Получить всё то, чего его когда-то лишили завистливые сплетники.

И отворачиваться, делая вид, что ничего не слышит, всякий раз, когда кто-то заговорит о том, как в Святой Земле гибнут под натиском магометан рыцари-тамплиеры.

— Уильям, я люблю тебя, — повторила Сабина, по-прежнему не поднимая головы, и он зарылся лицом в ее волосы, чтобы не закричать. Грудь болела, словно вновь открылась только зажившая рана от стрелы, и глаза жгло совсем, как в тот день, когда родился очередной законный сын Артура де Шампера, а никому не нужный бастард выл от обиды и несправедливости. А потому голос вдруг сделался сиплым и дрожащим, совсем, как у того мальчика, который еще не знал, какой путь ему выбрать.

— Я не могу.

Сюда придут тысячи и тысячи. Быть может, не сегодня и не завтра, но однажды султан оправится от нанесенного ему поражения и явится вновь. Или же его место займет иной жаждущий крови неверных правитель. И, быть может, один-единственный храмовник ничего не изменит в этой войне и лишь сложит голову рядом с другими орденскими братьями. Но даже в этом случае он не имеет права бежать.

Сабина беззвучно заплакала, не понимая, почему он так упорно отказывается от нее. И не зная, что еще сказать, чтобы он передумал. Слезы катились по ее щекам и падали ему на грудь, расплываясь пятнами на темно-синей ткани котты.

— Почему? — выдавила Сабина с трудом, прижимаясь лбом к его плечу и дрожа всем телом.

— Я поклялся защищать всех христиан, — ответил Уильям одеревеневшими, не слушающимися губами, — и не могу отказаться от этой клятвы ради тебя одной. Как бы я этого ни хотел.

Она всхлипнула. Так жалобно и горько, что он предпочел бы удар кинжалом этому звуку. Он вновь всё испортил. Но вместо того, чтобы пытаться исправить, только и смог, что взять ее лицо в ладони и поцеловать дрожащие, мокрые от слез губы. А затем повернуться и пойти прочь, медленно, ибо каждый шаг теперь стоил неимоверных усилий, но не оборачиваясь, пока за спиной не зазвучали торопливые шаги.

— Нет! — Сабина схватила его за руку и вновь уткнулась лицом ему в грудь, когда он повернул к ней голову. — Прошу тебя, не уходи! — и забормотала скороговоркой, глотая слезы. — Пусть будет Орден. Если тебе это нужно, то я согласна, я приму! Хочешь, буду ездить за тобой из крепости в крепость. Или ждать тебя в Иерусалиме. Хочешь?! Сколько потребуется. Сколько ты скажешь. Только вернись ко мне. Обещай, что вернешься. Уильям, обещай!

Тихий плач перешел в рыдания, она содрогалась всем телом, задыхаясь от слез, и Уильям крепко прижал ее к себе — в последний раз — и забормотал, почти касаясь губами ее уха, ласковые бессмыслицы, безуспешно пытаясь успокоить.

Невозможно. Он и без того зашел слишком далеко и не может испортить ей всю жизнь своими обещаниями. Не может допустить, чтобы она ждала его годами, добровольно лишая себя счастья. Но из груди само собой вырвалось тихое ненужное признание.

— Я люблю тебя.

Сабина замолчала, резко, словно у нее в одно мгновение не осталось сил, чтобы плакать, и вскинула голову. Слезы мерцали на ее мокрых слипшихся ресницах, катились по щекам, оставляя соленые дорожки, и другой бы сказал, что она не из тех женщин, которые остаются красивыми, даже когда плачут. Уильям вместо этого чувствовал щемящую нежность и желание сцеловать эти слезы, чтобы она вновь улыбнулась ему.

— Я не в силах заставить тебя поступать против собственной воли, — тихо сказала Сабина. — Но я… Я буду молиться о тебе каждый день. И если однажды ты захочешь вернуться… Я буду ждать.

Уильям сумел только кивнуть и, не сдержавшись, вновь поцеловал, крепко и отчаянно, молясь, чтобы его поразило молнией с небес и избавило от необходимости оставить ее. Молнии не было. А потому пришлось вновь разжать руки и попытаться уйти, не оборачиваясь. Но уже через несколько шагов Уильям вновь остановился и повернул голову, клянясь в мыслях, что это в последний раз.

