление, не принесшее никакого толку, — и карие глаза слепо уставились вверх, на украшавшие потолок витиеватые узоры краски. Измира с трудом разжала сведенные судорогой пальцы, роняя бархатную подушку, и отшатнулась. Сползла с неподвижного тела на ковер, прижимая трясущиеся руки к груди в золоте цепочек, и прошептала, содрогаясь всем телом:
— Горит.
Ласаралин вздрогнула от звука ее голоса и вскинула голову, запоздало ощутив запах гари. На столе пылали свитки и бумаги. Верно, что-то важное, даже ценное — что-то, что нужно было так или иначе потушить, чтобы не превратить в огромный костер весь дворец, — но у Ласаралин вдруг отнялся голос и не осталось ни единой мысли в голове. Только звенящая пустота.
Нужно… Нужно… сделать что?
Их обеих отрезвил только крики и лязг стали за дверьми кабинета. И удар ноги в высоком сапоге о дорогое, украшенное резьбой дерево, от которого эти двери распахнулись. Кронпринц остановился, едва шагнув внутрь, — с окровавленной саблей в руке, спутанными волосами и перемазанным засохшей кровью и голубой краской лицом, — посмотрел, вскинув брови, на испуганных женщин возле мертвеца с вытаращенными глазами, на пылающие на столе пергаменты…
И расхохотался. Измира бросилась к нему, не поднявшись толком с колен, и схватилась за мокрые полы темно-красного плаща.
— Господин! Я клянусь, я твоя верная раба, я…!
— Встань, — ответил Рабадаш, не переставая смеяться, и обернулся через плечо. — Тархан Ильгамут, найдите кого-нибудь из слуг. Я не желаю, чтобы дворец превратился в пепелище в первый же день моего правления.
Измира послушно поднялась на ноги. Ласаралин тоже, едва дыша и даже не помня, что она отнюдь не безоружна и не беззащитна. Рабадаш вполне может приказать казнить ее — или сам снесет ей голову своей окровавленной саблей — за убийство одного из сыновей прежнего тисрока. Но пожелает ли?
— Господин, — заговорила она, не отводя взгляда от агатовых глаз — черных провалов на лице в разводах засохшей крови и растекшейся краски. — Я счастлива, что наши враги оказались бессильны причинить… вам вред.
Я мечтала… Я молилась… Только бы ты…
Кронпринц посмотрел на лежащего у ее ног мертвеца, не обращая никакого внимания ни на запах гари и дыма, ни на льнущую к нему в надежде на ласку наложницу, и спросил:
— Полагаю, вы ждете награды за верность, тархина?
Награды? Сохранить голову на плечах уже было бы наградой за то, что она посмела сотворить.
— Вы избавили меня от необходимости проливать родную кровь, — пришел ей на помощь кронпринц, без труда поняв причину замешательства. — И подарили моему брату именно ту смерть, которую он заслуживал. Просите, чего желаете.
— Я желаю… — Ласаралин шагнула к нему, едва не путаясь в длинном шелковом подоле платья, и выпалила на одном дыхании: — Я желаю быть вашей женой.
Губы тархины Измиры изогнулись в гримасе безмолвного возмущения. Без сомнения, она попросила бы того же, если бы эта мысль пришла ей в голову прежде, чем Ласаралин успела заговорить. Но даже у тисрока может быть лишь одна жена. А Ласаралин по происхождению стоит куда выше Измиры. Ласаралин достойнее. И Ласаралин ударила узурпатора первой.
Кронпринц поднял бровь — всего на мгновение, но она поняла, что просьба стала для него неожиданностью — и протянул руку. Подбородка коснулись холодные мокрые пальцы, вынуждая поднять голову чуть выше. Рабадаш рассматривал ее лицо несколько долгих мгновений — с внимательностью сродни той, что мужчины проявляют, выбирая новую лошадь или саблю, — прежде чем принять хоть какое-то решение.
— Я обдумаю вашу просьбу, тархина.
Ласаралин следовало быть благодарной, что он не отказал сразу, но даже такой ответ не устраивал ее совершенно. А потому она сделала еще один шаг, не обращая ни малейшего внимания на запах дыма, дождя и крови, и порывисто прижалась губами к его рту. Измира возмущенно распахнула серые глаза, но промолчала.
В коридоре послышались торопливые шаги слуг, тащивших тяжелые дубовые ведра с водой из ближайшего дворцового колодца.
========== Эпилог ==========
Лестница закручивалась винтом, и ступени из черного мрамора тонули в таком же черном провале, распахнувшемся у ног, словно пасть вечно голодного демона-льва. Первых тисроков хоронили под самым полом — а первейший из них, построивший Ташбаан, и вовсе упокоился под алтарем, — но за восемь столетий под Храмом Таша вырос целый город мертвых, уходивший всё глубже во тьму и сырость. Джанаан видела в этих стенах еще одно доказательство божественной милости. Остров был искусственным, насыпанным из песка и красной глины, но разве могло творение человеческих рук сдерживать все эти годы натиск бурной реки и других рук, рывших подземные ходы к самому дну? Даже сейчас, окруженная со всех сторон черным мрамором, она чувствовала далекий крик воды, рвущейся смести — смыть, как смывают пятно крови с клинка — и сам остров, и возведенный на нем город, и могилы в холодном каменном подземелье. Тот, кто приказал реке не касаться этой земли, не был человеком.
Последний виток лестницы окончился узкой аркой, ведущей в последний из проложенных в глубине острова и облицованных мрамором коридоров. Они все упокоятся здесь: в самом сердце Ташбаана, куда никогда не проникнет луч света, в прямоугольных гробницах из того же мрамора, что и стены некрополя, но отличавшегося цветом. Тисрокам положен красный цвет усыпальницы. Ей самой, как дочери и сестре, — белый. И как бы ни было глубоко это подземелье, она всё же предпочтет его, а не могильники Зулиндреха или древние Усыпальницы на самом краю пустыни.
— Почему ты здесь? — спросила Джанаан, когда потрескивающий в железной лампе огонек наконец высветил самые дальние могилы и стоящий перед одной из них высокий широкоплечий силуэт. — Скоро рассвет, тебя будут ждать в храме.
А он еще даже не одет для коронации. Пусть черная кожа и ничем не украшенный шелк всегда нравились ей куда больше тяжелых церемониальных одеяний, но традиции есть традиции.
