Она ударит, когда Агнесс де Куртене будет ждать этого меньше всего, а пока что… Мария неторопливо, почти лениво перевернулась на другой бок и склонилась над лицом мужа, так что ее волосы шелковым пологом укрыли их обоих от льющегося сквозь башенное окно света.

Пока что она могла позволить себе быть лишь женой.

***

Принцесса Сибилла была далеко не так глупа, как полагала ее мачеха. На взгляд Сабины, Сибилла была скорее беспечна. Слишком беспечна для той, в чьих руках по воле случая оказалась судьба целого королевства. Дочь, сестра и в будущем мать иерусалимского короля — крохотного ребенка, еще только учившегося ходить — Сибилла с удивительной доверчивостью слушала льстивые речи Балдуина д’Ибелина и отмахивалась от любых упоминаний о стычках с магометанами на северных границах королевства. Сабина всё чаще ловила себя на мысли, что не смогла бы быть столь спокойна, если бы ее единственный брат сражался сейчас с врагами христианства, рискуя погибнуть в любое мгновение. В действительности братьев у нее было семеро, и не все они могли похвастаться тем, что хотя бы помнят имя очередной их сестры от любимой отцовской наложницы-гречанки. И в глубине души Сабина предпочла бы иметь лишь одного брата, если бы он был таким же, как Балдуин. Если бы сам Балдуин был её единственным братом. О том, что в участи королевской сестры приятного мало, Сабина не задумывалась. Поскольку не задумывалась и о самой этой участи. Быть принцессой она если и желала, то лишь в детстве, когда не понимала, насколько это в действительности неприятная жизнь.

Сам Балдуин, пока еще был в Иерусалиме, взирал на беспечность Сибиллы с кривоватой усмешкой, некрасиво искажавшей линию его рта.

— Это хорошо, — сказал он как-то раз, глядя из окна своего кабинета на гуляющую по дворцовому саду сестру. — Наверное, будет лучше, если она не станет плакать по мне, когда я умру.

— Что ты говоришь? — негромко упрекнула его Сабина, бережно упаковывая королевские документы. В путь Балдуин собирался основательно, явно намереваясь провести вдали от своей столицы не один месяц.

— Я смирился, — равнодушно ответил король, по-прежнему не отводя глаз от сестры.

Смирился, повторила про себя Сабина. Смирился после того, как в конце прошлой зимы дворец посреди ночи наполнился радостными криками, передаваемыми от одного человека к другому, от слуги к барону, от знатной дамы к обыкновенной кухарке.

Сын. Сын! Принцесса родила сына!

Сабина смотрела на хныкающий, завернутый в расшитые гербом Иерусалима пеленки комочек с красным личиком и едва различимым пушком светлых волос на крохотной головке и не понимала, почему все остальные так радуются. Пройдут годы, прежде чем этот мальчик сможет поднять меч против сарацин. Да можно было расшить гербами и вензелями каждый дюйм его пеленок, но это всё равно останутся пеленки, а не боевое знамя.

Появившийся тогда в дверях Балдуин — сонно щурящий прозрачные глаза и почти красивый от того, как небрежно растрепанные золотистые волосы скрывали язвы на его лице и волнами ложились на плечи — думал так же.

— Хоть покажи мне его, — попросил король, по-прежнему стоя в дверях и не делая даже попытки войти в покои. Сабина показала. Убрала в сторону край расшитой ткани, чтобы тот не закрывал даже дюйма маленького личика, и бережно — пусть и немного неловко — взяла ребенка на руки. Балдуин смотрел на него с застывшим от горечи лицом, пока наконец не спросил, обращаясь к сестре:

— Как ты назовешь его? Гийом?

Королей с таким именем в Иерусалиме еще не было, но их собственный отец тоже был Первым, а потому Балдуин не видел ничего предосудительного в том, чтобы в династию вошло еще одно имя. Если это хоть как-то могло помочь Сибилле оправиться от смерти любимого мужа. А Сабина вдруг подумала, что Гийом и Уильям — это ведь одно и то же имя, просто французская и английская знать произносит его по-разному*.

С того дня, как Уильям оставил ее, она видела его везде, словно само Небо говорило, что она поступила правильно, пообещав ждать его, сколько потребуется.

— Нет, не Гийом, — слабым, усталым голосом ответила Сибилла и попыталась улыбнуться. — Балдуин.

