— По ристалищу? Это после того, как ты заявил, что застрелишь меня из арбалета? — припомнил Уильям, негромко посмеиваясь от нахлынувших следом за этими словами воспоминаний. — И как, любезный брат, — спросил он с ехидной улыбкой, — застрелил?

— Не тебя, а сарацина, — возмутился Ариэль, обиженно нахохлившись и на мгновение вновь став тем мальчишкой с недоверчивым взглядом ярко-голубых глаз и арбалетом наперевес. — И мысль-то была дельная!

— Как сказать, — хмыкнул Жослен, останавливаясь перед дверью в командорскую келью и пропуская Уильяма вперед. — Льенара ты тогда не убедил.

Командор Сен-Жан д’Акра — Уильяму так и не удалось отделаться от ощущения, что это тот же самый рыцарь — выслушал его молча, изредка кивая в такт, и задал всего один вопрос:

— Есть надежда, что еще кто-нибудь доберется сюда до начала лета?

Об истинной цели своего путешествия Уильям распространяться не стал, ограничившись лишь короткой фразой о приказе Великого Магистра, но рассказал, что на обратном пути они говорили с каждым командором прецептории, в которой останавливались на ночлег, и просили его разослать весть дальше на север и запад. Сейчас весть о мобилизации уже должна была дойти и до Англии, но особых надежд на быстрое появление в Святой Земле свежих орденских сил Уильям не питал.

— Вероятно, из южных прецепторий, — всё же сказал он, чтобы не приносить одних лишь дурных вестей. Командорства на средиземноморском побережье могли отправить рыцарей куда быстрее всех остальных, но как быстро они подготовятся к походу на Восток, Уильям не знал. Запастись провиантом, проверить вооружение, выковать новое, если есть такая необходимость — а необходимость наверняка была, те же арбалетные болты шли в расход в огромных количествах, как бы ни старался Папа Римский наложить запрет на использование арбалетов, — погрузить людей, припасы и лошадей на корабли — всё это займет не один день даже для всегда готовых к сражению тамплиеров.

Командор кивнул и сказал, предвосхитив уже готовый сорваться с губ вопрос:

— Насколько мне известно, Магистр сейчас у Брода Иакова вместе с основными силами Ордена. Полагаю, вам стоит отправиться туда, не мешкая.

Уильям кивнул почти рефлекторно, но затем задумался на короткое мгновение, чуть нахмурив темные брови, и спросил:

— Брод Иакова?

— Король выстроил там новую крепость и вверил ее Ордену, — с невольной гордостью ответил командор. — Говорят, даже Крак де Шевалье меркнет по сравнению с ней. Давно же вас не было в Святой Земле, братья, если вы не слышали о крепости Шастеле.

Уильям рассеянно кивнул, больше погруженный в собственные мысли, чем слушающий восторженный рассказ командора.

Крепость, превосходящая главный оплот госпитальеров, неприступный Крак де Шевалье, непрерывно следящий сотнями глаз за соединяющей Антиохию и Бейрут дорогой. Крепость, подобная этой грозной цитадели, но бросающая длинную черную тень не на давно ставший христианским тракт, а на единственную на много миль вокруг переправу через Иордан. Устав запрещал тамплиерам играть в шатрандж, но сейчас Уильяму пришло на ум именно это сравнение. Возведя такую крепость всего в одном дне пути от Дамаска, Балдуин поставил противнику шах.

Но будет ли мат?

Они выехали из города еще до того, как солнце успело подняться к зениту, и взяли направление на северо-восток, выстроившись цепочкой и пустив коней быстрым шагом, едва за спиной остались мощеные светлым камнем и запруженные людьми и телегами улицы. Дорогу до самого горизонта заполняли бесконечные караваны, тянущиеся один за другим, гремящие сотнями сундуков и шуршащие тысячами рулонов тканей. Купцы и паломники смешивались в единый поток, сталкивались и осыпали друг друга бранью на десятках языков. Среди этой разношерстной толпы три кипенно-белых плаща с алыми крестами бросались в глаза особенно сильно, вынуждая людей оборачиваться им вслед или отступать в сторону. Христиане махали руками и выкрикивали приветствия, некоторые даже поспешно, чуть неловко кланялись, магометане отводили взгляд и бормотали что-то себе под нос, но путь держащейся у самого края дороги тройке всадников никто не преграждал.