Сабина смотрела ему вслед полными слез глазами, и это взгляд громче любых слов кричал о том, что она любит его. И что она… понимает.

Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу.

Конец первой части.

========== Часть вторая ==========

Любовь — одно из тех страданий, которые невозможно скрыть:

одного слова, одного неосторожного взгляда, иногда даже молчания достаточно,

чтобы выдать ее.

(Пьер Абеляр)

Глава восемнадцатая

Верховья реки Иордан, брод Иакова, год 1179.

Неприступный бастион из камня и железа — так впоследствии назовут магометанские хронисты крепость Шастеле, медленно, день за днем и месяц за месяцем, вырастающую из полого холма на западном берегу полноводного Иордана. На много миль вокруг не было иной переправы через реку, кроме брода Иакова, называемого магометанами Байт-аль-Азан, Дом Скорби, и окруженного топкими болотами с северной стороны и непреодолимой стремниной с южной. Брод Иакова был узкими, единственно доступными вратами между Палестиной и Сирией и лежал лишь в дне пути от одного из главных магометанских оплотов этой земли: изобилующего богатства Дамаска.

Балдуин знал, что рискует, возводя здесь франкскую крепость.

Король начал строительство Шастеле еще осенью прошлого года, и к апрелю этого на пологом западном холме Иордана уже вырос массивный донжон и одна из двух каменных стен, опоясывающая вершину холма. Вторая должна была заключить в кольцо его основание. Шнырявшие по округе сарацинские шпионы и соглядатаи наверняка писали своим эмирам полные ужаса послания о чудовищном сооружении прокаженного короля. Балдуин смотрел на возвышающуюся перед ним башню, щурясь от слепящего глаза весеннего солнца, и улыбался собственным мыслям.

Когда строительство Шастеле будет закончено и крепость перейдет во владение тамплиеров, с надвигающейся с севера угрозой будет покончено раз и навсегда.

Великий Магистр храмовников полагал так же, поэтому приблизившись и склонив голову в коротком и стремительном поклоне, заметил:

— Она прекрасна, Ваше Величество. Орден в неоплатном долгу перед вами за столь щедрый дар.

— Я дарю ее вам не ради благодарностей, Магистр, — ответил Балдуин, поворачивая голову — дующий с запада ветер бросил ему в лицо длинные тускло-золотистые волосы, на мгновение скрывая под волнистыми прядями розовые и багровые пятна язв — и глядя на де Сент-Амана снизу вверх. Рослый Магистр был выше короля почти на голову. — А ради защиты всего королевства. Тамплиеры пока что единственные, в чьей бескорыстности я не сомневаюсь. Иных рыцарей Салах ад-Дин, без сомнения, подкупит.

— Вы слишком суровы к ним, государь, — сказал де Сент-Аман, но больше для очистки совести. Великий Магистр был гордецом, каких поискать, но Балдуину этот надменный старик порой почти нравился. И в любом случае, Одо оставался непримиримым рыцарем Христа, жившим лишь сражениями с магометанами и ничем иным. Все остальные военные лидеры христианского королевства были… не так надежны.

— Салах ад-Дин предлагал мне шестьдесят тысяч динаров за прекращение строительства, — ответил Балдуин, но на лице Магистра не отразилось даже притворного удивления, не то, что искреннего. Его собственные соглядатаи давно уже доложили Одо обо всех спорах и интригах вокруг возводимой у брода Иакова крепости. — Не каждый рыцарь, даже самый благочестивый, найдет в себе силы отказаться от такой суммы. Именно поэтому я вверяю Шастеле Ордену тамплиеров.

— Мы не подведем вас, государь, — торжественно ответил де Сент-Аман. Балдуин посчитал, что ему будет достаточно этого обещания.

Король покидал свою крепость у брода Иакова на рассвете следующего дня, возглавляя длинную кавалькаду из сотни рыцарей и полутысячи пехотинцев и туркополов — конных лучников из числа сарацинских христиан, ставших аналогом легкой конницы магометанских армий. Имевшие более легкое, чем рыцари, вооружение, туркополы были едва ли не самым универсальным звеном иерусалимской армии, способные и стрелять с седла на манер магометан, и прикрывать атакующую рыцарскую конницу, и отправляться в разведку, стремительно уходя от любой погони на своих невысоких быстроногих лошадках.