И вместе с тем ее брала злость при одном только взгляде на принимающую подарки принцессу. Сибилле, пожалуй, было позволено любить не больше, чем ее служанке, но вместе с тем Сибилле не нужно было таиться. И придумывать глупые отговорки, почему у нее до сих пор нет мужа и детей.

— Я, хвала Господу, всего лишь служанка, а не принцесса или графиня, чтобы быть обязанной как можно скорее выйти замуж, — смеялась Сабина, но Балдуин, когда еще был в Иерусалиме, смотрел так, словно прекрасно видел: дело отнюдь не в этом. Впрочем, он ни на чем не настаивал, поскольку служанка и в самом деле была в некотором роде свободнее принцессы или графини. Они ничем не владела — не могла владеть, поскольку была никем — и ничего не могла дать возможному мужу. О том, что возможный муж готов взять ее и без всего, Балдуин заговорил лишь однажды и больше этой темы не поднимал:

— Есть рыцарь, который клянется любить и защищать тебя даже несмотря на то, что…

— Что я дочь магометанского купца и шлюха покойного отца Вашего Величества? — вспылила Сабина с неожиданным для нее самой ядом в голосе и тут же испугалась, что обидела его ни за что. — Прости меня, — попросила она слабым от страха голосом. — Я не заслужила твоей доброты.

— Ты не любила моего отца, верно? — спокойно ответил король, казалось, ничуть не задетый этим выпадом. — Впрочем, было бы странно, если бы любила. Мне следовало догадаться раньше. И он не любил. Он ведь ничего тебе не дал. Кроме бесчестья.

— Я ничего не просила, — бросила Сабина, чувствуя, что вновь начинает злиться. — Может, я и шлюха, но не настолько, чтобы требовать с мужчины плату за свое тело.

— Я говорю не о плате. Но если мужчина любит женщину, он наверняка захочет ей что-то подарить, разве нет?

— Это в любом случае плата, — качнула головой Сабина. — Если только женщина не любит мужчину в ответ.

Она не приняла бы подарков от Амори, даже если бы тому и в самом деле взбрело в голову ей что-то подарить. А затем, задумавшись на короткое мгновение, поняла, что даже не думала о том, чтобы ждать каких-то подарков от Уильяма. Даже не потому, что он был тамплиером, едва ли способным подарить ей хоть что-то, кроме самого себя, а потому, что…

Он вдруг представился ей с удивительной отчетливостью, полулежащий рядом в ворохе спутанных простыней, привычно опираясь на левую руку, густые рыжеватые волосы переброшены на плечо, и в свете догорающей свечи отчетливо виден совсем простой деревянный крест на грубом шнурке и сильные тренированные мускулы на руках и груди. И улыбка, заметная даже не столько на окаймленных короткой бородой губах, сколько в блестящих серых глазах.

Где же ты? Я ничего не прошу, ни золота, ни красивых тканей, даже клятв и обещаний не прошу, только вернись ко мне.

По ночам, отходя от постели принца к широкому окну, Сабина подолгу вглядывалась в темноту спящего Иерусалима. С севера, от ворот Дамаска, шла буря, и где-то там пытался остановить надвигающуюся беду золотоволосый король. С запада почти непрерывно дул ветер с запахом соли, и где-то там, среди пенящихся голубых и темно-синих волн, плыл ничем не примечательный франкский корабль.

Сабина смотрела, представляя себе никогда не виденное ею в действительности море и трепещущий на ветру сероватый парус, и думала о том, как далека, должно быть, от Иерусалима эта окруженная туманами и купающаяся в зелени Англия. Да и лежащая среди золотых и белоснежных песков Кербела, в которой она провела первые семь лет своей жизни, была к Святому Граду не намного ближе.

Сабина смотрела в темноту с рассеянной полуулыбкой на губах, рисуя дуновениями ветра скуластое лицо в обрамлении длинных, чуть волнистых волос, и знала, что он возвращается.

