Он думал о том, что отомстит за каждого, чью жизнь забрали сегодня бесчестные магометане и кто уже не увидит белых стен Иерусалима.
***
Вечный Город равнодушно взирал на горе Святого. Разделенные тысячами миль, два величайших христианских града были одновременно связаны друг с другом теснее близнецов в утробе матери. Восток и Запад веры Креста, Иерусалим и Рим, названия которых всегда были на устах каждого из христиан и где хранились драгоценнейшие из святынь, два великих города оказались разобщены из-за одной лишь человеческой беспечности.
Папа Александр III всего год, как возвратился в Рим после одиннадцатилетнего изгнания, начавшегося после того, как Вечный Город захватил император Священной Римской Империи Фридрих Барбаросса и неугодный ему понтифик был вынужден бежать из города в одежде простого паломника. Ссора императора с Папой была давней, начавшейся еще в те годы, когда Александр III еще был кардиналом Орландо Бандинелли, и дальняя — весьма дальняя — родственница понтифика донна Глория Бандинелли до недавних пор не слишком интересовалась причинами раздора. До недавних пор донна Глория не интересовалась ничем, кроме привозимых с далекого таинственного Востока благовоний и гладких шелков, лучше любых иных тканей подчеркивавших соблазнительные изгибы первой красавицы Рима.
Ее лицо знал каждый благородный мужчина Вечного Города, ее имя звучало в каждой новой поэме и песне, выходивший из-под пера умелого и не очень поэта, ее прекрасные волосы цвета красного дерева сравнивали с пожаром зимнего заката, а огромные, чуть отливающие голубым глаза — с лунным серебром. Донна Глория привыкла, что мужчины готовы без колебаний вручить ей свое сердце и свой родовой замок за одну только улыбку ее полных алых губ. Все, кроме одного.
Донна Глория не смогла бы даже вспомнить, где произошла их первая встреча, поскольку совершенно не обратила на него поначалу внимания. Вокруг нее вились десятки поклонников, моливших о ее руке, поцелуе — а самые настойчивые просили и о любви, любви чувственной и плотской, сродни той, что возможна лишь между супругами, — и какое прекрасной донне было дело до еще одного рыцаря, да к тому же столь бедно одетого? С ним, кажется, были еще двое, один светловолосый, а второй выглядел совсем мальчишкой — ибо ничего иного донна Глория о них не запомнила — и все трое незнакомцев жаждали отнюдь не общества дальней родственницы Папы Римского. Это было первым, на что донна Глория обратила свое внимание, когда всё же присмотрелась к незваным гостям Вечного Города. И прежде, чем была ранена в самое сердце.
Он не смотрел на нее. Не взглянул ни разу, даже когда прекрасная донна, возмущенная таким пренебрежением, намеренно попыталась привлечь его внимание. И ничего не произошло. Тем вечером донна Глория была взбудоражена, рассержена и… заинтригована.
Такой холодный, неприступный. Каждый раз, встречаясь с ним взглядом, донна Глория с трудом удерживалась, чтобы не поежиться от того холода, что источал серый лед в его глазах. И вместе с тем желала растопить этот лед огнем своей любви.
Воодушевленная такими мыслями, она сама впервые взялась за перо, решив, что ничуть не хуже всех тех мужчин, что посвящали ей стихи. Ни в одном куртуазном обществе такое было не принято, предполагалось, что это мужчина добивается женщины, восхваляя ее красоту в изысканных стихах и кансонах и неистово благодаря небеса за оброненную в его протянутые руки вуаль или перчатку возлюбленной.
Но этот странный, будто равнодушный ко всему, кроме разговоров с Его Святейшеством, Уильям де Шампер — Вильельмо, как называла его донна Глория на итальянский манер — решительно не желал вести себя так, как было положено рыцарю и мужчине благородных кровей. И от этого донна Глория была бессильна совладать с незнакомыми чувствами, словно испепелявшими ее душу каждый раз, когда она видела его холодные серые глаза.
— Любовь моя, без тебя мне не мил белый свет, — пламенно шептала прекрасная донна, но все ее признания, какими бы изысканными и даже не допустимыми для женщины они не были, раз за разом разбивались о неприступную ледяную стену.