Солнце скрылось за поднявшимися в воздух клубами песка, Уильям привычно поднял, закрывая лицо, свободно висевший край белой куфии, и пустил коня резвой рысью. Седло негромко поскрипывало от движений всадника, быстро приноровившегося к незнакомому жеребцу и привычно приподнимавшегося в седле в такт лошадиной поступи, кольчуга звенела и начинала давить на поясницу при наклоне вперед, а сухой горячий воздух наполнял легкие при каждом размеренном вдохе, оставляя неприятный привкус песка на губах. Песок оседал и на ресницах, вынуждая часто моргать и щуриться, пытался забиться под седло и между стременем и сапогом и поднимался в воздух от ударов лошадиных копыт, размеренно бивших по сухой земле.

Час за часом, милю за милей, они скакали в клубах пыли, то рысью, то шагом, пока небо, белое от принесенного хамсином песка, не начинало неуловимо темнеть, становясь сначала бледно-серым, а затем и почти черным, подвижным, словно текущая вода или сплетающийся клубок змей, от того, как клубился в воздухе вездесущий песок. И только тогда останавливались на ночлег, стуча в ворота крепости с реющим над ней черно-белым знаменем храмовников, или же съезжали с тракта и выбирали незаметное с дороги место, где можно было развести огонь и подремать несколько часов, по очереди заступая в караул и передавая друг другу арбалет Ариэля.

— Как по-твоему, к полудню доберемся? — спросил Жослен на последнем привале, откидываясь на лежащие позади него седельные сумки и чуть сгибая ноги в коленях. В седле их приходилось постоянно держать прямыми, упираясь мысками в оттянутые вперед, к передним ногам лошади, стремена, и после долгого дня в седле ноги начинали ныть и неприятно гудеть.

— Должны, — согласился Уильям, тоже пристраивая голову на одной из своих сумок и вглядываясь в заслоняющую небо темную дымку с едва различимыми проблесками звезд.

— Смотри, — сказала Сабина, останавливаясь едва ли не на середине движения и вскидывая к ночному небу голову в завитках черных волос. — Это же Ас-Симак Аль-А’заль!

Тогда он поднял глаза следом за ней, но поначалу не понял, о чем именно она говорит. Звезды здесь тоже были другие, не те, что в Англии.

— Да вот же! — воскликнула сарацинка, указывая рукой на россыпь звезд. — Видишь, это Аль-Авва. Как это будет на лингва франка? — задумалась она на мгновение, не опуская руки. — Лающие, кажется. Псы. А вон там Ас-Симак. Ее еще называют Алараф, по-вашему… по-вашему «виноградарь».

Уильям присмотрелся еще раз, даже склонил голову набок и понял, что ошибся. Звезды были по большей части те же, что и в Англии, но почему-то не в том месте ночного неба, где им следовало находиться.

— Постой, так это же Дева.

— Какая дева? — не поняла Сабина и забавно нахмурила изогнутые черные брови, рассматривая яркие огоньки в темной вышине.

— Дева Мария, — он попытался объяснить, обрисовать в ночном небе очертания женской фигуры, но сарацинка замотала головой и заспорила:

— Вон те звезды — это Аль-Авва, Лающие Псы.

— Это у магометан псы, а у христиан Дева Мария, — буркнул в ответ Уильям, раздосадованный этим возникшим на пустом месте споре, и Сабина весело рассмеялась, вскинув тонкую руку к губам. — А вон там не «виноградарь», а «колос». Пшеничный. Спика, если по-гречески.

— Ты знаешь греческий? — восхищенно округлила темные глаза сарацинка, на мгновение даже забыв о звездах. Уильям невольно залюбовался ее освещенным лунным светом лицом, серебряными искрами в коротких пышных локонах и приоткрытыми губами, а затем улыбнулся и ответил:

— Нет. Разве что пару слов.

Сабина засмеялась вновь, словно он сказал что-то действительно забавное, и вдруг подалась вперед, прильнула всем телом и попросила, томно понизив голос:

— Ну хоть паре слов научи.

Где она теперь? Чем занята днем и о чем думает ночью? Что скажет, если он… вернется?