Комментарий к Глава девятнадцатая

*Имена “Уильям” и “Гийом” оба образованы от древнегерманского имени “Wilhelm” (от “wil” — воля или судьба и “helm” — шлем или защита). “Уильям” по некоторым версиям появился в Англии вместе с Вильгельмом Завоевателем (которого французские источники в свою очередь называют Гийомом), но с другой стороны племена англов, саксов и ютов, пришедшие в Британию в пятом веке нашей эры, были германскими, и, вероятнее всего, имя “Wilhelm” появилось на островах еще в раннем средневековье. По этой же причине английский - единственный из британских языков, относящийся к германской ветви языков, в то время как шотландский гэльский, валлийский, корнский и ирландский гэльский являются языками кельтской ветви.

========== Глава двадцатая ==========

Комментарий к Глава двадцатая

Шатрандж - одна из разновидностей шахмат.

Созвездие Девы в Средние Века порой ассоциировалось с Девой Марией.

После Нормандского Завоевания 1066-ого года в Англии говорили на двух языках. Нормандский диалект французского был языком королевской династии и приплывшей с материка знати, на котором к тому же составлялись все официальные документы, в то время как местная знать и простолюдины говорили на англосаксонском. Мать Уильяма по сюжету происходит из старого саксонского рода, поэтому он владеет обоими языками.

— Никогда! — ругался Жослен, ступая на влажную, в разводах соли, пристань. — Ни за какие сокровища мира! В жизни я больше не поплыву на корабле!

Ариэль давился смехом в густые усы, вместе с короткой курчавой бородой придававшие ему такой важный вид, что не знающие люди принимали его по меньшей мере за командора, а Уильям кусал и сжимал губы, но Жослен прекрасно видел, что оба с трудом удерживаются от того, чтобы не расхохотаться. А потому, недолго думая, состроил им в ответ забавную гримасу.

— Смейтесь, смейтесь, — беззлобно фыркнул аквитанец и пошел, звеня шпорами и гордо подняв голову в кольцах светлых волос. Вокруг сновали христианские и магометанские купцы, говорили и кричали на десятках языков — один раз Уильяму даже почудилось, что он услышал родную английскую речь, и не просто английскую, а саксонскую, но обернувшись, не сумел разглядеть в толпе говорившего — и стоял сильный запах рыбы, специй и пота. Порт Сен-Жан д’Акр, казалось, застыл во времени и ничуть не изменился с тех пор, как десять лет назад на точно такую же — а может быть, эту же самую — пристань высадилась дюжина молодых рыцарей, восхищенно смотревших на первый увиденный ими город Святой Земли. Тогда всё казалось им новым и непривычным: запахи, звуки, тягучие витиеватые речи магометан и их цветастые одеяния, совсем не похожие на одежды английских мужчин.

Теперь же, проходя сквозь разношерстную толпу в длинных халатах и коротких, лишь до колен, коттах, слыша звон шпор, украшений и самых разных по размеру и металлу монет, Уильям ловил себя на мысли, что он наконец-то вернулся… домой. В какой-то миг, которого он теперь и не вспомнил бы, хамсин и слепящее солнце стали привычнее дождей и туманов, песок и скалы — роднее уже полузабытых фенов — протянувшихся на многие мили вокруг Гронвуда норфолкских болот, — а карие глаза — красивее зеленых или голубых.

И эта мысль заставила его счастливо улыбнуться.

Командорство Сен-Жан д’Акра, казалось, тоже ни капли не изменилось с того дня, когда они впервые переступили его порог. Уильям видел перемены скорее в них самих — особенно в Ариэле, превратившемся из ранимого мальчика-оруженосца в рослого улыбчивого рыцаря, — чем в безликих серых стенах прецептории. Даже командор, казалось, был тот же, хотя Уильям и не мог уже вспомнить в точности лица и имени того тамплиера, что встречал их здесь десять лет назад. Но отделаться от ощущения, что он каким-то одному Господу вéдомым образом очутился в собственном прошлом, никак не удавалось. Друзья, верно, думали о том же.

— А помнишь, как Льенар гонял нас по ристалищу? — вдруг спросил Ариэль, не дойдя всего нескольких шагов до кельи командора. Еще завидев с борта корабля далекие стены города, они решили не тратить времени попусту и не ночевать в акрской прецептории, а отправиться дальше на восток, едва разузнают последние новости, запасутся провизией в дорогу и наконец вновь наденут белые плащи.