— Чего вы желаете, донна Глория? — учтиво, но вместе с тем совершенно равнодушно спрашивал в ответ на ее пылкие речи рыцарь, и донне хотелось завыть от досады и его холодности. Или хотя бы топнуть ногой, чтобы он осознал всю силу ее любви и недовольства.
— Чего я желаю? — говорила красавица, напуская на себя тот обольстительный вид, перед которым прежде не мог устоять ни один из влюбленных в нее рыцарей. — Быть твоей женой, мой прекрасный Адонис.
Но бессердечный мужчина лишь усмехался краем своего красиво окаймленного короткой рыжеватой бородой рта в ответ на ее слова и качал головой, отчего приходили в движение его длинные густые волосы удивительного медно-каштанового цвета.
— Ваше желание, увы, неисполнимо. Я никогда не поведу к алтарю ни одну женщину.
— О, как вы жестоки! — восклицала донна Глория, оскорбленная этими словами до глубины души. Десятки других мужчин без колебаний отдали бы свои жизни в жестоком бою за одну только возможность коснуться ее длинных кос цвета красного дерева. А тот, кого она решила назвать своим мужем — она, первая красавица Вечного Города! — смотрел на нее, словно на мраморную статую, не вызывавшую в нем ни единой эмоции.
Как он смел?! Отказываться от нее и от самой сути любви?
— Господь покарает тебя за это, — шипела донна Глория в порыве обиды, но уже на следующее утро покрикивала на служанок, шнуровавших ее новое шелковое блио и завивавшие длинные, ниспадавшие до самых колен густые волосы, и едва ли не бежала в покои понтифика в надежде вновь столкнуться там с ее неприступным возлюбленным. Но и прежде ласковый к ее красоте и очарованию порывистой молодости родственник теперь встречал донну с недовольным выражением лица.
— Забудь его, — говорил Александр III, — он не стоит даже мизинца девушки из рода Бандинелли.
— Я желаю его! — кричала в ответ обиженная донна Глория. — И он будет моим!
В конечном итоге прекрасная донна заподозрила, что в этой холодности ее вины нет.
— Кто она, мой Адонис? — спросила донна Глория прямо, решив, что мужчина двадцати восьми лет от роду наверняка был влюблен прежде. Что ж, кем бы ни была его возлюбленная, ей не сравниться с первой красавицей Рима! — Кто та женщина, что отнимает у меня твою любовь? — капризно потребовала ответа донна. И поразилась тому, как гневно сошлись над переносицей его широкие темные брови и побелели сжатые в неестественно прямую линию губы. Как можно, такой красавец, и всегда так холоден и угрюм.
— Ей не нужно ничего отнимать, донна, поскольку мое сердце принадлежит лишь ей одной и никакой иной женщине, — ледяным тоном ответил ее неприступный возлюбленный и вдруг повернулся так стремительно, что полы его грубого темного плаща на мгновение взметнулись в воздух.
— Куда же ты?! — опешила донна Глория. — Не смей! Как можно благородному мужчине уходить, не дожидаясь позволения своей дамы?!
— Вы не моя дама, — бросил в ответ рыцарь и покинул ее столь быстрым шагом, что донне даже показалось, что он растворился в воздухе.
Жослен давился смехом еще два дня, утихая, только когда встречался с Уильямом взглядом. Ариэль тоже не сочувствовал, а страдал по красавице с волосами цвета красного дерева не меньше — а, быть может, и больше — других ее поклонников.
— Ничего вы не понимаете, — ворчал молодой рыцарь каждый раз, когда слышал смех или нелицеприятные эпитеты в адрес предмета своих воздыханий. — Она такая красивая!
— Она такая глупая и избалованная! — парировал каждый раз Уильям, последнее время раздражавшийся от одного лишь упоминания дальней родственницы понтифика. — А мы впустую тратим уже который месяц!
— Не обращай внимания, Ариэль, — веселился Жослен, вольготно развалившись на своей постели. — Вилл просто не способен оценить красоту франкских женщин.
— И хвала Господу! — отвечал Уильям, содрогаясь от одной только мысли, что он мог остаться в Англии и каждый день видеть рядом с собой такую, упаси Господь, жену. — Лучше скажи мне, как нам убедить хоть на что-то этого понтифика, пока не стало слишком поздно.
