Когда родился Генри, Уильям как раз сделался оруженосцем. И едва взглянул на новорожденного брата. Еще один истинный де Шампер, пусть и светловолосый и голубоглазый, как леди Милдрэд. Еще один законный наследник, на пути которого однажды может встать чужой бастард. Еще один ребенок, которого барон Гронвудский обожал, холил и лелеял и которым похвалялся перед вассалами, пока его старший сын, запершись в спальне, в последний раз давился горькими слезами, бессильно уткнувшись лицом в колени.

— Уильям, — впустую звала его мать, раз за разом возвращаясь к запертой двери. Сначала она приходила в надежде, что он спустится в зал, а затем только просила впустить ее саму. — Уильям, открой!

Леди Милдрэд не слышала ни звука из-за тяжелой двери, но она знала, чувствовала: с сыном что-то случилось. А он не мог отпереть засов, потому что знал, что тогда она горько заплачет и долго будет пытаться убедить его, что это ложь и что для нее он никакой не позор, а самый дорогой и любимый ребенок. И снова плакать, как она плакала, когда Уильям еще решался говорить ей о том, что его называют бастардом. Он быстро перестал, увидев, как больно матери слышать такое. Упоминания о царивших в стране кровавых распрях, в которых погибли ее родители, а сама она стала жертвой отъявленного мерзавца, и по сей день вызывали у баронессы слезы.

— Уильям, впусти меня, — просила мать, а он даже ответить ей ничего не мог, потому что задыхался от бессильной обиды. Его бросили. Из-за того, в чем он виноват не был, но о чем постоянно напоминал родителям одним только своим существованием. Он больше не был нужен барону, у которого родилось уже двое своих, законных сыновей, а для матери, как бы он ни любил ее, а она — его, Уильям навсегда останется напоминанием о его чудовищном отце.

Но если он больше не наследник барона, то кто же он тогда? Куда ему пойти? Кем ему стать?

Ответ на этот вопрос он нашел случайно, когда граф Арундел со свитой отправился ко двору короля. А Уильям, в тысячный раз сцепившись с другими оруженосцами, попросту сбежал и, бесцельно бродя по городу, неожиданно для самого себя оказался у ворот лондонской прецептории* тамплиеров.

— Тебе чего, мальчик? — приветливо спросил его один из возвращавшихся из города рыцарей в белом плаще с красным крестом. — Ты не потерялся ли часом?

Вид у Уильяма и в самом деле был потерянный, но не потому, что он не знал, в какой части города находится.

— Вы позволите мне войти, мессир*? — попросил беглец. — Родители говорили мне, что в лондонском Темпле похоронен отец моей матери. Я хотел бы помолиться на его могиле.

— А давно он умер? — спросил рыцарь, ничуть не удивленный такой просьбой. Тамплиеры давали обет целомудрия, но порой среди них хоронили и мирских, при жизни бывших друзьями Ордена.

— Почти четырнадцать лет назад, — ответил Уильям.

— Хмм… — сказал рыцарь. — Тогда он, наверное, не здесь лежит, а в Старом Темпле. Но давай-ка мы спросим об этом мессира Ричарда, уж он-то точно знает больше моего.

Мессир Ричард оказался Ричардом Гастингсом, магистром Ордена в Англии и, как выяснилось, старым другом Артура де Шампера.

— То-то я смотрю, вид у тебя знакомый, — улыбнулся Гастингс, услышав имя неожиданного гостя.

— Мне говорили, что я не похож на лорда Артура, — сам не зная, зачем, ответил Уильям. Мессир Ричард на мгновение сощурил голубые глаза, удивившись, что мальчик называет отца так холодно и официально, но ничего не сказал. Только вид у него сделался какой-то настороженный.

— На Артура, — заметил тамплиер, — может, и нет, а вот на Эдгара Армстронга похож, и еще как. Взгляд у тебя, — усмехнулся Гастингс в светло-русую бороду, — точь-в-точь как у деда.

Уильям барона Эдгара никогда не видел — тот погиб еще до его рождения, — поэтому был вынужден принять эти слова на веру. От Гастингса же он узнал о том, что останки барона действительно захоронены в Старом Темпле, который Орден оставил пару лет назад, перенеся главную резиденцию в Новый Темпл на пересечении Флит-Бридж-Стрит и Строндэ. Но в прецептории в Олдборне по-прежнему жили братья Ордена и проводились службы, поэтому прийти на могилу деда Уильяму, разумеется, никто не запрещает.