Король молча кивнул, не глядя на сестру и даже закрывшись от нее длинными волнистыми прядями волос, и вышел. Сабина хотела пойти за ним — и всё равно, что станут говорить сплетники — но уже через мгновение поняла, что Балдуин выставит ее за дверь, не дав сказать ни единого слова. Мужчины не любят, когда женщины видят их слезы. Балдуин мог буквально разваливаться на части и порой не иметь сил даже сесть в седло, но в том, что исхудавший, хрупкий от пожиравшей его болезни король был мужчиной в большей степени, чем все его бароны вместе взятые, Сабина не сомневалась никогда. Ни у кого из его баронов не хватило бы мужества смотреть в лицо неумолимо надвигающейся смерти, зная, что он никогда не увидит того, как вырастет и сам станет мужчиной и рыцарем названный в честь него сын сестры.

С того дня в глазах Балдуина появилось жутковатое выражение, словно бы говорившее «Я проживу столько дней, на сколько хватит сил». Но сил у него, казалось, оставалось совсем немного. Впервые увидев этот взгляд, Сабина отчетливо поняла, что это начало конца. Король еще боролся, но уже без малейшей надежды на хоть какое-то чудо. Подписывал новые указы, строил новые крепости и в любое мгновение был готов поднять меч, но уже агонизировал. Иерусалимское королевство, само того не зная, агонизировало вместе с ним.

Принцесса Сибилла предпочитала ничего не замечать. А может, не замечала и в самом деле, куда больше погруженная в собственные беды и радости. Смерть Гийома де Монферрата, рождение сына, окружившие принцессу со всех сторон рыцари и бароны, готовые сказать и сделать что угодно, если это хоть на шаг приблизит их к короне Иерусалима — всё это не оставляло Сибилле времени на раздумья о судьбе целого королевства. Особенно сильно ее интересовали полные заверений в любви письма Балдуина д’Ибелина и явно приукрашенные рассказы нового коннетабля королевства, Амори де Лузиньяна, о его младшем брате. Сабина подозревала, что сентиментальная принцесса так благоволила де Лузиньяну скорее потому, что тот носил то же имя, что и ее покойный отец, чем потому, что в живущем где-то далеко на Западе Ги де Лузиньяне действительно было что-то выдающееся.

— Напишите вашему брату, пусть прибудет в Святую Землю, — велела как-то раз Сибилла, потягивая прохладный шербет из изящного, сарацинской работы, бокала и наблюдая, как ее сын учится делать первые шаги, поддерживаемый парой изящных смуглых рук, унизанных тонкими, звенящими от малейшего движения браслетами. Теперь, присматривая за будущим королем, Сабина могла позволить себе носить не только шальвары, но и красивые платья, пусть и не превращавшие ее в знатную даму, но с первого взгляда дававшие понять, что она не рядовая служанка. А если правильно заколоть волосы и убрать их под тонкую сетку, пусть и не украшенную драгоценными камнями, то никто и не скажет, какой они в действительности длины.

— Присмотри за мальчиком, — сказал тогда Балдуин, уже сев в седло и подбирая длинные поводья. — Если что случится…

Он не договорил, но Сабина поняла короля безо всяких слов.

— Я буду заботиться о нем, как о своем собственном, — пообещала она, старательно отгоняя мысли о том, что и сама уже могла бы держать на руках ребенка. Мальчика или девочку, у которых были бы франкские черты лица, кожа светлее, чем у их матери, и, быть может, даже чуть раскосые, цвета серого жемчуга, глаза с длинными густыми ресницами.

У них был бы красивый ребенок. Мальчик, который вырос бы высоким сильным рыцарем, способным победить любое зло, или девочка, за руку которой однажды стали бы сражаться даже короли.

Но ребенка не было. Быть может, в этом была лишь ее вина. А быть может, и их обоих, поскольку тех украдкой проведенных ночей оказалось недостаточно. Но этого ей почему-то было даже горше, чем если бы пришлось оправдываться перед всем светом за рождение бастарда от неизвестного отца. Уильям бы, верно, не понял. Сабине порой казалось, что честь, и ее, и его собственная — пожалуй, его честь даже стояла на первом месте — была для Уильяма куда важнее всего остального. И даже ее любви. Сабина пыталась это принять. До сих пор пыталась.