Именно там, в тишине Старого Темпла, перед простым каменным надгробием без каких-либо украшений, Уильям впервые задумался об Ордене тамплиеров. Эдгар Армстронг был похоронен здесь не случайно, он и сам в молодости вступил в Орден и сражался в его рядах не один год. И хотя позднее барон покинул тамплиеров, поскольку остался единственным наследником земель в Норфолке, он до самой смерти оставался другом Ордена, принимавшим весьма активное участие в жизни орденских братьев. Да и лорд Артур в свое время тоже едва не стал храмовником и дважды побывал в Святой Земле, сражаясь там с сарацинами. Во второй раз он даже взял с собой новоиспеченную жену и ее сына. Уильям смутно помнил Палестину, ему тогда не было и пяти лет, а потому Святая Земля теперь виделась ему чем-то сказочным и почти нереальным. Далекая, всегда озаренная солнцем страна, земля, источающая молоко и мед, про которую рассказывали, будто там исполняются любые мечты. Ребенку, считавшему себя брошенным собственным отцом, она показалась единственным выходом, который у него оставался.

Но Ричард Гастингс на это ответил, что в Орден не принимают детей. И ответил непреклонным тоном, совсем не похожим на тот, каким он говорил с Уильямом до этого. Поэтому тот не решился спорить, что он уже никакой не ребенок.

— Ты наследник рода де Шамперов, — добавил тамплиер, решив, по-видимому, что Уильям просто наслушался дома сказок о подвигах отца и деда в Святой Земле и теперь мечтает о славе, забыв, в чем состоит его долг перед родителями и королем. Сам Гастингс, за все годы служения в Ордене так и не побывавший ни разу в Иерусалиме, это отлично понимал. — Я знаю, Уильям, жизнь в Англии может показаться скучной в сравнении с рассказами о Святой Земле. Но твое место здесь, в Гронвуде и при дворе короля. Скажу прямо, я был бы рад видеть в Ордене кого-то из де Шамперов, но даже если один из сыновей твоего отца и вступит в наши ряды, это в любом случае будешь не ты. И не забывай, Уильям, мы сражаемся во славу Господа, а не во чью-либо еще. Если ты ищешь славы для себя, то в рядах тамплиеров тебе делать нечего.

Уильям сделал для себя вывод, что мессир Ричард не знает о том, что наследник рода де Шамперов — это Гай. Или убежден, что слухи о происхождении Уильяма — это не более чем гнусная ложь. Так или иначе, пришлось смириться с тем, что дорога в Орден ему пока что закрыта, и вернуться к графу Арунделу, чтобы вновь терпеть его неудовольствие и насмешки других оруженосцев.

Через два года король Генрих лично посвятил Уильяма в рыцари, оказав де Шамперам очередную честь. А вскоре после этого случилось то, что стало для новоиспеченного рыцаря последней каплей, ясно давшей ему понять, что при дворе дяди для него места нет и чем дольше он остается в Англии, тем больше от этого страдает честь семьи.

К тому времени его уже немногие осмеливались называться бастардом в лицо, больше перешептывались за спиной, но предпочитали не связываться с «бешеным отродьем Блуа».

— Бастарду среди нас не место, — поначалу засмеялись сыновья лордов, не смевших даже сесть за один стол с Артуром де Шампером, но Уильям уже не был тем ребенком, что без раздумий бросался на обидчиков, даже если их было больше.

— Я не бастард, — ответил он ледяным тоном.

— А чем докажешь?

— Мечом, если у вас, мессиры, хватит смелости обнажить свои.

Смелости у большинства не хватало. Одно дело — обидные шпильки в спину или детские драки кулаками, и совсем другое — поединок на метровых остро заточенных клинках, да еще и с бешеным, который порой смотрит так, что и одним взглядом убить может. И глаза у него, говорят, в ярости светлеют, совсем как у покойного Юстаса. Уильям не знал, правда ли это, да и не хотел знать, но полагал, что это ему даже на пользу. Он и сам уже давно не сомневался в том, что его отцом был Блуаский принц, но того при жизни боялись так, что даже высокородные графы вроде Арундела теперь опасались связываться с бастардом Юстаса. Кто знает, говорили они, сколько в этом щенке от отца? Может, и он безумен не меньше, а с безумца станется зарубить мечом ни в чем неповинного человека.